Глава III (2)

Листов, к сожалению, оказался прав, беспокоясь за Сашу. Первого января тот и не собирался заниматься: выйдя от Гродовых, поехал к Наде, предвкушая встречу с ней и повторения того, что было вчера. Вернее, не вчера, а сегодняшней ночью.

Когда он осторожно поцеловал её в щеку, она засмеялась и, обняв его за шею, потянулась губами к его губам. Потом увела в сени, где было совсем темно, но зато не так морозно. И они долго стояли там, обняв друг друга, о чем-то говорили и целовались. Ему не хотелось уходить от неё, потому что подобное было в его жизни впервые. Она сама отправила его домой, сказав, чтобы он приехал к ней завтра, как только сможет: она будет ждать его с нетерпением.

И он спешил: спал не больше двух часов и у Гродовых едва поклевал чего-то. Валентина Петровна почти насильно сунула ему с собой всего понемногу. Сидя в троллейбусе, он считал остановки и потом шел быстрым шагом.

Вот, наконец, и её дом: он издали узнал его, хотя ночью, в темноте, не слишком хорошо рассмотрел. Вошел в сени и стал стучать в дверь. Очень долго не открывали, и он уже решил, что её нет дома, и придется уехать, так и не увидев её. Но дверь, в конце концов, ему открыли. Пожилая женщина в байковом халате: наверно, её мать.

– Вам кого надо?

– Извините, Надя дома?

– Надя? Спит, небось, еще. Я и не слышала, когда она утром пришла. Сейчас посмотрю. А вы её откуда знаете-то?

– Мы вместе Новый год встречали. Меня Сашей зовут. Вы же меня у Жени, Клавиного соседа, видели.

– Ага. Вы проходите, проходите, – она впустила его и скрылась за дверью одной из трех комнат.

Надя сладко спала, уткнувшись в подушку. По комнате была разбросана ее одежда.

– Надь, Надя, проснись, слышь?

– Ну, чего тебе? Видишь ведь, что сплю – не трогай, – проворчала Надя, не раскрывая глаза.

– Да парень тебя какой-то спрашивает.

– Какой еще парень?

– Говорит, Сашей его зовут. Что ему сказать: что ты спишь еще?

– Саша? – Надя сразу проснулась, села на постели. – Уже здесь?

– Ну, да! Так что сказать-то ему? Чтобы подождал, или как?

– Скажи, пусть заходит.

– Ты что? Исподнее твое везде ведь валяется.

– Ну, так сунь в шкаф пока.

– Может, оденешься да выйдешь к нему? А то ведь невесть что еще подумает.

– Это уж не твоя забота: сама знаю, что делать – не маленькая уже.

– Ну, смотри сама. – Мать быстро собрала развешанные по стульям лифчик, пояс с чулками, трусы и запихала в гардероб. – Юбку с жакетом тоже?

– Их оставь. Мам, ты только не заходи, пожалуйста. Ладно? Пока я не выйду. Хорошо?

– Ты что, девка, стыд потеряла: при нем одеваться станешь? Или у тебя с ним уже было что?

– Ну, ты скажешь! Ничего не было: что я тебе – блядь какая-нибудь? Попрошу в коридоре подождать.

– Ладно, делай, как знаешь.

Мать вышла в коридор, и через минуту вошел Саша. Надя лежала, укрывшись до подбородка одеялом, и сияла улыбкой.

– Сашенька! Я ж только проснулась, а ты тут: как будто мы с тобой и не расставались. Ты поцелуешь меня?

– Я же в пальто. Холодный.

– Брось его на стул. Иди сюда, ко мне.

Он наклонился к ней и осторожно поцеловал в губы. И тогда она высунула руки, обняла его и крепко впилась своими губами в его. Потом прижала его голову к груди и стала целовать его волосы.

Голова у Саши кружилась от неведомого ранее острого наслаждения. В голове появились неизвестно откуда слова, складывающиеся в стихи. Щека ощущала прикосновение к ее груди под шелковой комбинацией, и он неожиданно для себя поцеловал ее. Надя не отстранилась – наоборот, сказала:

– Г-споди, какой ты нежный! Сашенька, хороший мой!– Но почти тут же произнесла: – Ой, как бы мама не вошла! Давай, я встану.

– Мне подождать тебя в коридоре?

– Нет: ты только отвернись.

Но как он ни отворачивался, в зеркале над комодом слишком часто видно было, как она надевает лифчик, чулки. Уже не только кружилась голова: он чувствовал, как становится мокро в трусах. Казалось, это длилось бесконечность.

Потом она сказала:

– Всё: можешь повернуться. Саш, ты подожди, ладно: я только к маме зайду, чтобы она что не подумала.

– И мы сможем пойти с тобой погулять?

– Погулять? Да я же еще даже не завтракала. – И она исчезла.

Ожидая её, он рассматривал комнату, тесно заставленную мебелью. Самым большим предметом была довольно облезлая металлическая кровать с огромной периной и кружевным подзором. Немного уступал в размерах комод, застеленный самодельной вязаной крючком дорожкой, на которой стояли большая глиняная кошка-копилка и ваза с искусственными цветами из перьев. Над кроватью икона, украшенная бумажными цветами.

Надя вернулась очень быстро.

– Саш, мама тоже еще не завтракала. Велела позвать тебя поесть с нами. Пошли: посидим, выпьем немного – отметим еще раз Новый год.

А на столе в другой комнате уже стояли пироги и закуски, и Надя с матерью ставили еще и еще. И бутылки поставили: с вином и с водкой. От вида стола у Саши пробудился аппетит, тем более что у Гродовых съел почти ничего. Он вспомнил, что у него с собой пакет с тем, что заставила его взять Валентина Петровна: отдал его Наде.

Ее мать налила Саше водки в стопку, а себе и Наде вина в рюмки.

– Давайте за знакомство. Я так рада Надиному знакомству с вами: Клавдия говорила о своем соседе и его друзьях столько хорошего.

Выпили до дна: Саша тоже. Главным образом, чтобы показать себя перед Надей. Еда была вкусная: он с удовольствием ел и нахваливал. Надя сидела рядом, нежно улыбаясь ему. И сам он себе казался сегодня сильным и уверенным оттого, что нравится такой красивой девушке, что он может целовать её, и не только в губы.

Налили еще по одной: за Новый год. Потом еще, еще, и еще за что-то: Саша плохо помнил – уже первая стопка на почти голодный желудок подействовала на него. Но настроение было замечательным.

Он попросил Надю спеть, и она спела тот же романс “Я встретил вас”. И попросила его прочитать свои стихи. Мать, как только он кончил читать очередной, сказала:

– Давайте лучше выпьем. – И они все трое выпили водки. То ли из той же бутылки, то ли мать достала еще одну.

Надя еще завела напоследок патефон, и они стали танцевать. Саша, хоть и правильно двигался благодаря хорошему музыкальному слуху, уже качался, и Надя, посовещавшись с матерью, увела его в другую комнату. Она сняла там с него пиджак и ботинки и уложила на кровать поверх одеяла. Он заснул почти мгновенно.

… Мать явно без нее приняла еще, но еще соображала.

– Ну, как там твой еврейчик? Не травил?

– Не: спит. Пусть проспится, а то домой не доберется. Мне, я думаю, хорошо от этого не будет. Если что, я его на такси отвезу. Дай на всякий случай.

– Сумку подай. Столько хватит?

– Ага. Как он тебе?

– Да ты знаешь: я их не очень-то жалую. Но этот вроде ничего. Только стихи какие-то такие: ни хрена не поймешь. О чем они?

– А я знаю? Но там все говорили, что замечательные.

– Ну, и ладно. Может, ты правильно делаешь: евреи – они ведь богатые.

– Я пойду к нему потом. Мам, ты только, пожалуйста, тогда туда уж не заходи. Ладно, мам?

– Ладно: не зайду. Только без глупостей. Смотри!

Вскоре мать тоже улеглась и через минуту засопела. Ну, теперь уж вряд ли скоро проснется. И Надя ушла в комнату, где спал Саша.

Он проснулся и не сразу понял, где находится. Было совершенно темно. И жарко от перины и чего-то прижимавшегося к нему. Он протянул руку, чтобы узнать, что это. Рука нащупала что-то упругое и круглое, и он вдруг понял, что это грудь – женская грудь. Неужели…?!

– Надя, ты?

– Я, Сашенька. Ты уже не спишь? Ты как? Не мутит?

– А что: я был пьяный?

– Ну, что ты: такая закуска была. Наверно, ты просто не выспался.

– Но как я здесь очутился?

– Я тебя тут уложила, чтобы ты поспал.

– А ты?

– Я ушла к маме. Но она вскоре захотела спать и легла. Должно быть, будет спать до самого утра. А я пошла к тебе и сидела рядом с тобой. Мне показалось, что тебе холодно, потому что я положила тебя поверх одеяла: ты вздрогнул три раза. Я решила тогда лечь рядом, чтобы согреть тебя. Только платье сняла, чтобы не измять. Тебе тепло сейчас?

– Да: очень.

– И хорошо, что я рядом, да? Обними меня. Крепче. Мне так хорошо, когда ты меня обнимаешь. И не бойся касаться моей груди: ты делаешь это с такой нежностью, что я задыхаюсь от счастья. Поцелуй её – как утром.

И он поцеловал ее грудь.

