Западный полюс

Глава XIV

«Младшенькие»

1

– С грибами до чего удачно получилось, Валентина Петровна: как будто специально к свадьбе. – Действительно: грибов за последнюю неделю удалось собрать и засолить как никогда.

– И не говори! Только ты, пожалуйста, при Антоше о ней поменьше упоминай. – Ася человек не слишком тонкий: для неё предстоящая свадьба Сонечки лишь очередной приезд Доры с какими-то шмотками, из которых кое-что непременно достается и ей, и с журналами мод, и тогда она будет иметь еще больше заказов на шитье. А Антоша…

– Он, всё-таки, должен понять, что рано или поздно у каждого из них должна быть семья: детство ведь кончилось.

– Только они же не-разлей-вода, сколько себя помнят. Вышла бы она замуж так, чтобы, как сейчас, виделись бы часто, а то…

Конечно, для Сонечки – это несказанная удача: я же видела, как там живут – не чета нам здесь. – Она вспомнила поездку с Сережей на конгресс врачей в Сан-Франциско: насколько убога обстановка их жилья в сравнении с той, что пришлось увидеть в домах врачей там. Не говоря уж о мебели, картинах на стенах – как оборудованы кухни и ванные, которых, к полному удивлению, даже не по одной; цветные телевизоры, кондиционеры воздуха, плавательные бассейны с подогревом воды во дворах. По несколько автомашин в семье, и каких! Еще и дороги, о которых даже мечтать не приходится. Невообразимый выбор продуктов в супермаркетах

При том, как она почти сразу поняла, что многие из этих врачей даже не того уровня, как её Сережа, которому многие буквально в рот там смотрели. А ведь они до сих пор живут вшестером, хотя даже далеко не все такие, как они, имеют подобную трехкомнатную квартиру. Зато Ванечка (“Чтоб он мне был здоров!” добавила она, как всегда, выражение, позаимствованное еще от покойной бабушки Фиры), главная её радость, всегда с ней. А вот Антоша с того момента, как женился старший брат, спит в гостиной, проходной. Когда и он женится, как они все разместятся, если не сможет уйти к жене?

Мысли прервала Ася:

– Подъезжаем! – электричка замедляла ход.

В какой-то момент в окне вагона мелькнули Женя и Игорь, ждавшие на перроне.

– А Антоша где? – спросила Валентина Петровна, когда уже несли привезенное ею и Асей.

– Не удалось нигде приткнуться: мы вылезли, а он поехал вокруг вокзала. Выйдем – он к нам подъедет, – ответил Женя.

– Ну, что: обои походящие достали?

– Да: весьма то, что надо. Приедем – и начнем клеить. – Разговор шел о последней комнате в новой квартире Вайсманов: остальные комнаты её, как и все комнаты квартиры Медведевых, были оклеены, а для этой в последний момент решили поискать обои более подходящие.

Возле вокзала творилось что-то невероятное: живого места не было, чтобы хоть на минуту было можно остановить машину и забрать их. Пришлось пройти достаточное расстояние, пока Антоша смог к ним подкатить.

Привезенным набили не только багажник, но и всё пространство между ног. Игорь сел рядом с Антошей; Валентина Петровна и Ася сзади – хотели посмотреть по дороге новые обои.

Они и им понравились. Оживленно обсуждали, как будет выглядеть комната, оклеенная ими. О предстоящей свадьбе Сони и Брайана не было сказано ни слова, и настроение Антона, поэтому, тоже было подстать настроению других.

Всё путем – ну, всё путем! Надька в роддоме, а тут новость: “матильда” его бывшая, Алевтина, сумела подцепить, на Тишинке, наверно, какого-то то ли ару, то ли чучмека, которому, как ему самому когда-то, хотелось в Москву перебраться. Непонятно только, почему он захотел и девку удочерить, на которую до сих пор приходилось платить алименты, хотя он так её ни разу и не пытался увидеть.

Вот и ездил сейчас с ней и её дядей гребанным в нотариальную контору оформить заявление на согласие этого удочерения. Дядюшка Васин заранее это заявление составил – он хотел подмахнуть его, но тот не дал: заставил переписать. Остальное они уже сделают без него, и вскоре он от алиментов будет свободен. То-то Надька порадуется, а то, зараза, нет-нет да упрекала его ими. А теперь – всё! Вот так вот!

На радостях сразу зашел в пивную: взял сто пятьдесят и кружку пива. Потом повторил. Заедал сарделечками с горчичкой – горячими, пухлыми, как поросята у мамки в деревне. Когда вышел, было замечательно, но душа просила еще чего-то. Вскоре он понял, чего: очутиться за рулем своей “Волги”, которую они с Надькой успели отхватить месяц тому назад.

В нотариальную контору он на ней не поехал: увидят, что машина у него, еще вдруг передумают – даже если у них будет его заявление. Нет уж: береженного Б-г бережет! Оставил её в металлическом гараже недалеко от дома, в котором они получили квартиру после того, как сломали старый домишко; гараж этот сварганил у себя на заводе, заплатив почти ничего, еще заранее.

…Машина катила, подчиняясь уверенным движениям его рук, держащим руль. Наверняка Надька сейчас не дала бы ему сесть за него, а ведь что такое триста и пара кружек пива для такого мужика? Да еще как надо закусившему. Хмель, конечно, есть: оттого и хорошо так!

Чего, спрашивается, ему еще не хватает? На работе всё как шло, так и идет. Бригадиры ему отстегивают положенное аккуратно: попробовали бы нет, он бы им шиш выписал