– О! Но зачем я заставляю тебя целовать мою комбинацию? Целуй её саму! – она спустила с плеч бретельки.

Глаза его уже привыкли к темноте, и в слабом свете, проходившем в окна от уличных фонарей, он видел ее грудь. И ее доверчивая открытость ему была трогательна.

– О, как ты любуешься ею! Она у меня красивая, правда?

– Она прекрасна.

– Почему ты не целуешь ее? Отчего не касаешься?

И он поцеловал ее соски, взял грудь в ладони. А Надя лихорадочно стянула с него галстук, рубашку, майку; стала гладить и целовать его грудь. Он чувствовал, что трусы у него совсем мокрые.

– Ну почему я не могу быть твоей женщиной – совсем? Ведь лучше тебя нет никого. Я же недаром сразу полюбила тебя. Пусть будет, как будет: иди ко мне.

…Когда они лежали потом, обнявшись, она спросила:

– Ты же не будешь думать обо мне плохо, да? Не бросишь меня теперь, правда?

– Нет. Ты теперь самая близкая мне женщина.

– Правда? – она поцеловала ему руку.

Перед уходом она дала ему выпить огуречного рассолу, принесла тазик воды со снегом – обтереть лицо. Она видела, что он уже в достаточно приличной форме, и когда на ее предложение доехать домой на такси он ответил отказом, она решила не спорить. Проводила его до метро и не стала затягивать прощание – только дала свой рабочий телефон и взяла обещание в ближайшее время позвонить ей.

А вернувшись домой, первым делом выпила стопку водки.

Необходимость заниматься позволяла собираться вместе лишь раз в неделю. Конечно, ребята старались видеться или хотя бы говорить по телефону со своими девушками чаще.

А Игорь оставался всю неделю один. Но времени у него было, наверно, меньше, чем у остальных: работа днем и школа вечером, потом домашние задания – и, наконец, книги. Он читал запоем, не меньше новых своих друзей. И потому, что не хотел отставать от них, и потому, что – вообще – нравилось: читал допоздна.

И, конечно, не пропускал ни одной общей встречи у Жени. Наверно, больше всего, из-за желания снова увидеть Асю, хотя вел себя так, что об этом никто не мог догадаться. Помнил, что сказал отец. Да и Листов, честно говоря, нравился ему.

Зато не слишком – Надя, которая приходила с Сашей. Он видел, что и другие воспринимают её настороженно: она не очень вписывалась в компанию. На то были причины: всячески подчеркивала она свои отношения с Сашей, не сводила с него обожающего взгляда, называла только Сашенькой. В общих разговорах почти не принимала участие, наверно, потому, что мало чем интересовалась и, из-за того, боясь сказать что-то не то. При ней как-то сами собой прекращались разговоры о политике: своей она не была для них.

А Сашка, казалось, это не слишком замечал. Он вообще как-то изменился: уже не казался застенчивым интеллигентным мальчиком – стал более уверенным, смелым. Юрка сразу понял, почему.

– Вайс, по-моему, дело серьезное: Сашенька таки влип.

– Ты уверен?

– К сожалению, да. Ты же видишь, как он переменился. Она живо окрутила его обычным способом.

– Каким?

– Да затащила в постель. Он, сразу видно, живет с ней. Для него это может плохо кончиться: если она захочет, легко заставит его на себе жениться. Он слишком уж честный – сочтет это своим долгом: она же его первая женщина. А Надя, хоть убей, не очень-то похожа на такую, с какой он будет счастлив.

– Ты в этом уверен?

– Увы! Что между ними общего: абсолютно из разных миров. По-моему, его надо спасать.

– Ты не преувеличиваешь?

– Боюсь – сильно, что нет.

– Есть какие-нибудь соображения?

– Пока только собрать какую-то информацию о ней. Надо с Клавой поговорить.

Клава, как оказалось, тоже была не в восторге от того, что Саша встречается с Надей.

– Что между ними может быть общего? Зачем я только согласилась помочь пригласить ее в вашу компанию тогда? Разве думала, что так обернется? Надька – она же смазливая, но такая пустая. Сашенька ведь очень чистый, а она… Наверно, такая же, как мать: яблоко от яблони недалеко падает.

– А что ее мать?

– Изменяла дяде моему – с кем попало. Я точно знаю: мама из–за этого не хотела с ней совсем общаться. Да и я с ними виделась считанные разы. А слышали бы, что о евреях она говорит.

– Клава, сугубо между нами: похоже, что Саша уже живет с ней.

– Это уж слишком серьезно: он же сочтет своим долгом из-за этого жениться на ней. И тогда… Ну, что тогда может быть хорошего?

– Я вот и говорю, что необходимо Сашу спасать пока не поздно.

– Как, Юра?

– Если бы я знал. Ведь если поговорить с ним, он сейчас и слушать никого не будет. Лучше и не пробовать. Посмотрим. Может быть, придумаем что-то.

Надя каким-то образом начала чувствовать, что к ней относятся, не как к другим.

– Сашенька, почему они ко мне так относятся? За что? Чем это я твоим друзьям не угодила?

– Ну, что ты: тебе, просто, кажется.

– Ну, уж нет! Совсем и не кажется: я же вижу это. Из-за того только, что вы все студенты, а я только девять классов кончила? – соврала она: кончила лишь семь.

– Ерунда: Игорь тоже не студент.

– Может, они и к нему так же относятся, как ко мне.

– Не выдумывай, пожалуйста.

– Значит, только ко мне? Они, значит, считают, что я совсем не подхожу тебе, и не хотят, чтобы мы встречались. Ты, кстати, сам им ничего не говорил о… ? Ну, сам понимаешь.

– Да ты что? Как ты могла такое подумать?

– Так почему же, всё-таки? – она заплакала, и он стал её успокаивать:

– Да никто к тебе плохо не относится: тебе только показалось.

– Да? А ты проверь, проверь: пойди без меня да послушай, что тебе обо мне скажут.

Но когда он явился без нее, его спросили только, почему она не пришла, и ничего о ней не говорили. Она не поверила.

– Наверно, просто не хочешь мне ничего говорить. Да мне все равно: насильно ведь мил не будешь. Могу туда больше и не ходить: мне кроме тебя не больно-то кто и нужен. Только боюсь, и ты так же ко мне относишься. Скажи честно: ты стыдишься меня, да?

– Ты что?!

– А что? Не так разве? Ты же и от родителей своих меня скрываешь. Правда: зачем их знакомить со мной? Кто я тебе – половая подстилка просто: имеешь меня – и больше ни на что я тебе не нужна. – Она отстранилась, когда он попытался обнять её. И стала чаще делать это, давая понять, что близости между ними сегодня не будет.

… Познакомить её с родителями? Он был до сих пор к этому не готов, не без основания подозревая, что они встретят это без восторга. Наверно, и Гродовы тоже. Недаром он постарался отговориться чем-то более или менее правдоподобным, чтобы не пойти к ним, когда они пригласили ребят придти со своими девушками.

А Надя стала всё настойчивей об этом говорить. В конце концов, почему она не может познакомиться с его родителями – человека, с которым она находится в таких близких отношениях. Перемежала свои упреки печальным молчанием, вздохами и слезами. И усиленными ласками вперемежку с периодическим отказом в близости.

И мать ее как-то раз тоже спросила его:

– Твои родители не беспокоятся, почему ты их не знакомишь со своей девушкой? Что они думают из-за этого о моей дочке?

Он уже чувствовал, в сколь сложном положении оказался. Она в чем-то была права, когда сказала, что больше всего нужна ему в физическом смысле. В остальном общение с ней получалось плохо: он чувствовал это всё больше.

Что толкнуло его в тот день после Нового года стремиться к ней? Наверно, то, что ночью, когда она попросила поцеловать ее, он чувствовал не только впервые испытанное удовольствие. Еще и удовлетворение самолюбия: он нравится девушке.

А он ведь боялся, что этого никогда не случится: его рост и хилость держали его в страшной неуверенности. То, что могли другие, было ему недоступно: он единственный раз попытался пригласить девушку на танец на вечере, еще в школе – она отказала, и он больше никогда не делал попыток. А уж то, что говорили другие в институте – о физической близости с девушками, казалось уже совершенно для него невозможным.

Это ущемляло в собственных глазах, тем более что физическая тема волновала его. Вид обнаженного женского тела на картинах и статуи в музеях, описания в книгах, женщины на пляжах заставляли сердце учащенно колотиться. Тайком от ребят прочел взятые у кого-то в классе книги Арцыбашева[1] и даже чисто порнографический “Новый Вавилон” какого-то графа Амори[2].

Он ни с кем не говорил об этом: ни с Женей, ни с Ежом – для них эта тема, как бы само собой, не существовала. Поэтому, хотя он писал немало стихов, касающихся эроса, он их никому никогда не показывал. Даже Юре, который не только легко знакомился с девушками, но и, как Саша догадывался по отдельным его фразам, уже знал, что такое женщина.

В Новый год это сразу как-то обрушилось на него. Он пригласил ее танцевать, и она сразу пошла с ним. Правда, и другие тоже с ним танцевали, но он видел, что она – его предпочитает. Буквально обожгло, когда, танцуя, вдруг – наверно, нечаянно – она коснулась его грудью. И была хорошенькая и застенчиво улыбалась – больше всего ему. Спела прекрасно романс “Я встретил вас”.

Когда проводил ее, она сразу не отпустила его. Спросила: “Почему ты не хочешь поцеловать меня?” А потом… Они долго целовались, а на следующий день он прилетел к ней. И она так обрадовалась: прижала его голову себе к груди. И он неожиданно поцеловал её грудь, а она только сказала: “ Г-споди, какой ты нежный!” И он чувствовал себя счастливым и уверенным в себе.

Потом они сидели за столом с ее матерью: он храбро опрокинул в себя лафитник водки. После они пили еще. Кажется, он читал им свои стихи, и Надя пела. И они даже танцевали. Но это было последнее, что он помнил перед тем, как проснуться в другой комнате, и она лежала рядом и прижималась к нему. Дальше все произошло тогда, как в волшебном сне.

Он ехал домой, и ему казалось, что он стал другим. Уверенным в себе: он больше не мальчик, которому ничего не доступно – мужчина, познавший женщину. Была даже какая-то горделивость оттого, что он стал им раньше Ежа и даже Жени, их авторитета. Лихо, не задумываясь, что-то, соврал маме, дожидавшейся его. Засыпая, представлял Надю рядом: тело ее и грудь – отныне доступные ему.

Конечно, он уже через несколько встреч почувствовал, что почти только это привязывает его к ней. Слишком скоро разглядел сильную разницу, разделявшую их. Поневоле сравнивал ее с остальными девушками их компании. Говорить о многом он с ней совсем не мог: она слишком многое не знала и, видимо, даже не хотела знать.

Он пытался водить её в музеи, на симфонические концерты, приносил ей книги. Казалось, это ей нравилось, но только сначала. Потом книги возвращались не прочитанными, и вместо музея или концерта она уговаривала его сходить в кино. Намекнула, что очень хотела бы сходить с ним в ресторан, и тогда, чтобы выйти из положения, ему пришлось продать несколько своих книг. Но продолжал закрывать на все это глаза, убеждая себя, что у нее было тяжелое детство: она росла в таких условиях – без отца, который погиб на фронте.

Всё перекрывало физическое влечение: он использовал малейшую возможность для свидания, чтобы очутиться наедине с ней в одной из двух комнатушек, принадлежавших ее матери и отчиму. Благодаря тому, что отчим все это время лежал в больнице, и мать никогда не заходила к ним, когда они уединялись, они беспрепятственно могли заниматься тем, что еще недавно казалось совсем недоступным ему. И потом ему было трудно уйти, хотя дома ждала работа, и приходилось заниматься за полночь: четвертый курс был, все-таки, самый напряженный. Все же иногда возникала мысль: что же дальше, но он до поры до времени отгонял ее от себя.

Что делать? Он ничего не придумал, кроме как постараться оттянуть момент, когда уже невозможно будет не привезти и показать ее своим. А может быть, она все-таки понравится им: сообразит, как вести себя с ними. Хотя вряд ли! Уж слишком она проигрывала в сравнении и с умной, серьезной Леной и строго красивой Асей.

Не говоря уже, конечно, о совершенно необыкновенной Марине, которая больше всех нравится его родителям. И которую они – несомненно – встретили бы с радостью, если бы он привел знакомить как свою девушку. Наверно, и самому ему было бы лучше, если бы на месте Нади была бы она. Конечно, то, что было с Надей, было бы невозможно. Зато была бы возможна душевная близость и настоящее чувство, а не то, к чему в основном сводились его отношения с Надей.

Но Надя – это реальность. И, хочешь, не хочешь, он должен вести себя, как порядочный человек, а не сволочь, способная только использовать девушку, несомненно, любящую его. Да: должен! Он сдержит свое обещание – не оставит ее. Хотя – он это понимал отчетливо – он и не любит ее. И с родителями её придется познакомить.

Он стал мысленно готовиться к этому. Постепенно уговорил себя, что, в конце концов, сумеет сделать то, что не получилось сразу: она начнет тоже многим интересоваться, и они смогут найти общий язык. Ведь вот, например, Игорь: рос в отнюдь не интеллигентной семье, а сколько читает, как быстро втянулся во все, чем интересуется их кружок. Почему же Надя не сможет то же самое?

А подспудно, еще ощущал где-то внутри страх расстаться с ней: комплекс неуверенности в себе так и не исчез в нем полностью.

Но он, все-таки, тянул, и Надя сама сделала первый шаг. Она пришла к нему после того, как он целую неделю не звонил ей на работу. По телефону узнала от Жени, что Саша болеет ангиной, и попросила дать ей его адрес, чтобы навестить.

Явилась она к нему в первой половине дня, специально для этого обменявшись со своей сменщицей. Дверь ей открыла его бабушка: Сашины родители были на работе, сестра – в школе.

– Вам кого?

– Здравствуйте. Меня зовут Надя. Извините, я пришла проведать Сашу: мне сказали, что он болен.

– Да. Он пока еще не встает. Вы проходите: вот в эту комнату.

Саша лежал в кровати и читал. Удивленно поднял голову, когда она вошла:

– Ты?

– Не ожидал? Ты столько не звонил мне, что я начала беспокоиться. Как ты сейчас?

– Да уже нормальная температура сегодня. Ты отвернись: я встану.

– Да лежи, лежи ты: не вставай раньше времени – еще температура подскочит. А тебе яблоки принесла.

– Спасибо, зачем вы? У него есть яблоки, – сказала бабушка.

– Больным ведь витамины нужны. Пусть быстрей поправляется.

– Если вы не торопитесь, я оставлю его на вас. Пойду на кухню. Поедите с нами?

– Ой, нет: спасибо – мне на работу скоро надо.

– Тогда хоть чай с нами выпейте, хорошо?

Увидев, что она вышла, Надя сразу наклонилась к нему и поцеловала в губы.

– Ты что: я же еще заразный!

– Ну, и пусть! Я, знаешь, Сашенька, как по тебе соскучилась? Жутко! Ты рад, что я пришла? – она взяла его руку, провела ладонью по своей груди. Он очень сдержанно отреагировал.

Бабушка вернулась с горячим чайником. Надя, вскочив, забрала у нее его. Выпила чашку и сразу ушла.

– Саша, это что за девушка? – спросила бабушка.

– Моя знакомая, – ответил он, глядя в книгу.

Бабушка расспрашивать не стала, но вечером сообщила об этом дочери.

– Довольно таки хорошенькая. И неплохая, видно: подбежала сразу, забрала у меня чайник, когда я с ним вошла.

– Саша, – спросила Фрума Наумовна, – эта девушка только твоя знакомая или ты встречаешься с ней?

Отступать было некуда – он сказал:

– Встречаюсь.

– Давно ты с ней познакомился?

– На Новый год.

– А почему нас с ней еще не познакомил?

– Как-то не получалось: она стеснялась.

– Тогда пригласи ее от моего имени к нам, когда увидишь следующий раз.

– Хорошо. Только, пожалуйста, кроме вас пусть никого не будет.

Получив от Саши приглашение его матери придти к ним, Надя испытала удовлетворение: ее расчет был верен. Она не вперлась к ним сама: только пришла на минуточку проведать больного Сашечку, когда кроме его бабки дома никого не было. Дала таким образом знать о своем существовании: не хотите ли, мол, познакомиться? Сашка, конечно, соврать не сумел насчет того, кто эта самая Надя. Вот и пригласили. Ай да Надька, тонко все рассчитала!

Только сразу она к ним не рванет. Так лучше. Да и начатый новый английский костюм надо закончить шить, чтобы пойти непременно в нем: ей такой очень идет. Будет смотреться весьма-весьма. А Сашке надо сказать, чтобы передал спасибо от нее, но что у нее мать сейчас болеет, и она не может пока.

… Когда костюм был готов, она занялась Сашкой. Мол, что боится идти: она же не такая интеллигентная, как он, и поэтому не знает, понравится ли им. Раньше очень хотела, а теперь боится. Может быть, если уж идти, то только ненадолго. Можно сказать, что мать еще не совсем здорова. Сашка план поддержал.

К Саше она явилась, одетая скромно и эффектно одновременно: во вновь сшитом костюме и черных лодочках, но без всякой косметики. Говорила как можно меньше и – вроде – не сделала никаких ляпов. Ей показалось, что она его родителям даже понравилась. Но, наверно, слишком часто к ним ходить не стоит: так будет лучше.

Она была особенно ласкова и покладиста в тот вечер. И согласилась пойти с ним в это воскресенье сначала в музей, а потом к Жене. Там держала себя уже более уверенно в этот раз.

И Саша немного успокоился: проблема на время отступила. Именно, на время: он уже иначе смотрел на свои отношения с Надей. Не видел будущего с ней.

Слишком понимал, что всё, что у него с ней – совсем не то: не такое, как у Жени с Мариной. У них, конечно, и речи не могло быть о физической близости, как у него с Надей. Они, по всей видимости, даже еще и не целуются. Но как радуются оба при встрече, как глядят друг на друга. И он очень завидовал Жене, мечтая о том же.

Да и остальным тоже. У Ежа, скорей всего, похоже на то, что у Жени, хоть, видимо, не совсем. И у Юры, кажется, тоже.

А его…? Он уже больше не гордился, что опередил ребят в близости с женщиной.

Фрума Наумовна не подала вида, что, не смотря на все старание произвести приятное впечатление, Надя ей не показалась похожей на девушек остальных ребят. Вроде бы незначительные мелочи настораживали.

Но Саше вопросы задавать не стала. Вместо этого сходила к Валентине: попросила узнать об этой девушке у Сережи. Та пришла к ней на следующий вечер. Они уединились на кухне.

– Я спросила у Ежика, что за девушка, с которой встречается Саша. Но он мне особо нового ничего не сказал. Она родственница Клавы. Пришла под Новый год с матерью пригласить Клаву к себе, а у ребят в компании не хватало одной девушки, и они ее пригласили встречать с ними. Саша с ней появлялся в их компании, но потом почему–то стал приходить один, да и то, редко.

– Сережа не сказал, почему?

– Он не знает. По-моему, не очень в это вникает. Правда сказал, что она не всем ребятам в их компании, по его мнению, нравится.

– Кому?

– Юре и этому Жениному соседу, Игорю.

“Эти ребята как раз в реальной жизни разбираются чуть лучше, чем наши детки”, подумала Фрума Наумовна.

– Тебе самой она понравилась?

– Как тебе сказать? Внешне довольно хорошенькая. Вроде, и скромная тоже.

– Тебя пугает, что не еврейка? Я же понимаю: после того, что тогда было, тебе было бы спокойней, если бы твои дети связали жизнь со своими.

– Ну, за любого из твоих сыновей я Соньку с радостью отдала бы. А Сашка… Да и не только это.

– Тебе кажется, что она и по своему уровню ему не совсем подходит, да?

– Боюсь, что да. А тебе – нет?

– Ну, знаешь: уровень наших ребяток, сама знаешь, какой.

– Я ведь не об этом. Просто, если у ребят это серьезно, то хочется, чтобы было потом у них понимание с женами. Ты за своего-то спокойна?

– Кажется, да. Лена довольно умная девушка. Серьезная очень: не то, что Сережка. Правда, Фрумочка, хотелось бы, всё-таки, чтобы она была чуть поинтересней внешне. Так что… А у тебя, я смотрю, наоборот.

– Не только это.

– Что еще?

– Не знаю даже. Какое-то непонятное беспокойство почему-то. Сашка мне о ней ведь ничего не рассказывает, а расспрашивать его я боюсь: не знаю, как он отреагирует. Но ведь он почему-то долго скрывал ее от нас. И к вам, тоже, не пришел тогда: ты помнишь. Хотелось бы знать, почему?

– Ну, от Сережки я вряд ли что-нибудь еще узнаю. Да и от Жени, боюсь, тоже. Попробуй поговорить с Клавой: если что не так, она, я думаю, не станет от тебя скрывать.

– Я могу её поставить в неудобное положение. Лучше мне поговорить с Юрой.

– Наверно, да. Тем более, что Юрочка очень разумный.

– Я только попробую вначале сколько-то еще сама разобраться.

– Попробуй пригласить ее так, чтобы и я смогла её увидеть.

И Фрума Наумовна устроила, что Саша привел Надю на день рождения Рувима, который отмечали в узком кругу: кроме своих должны были быть только старшие Гродовы. Саша, передавая Наде приглашение, сказал, что ей отказаться придти будет совершенно неудобно. Но Надя и не собиралась отказываться: его родители её как бы официально признали этим. Да и мать ей тоже сказала, что надо, конечно, обязательно пойти, и даже подкинула денег на подарок.

… – Ну, как твои впечатления? – спросила Фрума Наумовна Валентину Петровну, когда они вместе мыли на кухне посуду.

– Хорошенькая: ничего не скажешь.

– Что: понравилась тебе?

– Да как тебе сказать: не то, чтобы очень. Вроде ничего такого не сказала, а все равно почему-то мне иногда казалось, что она хочет казаться не тем, что есть на самом деле. С остальными девочками такое ощущение не возникало.

– Вот именно! Так что, боюсь, что мне придется поговорить с Юрой.

Только он к ним перестал ходить часто. Правда, четвертый курс, самый тяжелый, и заниматься приходится страшно много. Да и девушка у него.

И когда Юра как-то пришел к ним, а Саши не оказалась дома, она не стала упускать возможность что-то узнать от него. Правда, Юра мялся вначале, и она спросила его прямо:

– Ты не хочешь мне говорить?

– Да нет: что вы, Фрума Наумовна.

– Но почему тогда она не очень нравится тебе и Игорю?

– С чего вы это взяли?

– Сережа сказал своей маме. Давай поговорим в открытую. Думаю, что что-то не в порядке, иначе у тебя не было бы причины скрывать от меня что-то. Так ведь?

– Да. Боюсь, что так.

– Почему же ты не поставил меня в известность?

– Я не знаю еще наверняка, поэтому не хотел вас раньше времени волновать. Просто считаю, что они слишком мало подходят друг другу в интеллектуальном плане. Это я знаю точно.

– Ты думаешь, она просто нравится ему внешне?

Он опять замялся, но все же сказал:

– Боюсь, что не только.

– Что еще? Он же у меня такой чистый. Неужели, все-таки…?

– Мне кажется, что да. Он-то чистый, а она – не уверен. – Он стал говорить ей, что еще на встрече Нового года случайно заметил, как она вдруг, танцуя с Сашей, прижалась к нему, и он испуганно отодвинулся. – Понимаете, он ведь из-за своего роста боялся вообще подходить к девушкам, а они его, я видел, интересовали немало. А тут девушка, довольно недурная внешне, уделяет все внимание ему, нежно улыбается и смотрит на него трепетным взглядом, старается все время танцевать только с ним.

– И он на это клюнул?

– Конечно. Это же и на самолюбие его действовало: почувствовал себя не хуже других.

– Но почему ты решил, что они не только встречаются?

– Видел, как они себя вели, когда приходили к Жене. И, главное, как он переменился: каким уверенным стал.

– Ты с кем-нибудь говорил об этом?

– С Женей. Потому что знаю, чем, к сожалению, чревата такая ситуация. Саша ведь может считать, что после этого обязан на ней жениться, если она потребует. Не исключено, что она этого хочет: зачем же постаралась, чтобы он вас с ней познакомил? А потом мы вдвоем с Женей поговорили с Клавой, – он передал содержание разговора с ней.

– С ним самим вы не пытались поговорить?

– Извините, Фрума Наумовна, я знаю, что это сейчас бесполезно. Тем более что характер у нашего Саши отнюдь не простой.

– Да: кому еще, как не мне, это знать? Боюсь, что и меня он не послушает. Просто ума не приложу, что можно сделать.

– Что-нибудь да сыщется, надеюсь. А пока придется нам набраться терпения.

– Ты поможешь, правда? Ты же давно уже стал нам всем не чужим.

Конечно, Юра стремился сделать всё возможное: так не хотелось, чтобы Саша испортил себе жизнь. Но пока ничего не приходило на ум, как. Приходилось ждать, когда что-то неожиданное подскажет выход.

Таким неожиданным оказалось то, что в один из дней поспешил рассказать Женя.

…В тот вечер он ждал Марину в портике Зала Чайковского недалеко от выхода из метро. Пришел, как всегда, раньше. Стоял у одной из закрытых дверей, в полутьме, и из-за мороза поднял воротник и опустил уши шапки.

Поэтому две весело и громко разговаривавшие девицы прошли мимо, не обратив на него никакого внимания. В одной из них он сразу узнал Надю; лицо второй тоже показалось странно чем-то знакомым, но он не смог сразу припомнить, откуда мог ее знать. Они стали на ступеньках, явно ожидая кого-то.

– Мы не рано приперлись? – спросила Надя.

– А хрен его знает. Не бойсь, не замерзнем. А замерзнем, так подогреют, – со смехом ответила ее спутница.

Надя тоже засмеялась – громко и немного визгливо. Они обе явно были слегка под шафе, и Надя казалось совсем не такой, как обычно: скромной тихоней – выглядела довольно вульгарно, как и ее подруга. Но почему-то казалось, что это гораздо более естественно для нее: именно такая она есть на самом деле.

– Отставать от правильной жизни стала, Надюха. Редко среди нас появляешься. Что: по-серьезному втюрилась в этого своего еврейчика? У тебя с ним что: воздыхания только или уже даешь ему?

– За кого ты меня принимаешь, Лидка? Я девушка серьезная: сразу с этого начала, – они снова заржали.

– А с ним как – ничего? Слыхала, что их обрезают. Как: не очень коротко?

– Да пошла ты! Будто сама не пробовала ни разу?

– А их всегда определишь: еврей или нет? Один раз, правда, точно был еврей, только он облажал меня: сбежал в последний момент куда-то, и я как дура до утра в кровати одна маялась. А так хотелось: мощный кадр был – закачаешься! Робертом его еще звали.

“Ванда!” Он сразу вспомнил тот вечер в компании Стаса, Витальки и трех девок, с одной из которых он чуть не переспал тогда. Барухи! И Надя, девушка Сашеньки – ее подруга. Ничего себе!

Он уже не считал, что предосудительно подслушивать разговор, не предназначенный для его ушей. Постарался ничем не обращать на себя внимания: правда, они совсем и не смотрели в его сторону.

– Но это всё смехуечки, а ты мне по-честному лучше скажи: у тебя с ним как – по-серьезному, что ли?

– Сама еще до конца не пойму. Он-то, наверняка, по-серьезному, я думаю. Хотя со своими родителями не очень спешил меня знакомить. Только у меня не очень-то отвертишься: сделала так, что ему пришлось.

– А на кой тебе, если не знаешь, что точно от него хочешь?

– Ну, как на кой, Лидка? Не вечно же в девках сидеть. Эти все от нас только одно получить хотят, и ничего больше: замуж пока никто ведь не предлагает. А Сашка неплохой. Да вдруг если подзалечу. Можно будет сказать, что от него, даже если от кого-то другого: он поверит.

– Думаешь, как муж он тебя устроил бы?

– Может быть. Вообще-то он добрый.

– Подарки делает?

– Нет: откуда – он ведь еще студент. Да и стипендию матери отдает: они не шибко богато живут. У него сестренка есть, и еще бабка там: впятером в одной комнате. А мать-то говорила, что евреи – богатые.

– Пьют, просто, меньше наших.

– И не лупят жен по пьянке, как отчим мать. Только разные мы, всё-таки: приходится все время строить из себя такую же. Что называется, ни бздни, ни пердни. Ну, его родителям я, кажется, мозги еще как-то засрала, а в их компании, похоже, не совсем-то. Там все время умные разговоры, классическая музыка – приходится молчать с умным видом.

– Трудно!

– Да ладно, хрен с ним: посмотрим, куда кривая выведет. Лидка, гляди, вон и Виталя!

Женя увидел спешащего через площадь Маяковского Стерова. К счастью, он, увидев, что девки уже смотрят на него, помахал им рукой, и они пошли навстречу ему.

Он ничего не сказал Марине, но первый раз не стал затягивать свидание. А проводив Марину, сразу поехал в общежитие – к Листову.

Они уехали к Жене и там допоздна обсуждали, как разъяснить Саше правду о Наде его. Юра предложил предварительно поговорить с Виталькой: узнать от него все, что возможно, о ней.

Стеров на следующий день в институте не появился: прогулял очередной раз. Еще через день он с виноватым видом подошел к ним:

– Слушай, Жень, ты журнал вчера сдавал в деканат? – Женя был старостой группы.

– А ты почему не пришел на занятия? Вылететь, всё-таки, захотел за непосещаемость?

– Ну, понимаешь, такие чувихи вчера были. Кстати, одну из них ты даже знаешь.

– Ты уж не ври: откуда Вайс может знать твоих барух? – спросил Листов.

– Да было когда-то дело.

– Тогда придется провести расследование. Так что, гражданин Стеров, если ваши чистосердечные показания подтвердят то, что вы только что заявили, я обяжу нашего старосту быть к вам снисходительным. Допрос состоится сразу после последней лекции.

Они притащили Стерова домой к Жене. По дороге Виталька купил водку. Женя пробовал возражать, но Юра сказал:

– Надо! Вопрос серьезный: без пол-литра не разберешься.

…– Итак, ты утверждаешь, что Вайс знаком с какой-то из твоих барух? Так, или нет?

– Не совсем: она не моя. Я до нее еще не добрался.

– А Вайс добрался?

– Нет, но только потому, что не захотел.

– Её зовут Вандой? – спросил Женя.

– Ага! Хотя на самом деле Лидкой. Видишь, не вру: Женя же сразу понял, о ком речь.

– Нет: я только хотел проверить, она ли это была.

– Ты о чем?

– Да позавчера видел её еще с одной возле “Маяковской”. А потом тебя: они пошли навстречу тебе.

– А, понятно. Ну да, пошли к Стасу.

– Стасу?

– Ага. А чего: он мне вскоре позвонил, что снял себе хату, предложил устроить кир-бар. Ну, я не злопамятный: встретились, приняли слегка и поперлись кадриться на Бродвей. Как раз их и встретили, Ванду-Лидку, и ту вторую, которую позавчера видел.

– Её как зовут?

– Ту? Надька. А что?

– И что тогда было дальше?

– Ой, что тогда было, что было! Всю ночь кувыркались с ними. Стас с Лидкой, я с Надькой.

– Значит, девушкой она тогда уже не была, – задумчиво сказал Женя.

– Кто: Надька? – не понял Виталька. – Да нет: была – но только в коленочку. Ну, ты даешь, я тебе скажу. Знаний по этой части так и не прибавилось.

– А что потом? – спросил Юра.

– В каком смысле?

– Видел ее еще после того раза? Или только позавчера?

– Стоп! От дачи последующих показаний отказываюсь, покуда не дадите горло промочить. И корочку хлеба.

– Ладно! Я только на кухню схожу – поесть разогрею. А вы пока налейте.

Когда Женя вернулся со сковородой, на столе уже стояли две пустые стопки.

– Пей: мы уже пропустили тут без тебя, – пододвинул к нему полную стопку Листов.

– Один не хочу: пропущу.

– Зря: способствует расследованию. Он ведь дал еще показания.

– Какие?

– Повторите ваши показания, гражданин Стеров.

– Видел ее и до того не раз. И имел. Домой она меня тоже к себе приводила. Мать ее нам не мешала: притащишь бутылку – она выпьет с нами и спать заваливается. Но это до Нового года, а потом она куда-то исчезла. Лидка говорила, что у нее какой-то постоянный парень появился. Лидка других девок приводила.

– А позавчера?

– А позавчера она снова пришла с Лидкой. Когда хорошо уже выпили, я ее спросил:

– Ты чего же совсем исчезла с горизонта? А я, бедный, как же без тебя?

– Ничего: не пропадешь. Не до тебя было, Виталя. А ведь, наверно, скоро замуж выйду.

– И больше уже не дашь мне тогда?

– А там посмотрим: видно будет.

Ну, что: вам достаточно? Давай, Листик, тяпнем еще по одной, раз Вайс один не хочет.

Они выпили и стали молча есть. Неожиданно Стеров перестал жевать и положил вилку.

– Слушайте, братцы, на кой хрен вам надо было про эту Надьку меня расспрашивать? Думаю, не просто так. Не темните. Что, вы мне не верите? Ну, ладно, кобель я, но ведь не совсем говно и дурак. Случилось что-то?

– Ты вправду не дурак, Виталя. Может случиться. Парень, за которого замуж собирается эта Надя, наш очень близкий друг.

– Он что: придурок полный? На такой – жениться? Ну, я еще понимаю, на такой, как Ляля: та хоть слишком не дура. А эта: что он – не видит, с кем связался? Мало того, что баруха, она же еще и сука. Все девки, Лидка говорила, ее не любят и даже опасаются: она им подлянки какие-то делала.

– Но ты не боишься связываться с ней?

– Я – другое дело: поматросил – и бросил. А у него, небось, баб до нее и не было.

– Не было.

– Искалечит же ему жизнь: путаться ведь будет с кем угодно и врать ему без конца. Ой, не надо! А он русский?

– Еврей.

– Тогда тем более: ее мать евреев так еще любит. Нет уж: пусть бежит без оглядки.

– Успокойся. Может, налить тебе еще?

– Нет, не надо. Пойду-ка я домой, ладно? Жень, ты мне посещение отметил, а? А то ведь, правда, как бы не отчислили.

– Сделал, не волнуйся. Только чтобы последний раз.

– Само собой. И… Поможешь с заданиями, а?

– Ох, Виталя, знаешь ты мою слабость.

– Век не забуду. Только я в долгу тоже не хочу остаться. Если что… Ну, расскажите ему всё про нее, а не захочет он поверить, мне скажите. Сам ему расскажу – в таких подробностях, что не поверить не сможет. А то и с ней поговорю: никуда она тогда не денется, сука рваная.

Надя пришла с Сашей в воскресенье к Жене, но пробыла у него недолго. Сказала через некоторое время, что должна позвонить какой-то своей подруге, и потом, вернувшись в комнату, что та просила срочно приехать: что-то там у нее случилось. Когда Саша стал собираться, чтобы проводить ее, сказала:

– Да не надо, Сашенька, оставайся: я одна быстрей добегу до метро. Чего тебе время терять: побудь лучше с ребятами.

Он попытался настаивать, она довольно резко повторила:

– Не надо, я же сказала тебе. – Саша после этого не стал спорить, и она ушла.

Юра видел, что он расстроен, и попытался с ним завести разговор о поэзии. Саша с благодарностью откликнулся, и они проговорили весь вечер. Под конец Юра попросил какую-то книгу и спросил:

– Сегодня можно?

– Конечно.

– Я тогда только Асю предупрежу.

Ася о чем-то говорила с Игорем.

– Ась, ты извини: мне с Сашей поговорить еще кое о чем очень нужно. Не обидишься, если я не смогу проводить тебя сегодня? Правда, очень надо.

– Ладно, Юрик. Доеду с Мариной: Женя нас проводит.

– Если не против, я с вами. Не возражаешь, Листик? – спросил Игорь.

– Нет: спасибо только скажу.

Он и Саша проводили всех до метро, потом направились домой к Саше. Шли не спеша, и разговор как-то не клеился. Юре пришлось говорить все время одному – Саша о чем-то думал и отвечал неохотно.

Неожиданно он спросил:

– Юра, можешь задать тебе глупый вопрос? Какие отношения у тебя были с девушками, с которыми ты встречался?

– В большинстве случаев хорошие. Если они начинали портиться, я с ними спокойно расставался.

– Я не о том. Ты лишь встречался, и ничего больше?

– Иногда и целовался.

– Извини: и только? Можешь, конечно, не отвечать.

– Почему? Отвечу. Были и женщины.

– Тебе это нравилось?

– Понимаешь, я же их не хватал на улице. Да их и не было много.

– Твоего возраста?

– Самая первая – да. Девочка из моего класса. Мы встречались с ней больше года. Вначале даже не целовались: только гуляли вместе. Я ей стихи читал, а она слушала. Потом как-то поцеловал ее. Еще потом, незадолго до окончания школы, мы… Ну, сам понимаешь. Наверно, если бы я не уехал учиться, мы бы и поженились.

– Ты любил ее?

– Думал, что да. Но здесь, в Москве, скоро стал встречаться с другими девушками. Да и она, когда я после первого курса приехал на каникулы, собиралась выйти замуж за другого.

– Ты совсем не переживал из-за этого?

– Переживал: у меня ведь с другими не было ничего серьезного. Но когда вернулся в Москву, у меня приключилась романтическая история с женщиной старше меня. Женой одного из наших профессоров.

Как уж она ею стала, точно не знаю: говорят, что была когда-то его студенткой. Очень эффектная: яркая, весьма неглупая. Периодически появлялась в студенческих компаниях. В одной из них ее и встретил.

Меня ей представили: “Наш любитель поэзии”. Я там читал стихи, и она попросила потом проводить ее домой. Предложила зайти к ней ненадолго. Сварила кофе, достала коньяк, даже зажгла свечи – а я снова читал ей стихи. В общем, я утром поехал в институт от нее.

Муж – он старше ее почти на сорок лет – был в это время на какой-то научной конференции за границей. Длилось у меня это, только пока он отсутствовал. Было что-то случайное и после нее, но это уже не очень интересно.

– А что, по-твоему, интересно?

– Любовь: большая, единственная – на всю жизнь. Как у твоих родителей или Гродовых.

– Наше поколение, наверно, другое.

– Не думаю. Посмотри на Женю с Мариной: как они дышат друг на друга. Это любовь – настоящая. Завидую им – по белому, конечно.

– У тебя с Асей не то же самое?

– Боюсь, что нет. Во всяком случае, еще нет.

– Она же красивая.

– Знаю. Даже самая красивая из всех, кто у меня был. И – пока мне с ней очень неплохо. А дальше – время покажет. Все равно, пока не кончу институт, жениться не собираюсь.

Женя с Мариной ушли вперед. Ася шла рядом с Игорем. Он осторожно держал ее под руку. Наверно, ему еще никогда не было так хорошо и так трудно.

Ася впервые столько говорила с Игорем: чувствовала, что узнала его за сегодняшний вечер больше, чем за все предыдущие встречи в их компании. Говорить с ним было даже легче, чем с Юрочкой, на которого она смотрела как бы снизу, чувствуя его превосходство: его она всегда больше слушала, чем говорила сама. С Игорем разговор получался на равных: оказалось, он прочитал, пожалуй, ничуть не меньше ее. было легко говорить еще и потому, что очень легко они, почему-то, понимали друг друга. И в Игоре, кроме того, чувствовалась какая-то основательность, которой, как ей казалось, не всегда хватало Юрочке. Но то был Юрочка, ее блестящий Юрочка.

Игорь надеялся, что они еще смогут поговорить у общежития. Но Женя сразу, как он и Ася подошли к нему, стал прощаться. Девушки ушли, и ребята направились к троллейбусной остановке. Женя явно спешил, и Игорь, как обычно, не стал ничего спрашивать.

– Как я понимаю, твой так называемый глупый вопрос не был случайным?

– Нет, – нехотя ответил Саша.

– Мы ждали, что ты захочешь поговорить с нами.

– С вами – с кем?

– Мной и Женей. Мы же видим, что ты в нелегком положении. Мы твои друзья, и нам это не безразлично. Мы не можем допустить, чтобы ты искалечил себе жизнь.

– Что ты имеешь в виду?

– Твои отношения с Надей. К сожалению, ты плохо представляешь, с кем имеешь дело.

– Почему вы так относитесь только к ней? Только из-за того, что она не студентка, как мы? Ведь Игорь – тоже.

– Саш, давай поговорим в открытую: мы знаем всё о твоих отношениях с ней.

– Откуда вы можете знать это “всё”, как ты говоришь?

– Довольно легко было догадаться.

– И на этом вы основываете свои выводы?

– Уже не только на этом. Мы сейчас знаем уже о ней слишком много, чтобы продолжать молчать. Нам надо поговорить.

– Сейчас?

– Желательно. Давай, я сделаю так: зайду к вам и скажу твоим, что ты скорей всего остаешься ночевать у Жени.

– Смешно! Они же спросят: почему?

– Скажу, у тебя с ним какой-то серьезный разговор, а девочек я еду провожать один. Ты жди здесь, и мы пойдем к Жене: он мне дал ключи.

– Сколько его ждать придется? Ему не захочется сразу уйти, они еще долго будут стоять и разговаривать.

– Нет: я предупредил его – он поспешит.

– Марина может обидеться.

– Нет: поймет, что ему действительно нужно. Ася же поняла.

– Они… Они в курсе того, о чем вы собираетесь говорить со мной?

– Нет. И Еж с Игорем тоже.

Юра вышел вскоре.

Дома у Жени он старался не начинать разговор о Наде. Саша сидел на диване, наклонив голову и сунув руки между колен; угрюмо молчал.

Женя появился, однако, довольно скоро. Юра докуривал в это время очередную сигарету на площадке.

– Он здесь: сам завел разговор. Но я боялся, как бы он не передумал и не ушел.

– Я из-за этого такси взял.

Саша сидел все в той же позе.

– Юр, будь добр, поставь чайник, – попросил Женя, входя. – Саш, ты не передумал?

– Нет.

– Мне надо тебе кое-что рассказать.

– Я понимаю, о Наде?

– О ней. Тебе это необходимо знать. Я только чай выпью, ладно? Замерз немного.

Юра пришел с чайником, налил всем, и они сосредоточенно стали пить чай, как будто собрались только для этого. Не допив до половины, Женя спросил:

– Ты готов меня слушать?

– Да, – негромко ответил Саша.

Женя стал рассказывать о том вечере возле Зала Чайковского. Пришлось рассказать, и почему он узнал, с кем была Надя. Саша слушал напряженно.

– Не может быть, – произнес он вдруг.

– Ты не веришь?

– Тебе я не могу не верить. Просто, мне трудно в это поверить, понимаешь?

– Понимаю: слишком неожиданная правда. Поверь, я тоже не мог представить, что она на самом деле, хоть она мне, честно говоря, почти с самого начала не очень нравилась.

– Ты говори, говори дальше!

– Тебе дальше пусть Юра рассказывает.

– Перекурить только надо, – сказал Листов.

– Здесь покурим, – Женя достал пачку и сам закурил. – Давай, Листик.

Саша так же молча, с бледным лицом, выслушал и все, что они узнали от Стерова.

– Ты только не убивайся: она того не стоит, – Юра прикурил новую сигарету от окурка предыдущей. – Наоборот, радоваться должен, что это обнаружилось, пока ты еще не успел сделать непоправимую ошибку. Ей же ничего не стоило убедить тебя, что после того, что у вас было, ты обязан жениться на ней. Я не ошибаюсь?

– Нет: я сам считал, что должен жениться на девушке, доверившейся мне. Тем более…

– Ты считал, что женщиной ее сделал ты?

– В общем-то, да. Хотя я и не был уверен в этом: я ведь был тогда не совсем трезв. – Он помолчал: – И все-таки, не верится.

– Этот парень может рассказать тебе все подробности.

– Мне и так достаточно. Не в этом дело.

– Ты что - любишь ее?

– Любил, наверно – в самом начале. Или думал, что люблю.

– А потом…

– Почувствовал, что это не совсем то, о чем я мечтал.

– Духовного общения не было, конечно?

– Совсем. А я так старался как-то приобщить ее к тому, чем мы все интересуемся. Мне ж казалось, что в этом нет ничего невозможного. Особенно, глядя на Игоря.

– Ему это все интересно и нужно. А ей – нет.

– Это правда: нет, – тихо, но твердо подтвердил Саша. – Из моих стараний почти ничего не получалось.

– И не получится, поверь мне. Тебя ожидало слишком мрачное будущее с ней: никакого взаимного понимания, и верной женой она бы не была тоже. Даже сейчас она уже изменяет тебе, изображая скромную девочку перед твоими родителями. Ты представляешь, что они испытывали бы, зная, что за жена у тебя. Да и ты сам слишком быстро стал бы стыдиться появляться где-нибудь с ней.

– И сюда с ней уже не слишком часто стал приходить, – добавил Женя.

– Она не хотела.

– Ну, понятно: сколько можно отмалчиваться во время разговора. Видит же, что мы понимаем, почему. Где ей надо, она ведь соображает не так уж плохо.

– Это да, Вайс. Точно всё рассчитала: и как привязать его к себе, и как заставить познакомить с родителями. Сама заявилась к нему, чтобы его родители узнали о ее существовании. Женись он, не так-то просто было бы расстаться с ней.

– Безусловно: удерживала бы ребенком. Я же слышал. Так что слава Б-гу, что обнаружилось, пока еще не было поздно.

– Слушайте, ребята, может быть, хватит, – вдруг решительно произнес Саша. – Мне всего уже сказанного вами достаточно.

– Расстанешься с ней?

– Естественно.

– Без проволочек?

– Завтра же.

– Встретишься и выложишь ей всё? Смотри только, она наверняка будет давить на жалость. И скорей всего постарается снова затащить тебя в постель, – предупредил Юра.

– Я не буду с ней встречаться: позвоню по телефону. И разговор будет очень коротким. Можете не волноваться.

– Тогда совещание можно считать законченным. Жень, не отметить ли нам его избавление? – спросил Листов. – Остатками той бутылки.

– Не возражаю. Ему это, я думаю, сейчас совсем не вредно.

…Они засиделись допоздна: Саша после второй рюмки согласился прочесть свои стихи. К удивлению Листова, он стал читать те из них, которых раньше никто не слышал: о женщинах, о плотской любви. Их, оказывается, было немало.

Перед сном они решили проветрить комнату. Саша ушел на кухню, а Женя с Юрой выкурить по последней сигарете на лестничную площадку.

– Удивил меня Сашенька: честно говоря, не ожидал от него подобной твердости. Думал, он будет совершенно убит, раскиснет. А он…

– Нет: он только с виду такой. Я-то знаю: видел не раз, как он в школе отбивался, когда лезли на него. Их много, а он один: его бьют, а он не уходит – отбивается до последнего.

Саша позвонил от Жени, когда соседей еще не было. Надю позвали, но она не быстро подошла к телефону.

– Саш, ты? Знаешь, я кончу поздней обычного, так что встретиться сегодня не получится. Ты расстроен?

– Да – только не этим. К сожалению, узнал, что я у тебя, оказывается, не один. Так что…

– Да ты что? Кто сказал тебе такую пакость про меня? И ты поверил?

– Источник информации абсолютно надежный.

– Но это неправда! Нам необходимо встретиться: я должна с тобой поговорить. Слышишь? – она говорила тихо: видимо, прикрыла трубку ладонью.

– Считаю совершенно излишним. Больше встречаться мы не будем. И, пожалуйста, не пытайся появиться у меня дома или у Жени. Предупреждаю, если ты сделаешь это, я буду вынужден поставить в известность, почему я прекратил отношения с тобой. Прощай! – он положил трубку.

Женя с Юрой сидели в комнате, но слышали то, что он сказал.

– Всё: finita la comedia[3], – сказал Саша, входя. Но дышал он прерывисто.

– Ты молоток! Коротко и ясно. Не знаю, смог бы я так. Теперь постарайся только поскорей забыть её. Можешь излить воспоминания в стихах – и спрятать их куда-то сразу: отлично поможет, – посоветовал Листов.

– Может быть, поговорим о чем-нибудь другом? У меня более интересная новость. Слышал в институте от одного в нашей группе: ему брат рассказал. Им читали открытое письмо Хрущева ЦК партии. О культе личности Сталина.

Последним аккордом Сашиной истории послужил неожиданный звонок Клаве ее тетки вечером следующего дня.

– Клав, я тебе чего звоню: беда у нас. Надечка плачет: этот парень её, с которым у твоего соседа на Новом годе познакомилась, встречаться с ней вдруг больше не захотел. Убивается девка: любит она его. Что делать-то, не подскажешь? Ты ж его знаешь: пособи. Не поговоришь с ним: как же он это? Поговори уж, постарайся: сестра ж она тебе, все-таки.

– О чем? Оно же, может, и к лучшему: они совсем не подходят друг другу.

– Чего это: чем Надька моя ему не подходит? От кого же это он наслушался, что Надька с кем-то путается? – заорала тетка. – Он тебя, небось: больше некому.

– Хочешь, верь, хочешь, нет: я такое никому не могла сказать. Ничего не знаю, хотя и подозревала – да не только я – что они не только обнимались: слишком видно было.

– Сама ежели незнамо с кем путалась и даже ребенка нагуляла, так и другие так же? Да врешь, зараза: мы-то не такие – у нас в семье такого сроду не было.

– Ты про себя говоришь? Так не надо: слишком много раз слышала о твоей верности моему дяде.

В ответ тетка обрушилась бешеным потоком ругани и проклятий, и Клава положила трубку.

О том, почему Саша расстался с Надей, Женя и Юра никому не стали рассказывать. Даже Фруме Наумовне.

В компании никто не стал задавать вопросы об исчезновении Нади. Без нее уже не было необходимости прекращать разговоры на политические темы из-за отсутствия полного к ней доверия. А эти разговоры занимали гораздо больше времени после опубликования письма Хрущева с разоблачениями Сталина.

Правда, компания вначале разделилась: Лена и Ася никак не могли поверить, что такое могло быть. Как: товарищ Сталин, любимый великий вождь, был таким? Не может быть! Остальные зато слишком еще помнили дело врачей и план высылки евреев в пятьдесят третьем. Игорь – и как отец его после плена очутился в советском лагере. Но споры об этом не раскололи компанию.

Несмотря на большую загрузку ребят занятиями, продолжали регулярно собираться каждый вечер в субботу. Говорили обо всем, не только о политике; слушали пластинки; пили чай с пирожками, танцевали. В воскресенье шли все вместе в музей или кино и вечером иногда опять к Жене.
Но довольно часто ехали вместо этого на дачу к Деду. Сидели допоздна у камина на медвежьей шкуре, пели, слушали стихи, которые читали Саша и Юра. В воскресенье подолгу ходили на лыжах.

В будни собирались вместе не часто: обычно, когда шли на какой-нибудь концерт в Большой зал консерватории или Зал Чайковского или в театр. Почти всегда шли все, частенько вместе с «младшенькими». Они периодически появлялись в их компании. Заходила изредка и Клава с Толиком, когда они собирались у Жени.

Неравенство количества ребят и девушек совершенно не ощущалось. В отличие от Нади девушки никогда не выказывали свое особое отношение к тем, с кем встречались. Саша и Игорь поэтому чувствовали в компании себя наравне с остальными ребятами. Игорь даже ощущал, что Ася стала как-то выделять его среди других ребят – после Листова, конечно.

Да и большая часть встреч остальных проходила в компании. Еж и Лена, те, вообще встречались только там, и он только провожал её потом в общежитие. Она не обижалась: Сережа учился, всё-таки, в медицинском – там заниматься приходится страшно много.

И Листов не часто виделся с Асей вне компании. Ему было неплохо с ней, она нравилась ему – но, почему-то, не больше, чем когда только познакомился с ней. Из-за этого он не старался форсировать их отношения.

Только Женя не упускал, несмотря ни на что, малейшей возможности увидеть Марину. Ничего не останавливало его: ни необходимость потом заниматься ночью, ни то, что иногда он задерживался позже того времени, когда городской транспорт уже не ходил, и ему приходилось добираться домой на такси или даже пешком.

Зато не было ничего прекрасней часов, когда они были вместе, шли рядом и говорили. Он осторожно вел её под руку: не осмеливался на большее – даже просто взять её за руку. Это он делал, только помогая ей выйти из троллейбуса или встать, когда падала, идя на лыжах.

Он вспоминал то, что Белла успела рассказать ему перед самой своей смертью: о его родителях. Как и его отец, он робел сделать то, что так порой хотелось, глядя на неё – обнять, поцеловать её. Наверно, и она думала в те моменты о том же: чувствуя, что краснеет при появлении этой мысли, он замечал, что и она краснеет.

Но ни один из них не решался сделать первый шаг. Они не торопились: слишком велика была радость встреч, когда можно было ощущать рядом присутствие друг друга, слышать голос и читать в глазах радость от твоего присутствия. Не было ни единого слова о чувстве, уже прочно связывающем их – но оба были полны уверенности друг в друге, в том, что никто другой никогда не будет нужен никому из них.

Когда-нибудь они смогут сказать всё друг другу. Но когда?

---------------------

Позавчера сдан последний экзамен. Завтра Женя с Юрой и увязавшимся и на этот раз с ними Стеровым уезжают утренним поездом на практику. Сегодня Женя должен последний раз встретиться с Мариной. Следующая встреча будет уже в самом конце августа, перед началом следующего семестра.

Он начал собираться в дорогу вчера с утра. Юрка ночевал у него, они сразу после завтрака отправились в продуктовые магазины набрать всего с собой: там с продуктами наверняка не ахти. Потом Листов, густо натерев солью оба двухкилограммовых куска сырокопченой грудинки и забрав один с собой вместе с частью продуктов, отправился к себе в общежитие – тоже собираться.

Женя отобрал необходимые вещи. Поставил утюг, чтобы погладить рубашки, которые брал с собой, и в это время пришла Марина. Решительно отняла у него утюг и выгладила его рубашки сама. Потом он проводил её до общежития, и они быстро расстались: у неё начиналась сессия – утром завтра первый экзамен, надо готовиться. Вернувшись, уложил вещи в чемодан, продукты в рюкзак. Потом позвонила Фрума Наумовна:

– Женя, ты не зайдешь к нам? Рувим Исаевич уже пришел с работы – скоро садимся обедать. Так что приходи поскорей.

Он даже не успел ответить: она повесила трубку. Надо идти: она специально ходила звонить на автомат, и они его, конечно, станут ждать. Да и не мешает пообедать по-домашнему: наверно, бабушка Эсфирь приготовила его любимую домашнюю лапшу.

Вскоре после обеда пришли Гродовы: пили чай и разговаривали. Домой пришел, когда уже стемнело, и возле дома встретил Игоря. Вечер был теплый, они еще прогулялись, покурили, поговорили.

Женя ждал у Марининого института. Марина обещал пойти в числе первых, и он приехал пораньше.

Когда она вышла, поехали к ней в общежитие: оно близко от института, поэтому не было смысла таскать с собой книги и конспекты, которые она взяла с собой на экзамен. Там она стала кормить его завтраком: антрекотами с жареной картошкой. Отказываться он не стал, хоть и позавтракал: пахло обалденно. Она с удовольствием смотрела, как он ест.

– Как: есть можно?

– Еще бы! Наверно, ни в одном ресторане такие не готовят. Где ты так научилась?

– У Аси: она потрясающе готовит. И не только готовит: шить может, вязать, вышивать. Но вообще-то, моя мама тоже совершенно потрясающе готовит.

– Да?

– Да. Если ты с ней познакомишься, убедишься.

– А можно?

– Ты хочешь?

– Конечно.

– Потому что она вкусно готовит?

– Нет. Она у тебя кто?

– Врач. А папа инженер-железнодорожник.

– Мои тоже были: мама хирургом, а папа инженером-железнодорожником.

– Жень, а ты наелся? Может быть, зажарить еще?

– Нет, что ты! Лучше давай пойдем куда-нибудь. Куда ты хочешь?

– Просто гулять по Москве. Куда глаза глядят. Пошли?

– Пошли!

Они доехали до “Кропоткинской” и пошли по бульварам. Стояла самая лучшая пора: теплынь, еще свежая листва деревьев, чудный запах тополевых почек. Не торопясь шли, потом садились на скамейку – и снова потом шли и шли.

Но через пару часов неизвестно откуда на небо набежали тучи. Начало накрапывать. Пришлось спешно уйти с бульвара, потому что тучи становились все темней. Они свернули в какой-то переулок, и тут вдруг припустил настоящий ливень. Тогда вбежали в подъезд ближайшего дома.

Стояли в полутьме его, стараясь отдышаться. Как быстро не бежали, дождь успел намочить их. Марина провела руками по мокрым волосам, от которых шел какой-то необыкновенный запах, от которого у Жени возникло непреодолимое желание прижаться к ним губами.

И он неожиданно для себя сделал это – наклонился и поцеловал их. И тогда увидел обращенные к нему сияющие радостью глаза Марины – она протягивала к нему губы и руки.

Они не скоро вышли из подъезда. Несмотря на то, что солнце засияло в витражном окне над дверью: ливень кончился так же неожиданно, как и начался. Но им трудно было уйти – трудно было оторвать губы друг от друга.

В какой-то момент он поднял голову и понял, где они находятся – узнал это окно из цветных стекол, знакомую широкую лестницу с витыми решетками перил: в этом доме жила Анна Павловна. Но где-то сверху хлопнула дверь, и это заставило уйти.

Небо совершенно очистилось, и сияло солнце. Весело бежали последние ручейки, и пар поднимался от теплого мокрого асфальта. Невероятно пахло тополями. Они снова пошли куда-то, крепко держась за руки. Шли, не замечая дороги, часто оборачиваясь друг к другу, целуясь в безлюдных переулках. Говорили, не прекращая. Заходили куда-то поесть, и снова шли, не чувствуя усталости.

День перешел в вечер – дивный, теплый вечер, а они продолжали идти. Скоро должна была наступить ночь, но они и не думали расстаться. Были далеко от дома: и её, и его.

Наступила ночь, улицы обезлюдили, и можно было без опаски обнять друг друга, поцеловать.

– Тебе хорошо?

– Очень! Я хочу, чтобы мы никогда в жизни не разлучались.

– Это предложение?

– Ты согласна?

– Конечно: я же люблю тебя тоже. Жень, а почему ты полюбил меня?

– Ты же самая лучшая на свете. И, знаешь, ты так похожа на мою маму.

– На твою маму?

– Да: очень.

Идущая машина-автофургон прервала разговор. Умопомрачительный запах горячего свежего хлеба сопровождал её. Она свернула за ближайшим поворотом, и когда они подошли к перекрестку, увидели её стоящей возле булочной в квартале от угла. Пробудившийся голод повел их туда.

Две женщины вытягивали длинными железными крюками из фургона лотки с хлебом и передавали через окно в булочной. Женя подошел к нему.

– Извините, пожалуйста, – обратился он к мужчине, принимавшему хлеб в окне. – Вы не можете продать батон?

– Закрыто еще, не видишь. Утром приходи: некогда сейчас, – он подхватил лоток и исчез в глубине магазина.

– Ладно, Женя, пошли, – Марина взяла его за руку, и они пошли от булочной.

– Эй, парень, вернись, – услышали вслед: одна из грузчиц протягивала ему батон.

– Спасибо большое, – сказал Женя, беря его. Он протянул ей деньги – она отмахнулась:

– Да не надо, ты что. Ешьте на здоровье, – она ласково улыбалась им.

– Эх, Маша, славная какая парочка, – глядя им в след, сказала она второй женщине. – Молодые, красивые, влюбленные. Дай-то им Б-г счастья!

Батон был еще очень теплым. Они отрывали от него, жевали, и им казалось, что ничего более вкусного они никогда не ели. Управились с ним в два счета. Вскоре наткнулись на кран и напились из него.

Пошли дальше, и он стал рассказывать ей о своих родителях – то, что успела рассказать ему Белла перед самой смертью. Марина молча слушала. Он несколько раз прерывал свой рассказ, и губы сразу находили её губы.

Уже рассвело. Марина встревожилась, что Женя опоздает на поезд. И они пошли быстро. У дома Жени оказались, когда в квартире только начали просыпаться.

Женя вынес чемодан и сумку с продуктами. Они хотели тихонько уйти, но тут вышла из комнаты Клава – успеть попрощаться. Метро уже было открыто: приехали на вокзал почти за полчаса до отхода поезда.

Ребят еще не было, и они стояли на платформе. Держали друг друга за руки и глядели в глаза. Почти не разговаривали: за предыдущий день и эту ночь было сказано столько.

Юра появился вскоре, один. Ребята занесли вещи в вагон, и Женя снова вышел на платформу. Вскоре появилась Ася. Юра, видимо, не ждал, что она придет: Жене пришлось сходить за ним. Стояли на платформе, пока проводник не объявил скорое отправление.

Листов поцеловал Асю и повернулся к Жене:

– Можешь и ты – перед долгой разлукой: я разрешаю.

Марина со смехом подтолкнула Асю к Жене.

– Нет уж: свою. Марина, думаю, возражать не будет, – он удивленно смотрел, как они обнялись и крепко целовались на прощание.

Ребята не уходили с площадки до самого отхода. Почти за минуту до него примчался со своим отцом не совсем еще проснувшийся Стеров. Отец пихнул его в вагон и успел вслед забросить вещи.

Они стояли в тамбуре и махали идущим за поездом девочкам. Потом поезд пошел быстрей, и они отстали. Но Женя не ушел, пока Марина была еще хоть чуть видна.

…Когда проводник раздал постели, Виталька открыл большую сумку и выложил на стол бутылку “Столичной” и свертки с закусками. Женя тоже было полез за своей сумкой, но Листов остановил:

– Наше можно потом: у него более скоропортящееся. Я прав?

– Я думаю, да, – сказал Виталька. – Давайте, чуваки, а то я вчера чуть-чуть перебрал. Едва не проспал из-за этого. Вайс, эта та самая девушка, которую ты искал? По-моему, я узнал её. Да?

– Она, – ответил ему Листов.

– Значит, нашел таки? За это, я думаю, необходимо выпить, – он разлил водку по стаканам.

Потом ребята вышли покурить в тамбур. Доставая синарету, Женя с удивлением вспомнил, что совершенно не курил после того, как поцеловал в подъезде Марину.

Виталька убежал спать, сделав лишь несколько затяжек. А Жене почему-то совсем спать не хотелось. Но Листов сказал:

– Скоро тоже завалюсь: совсем не выспался. Гуляли допоздна: чуть не опоздал на метро. Я поэтому совсем не ждал Асю – а она пришла. Но Марина, я смотрю, пришла еще раньше.

– Не совсем так, Листик: мы с ней не расставались со вчерашнего дня. Гуляли по Москве до самого утра.

– Это серьезно. То-то вы выглядели так, будто… ну, будто обрученные.

– Да. Я сказал, что не хочу никогда разлучаться с ней.

– Ого: сказано на высоком поэтическом уровне. Поздравляю! А когда?

– Свадьба? Мы об этом не говорили. Думаю, когда окончу институт: начну работать, и сможем жить на собственные деньги. Ничего: мы с ней подождем.

– Ясно: любите друг друга, и решение приняли без всяких колебаний.

– А у тебя с Асей не так?

– Нет: пока у меня так не получается. Почему, точно не скажу. Мне нравится с ней встречаться, и больше ничего пока не хочу. И, честно говоря, не очень хочу сейчас говорить об этом. Только спать. Пойдем?

– А я, почему-то, не очень.

– Потому, что счастливый. И всё-таки, пойдем.

Даже когда Женя улегся на полку и закрыл глаза, желания спать не было. Он видел только сияющие радостью и любовью глаза Марины.

Когда через минуту Юра повернулся к нему, чтобы что-то спросить, Женя спал и улыбался во сне.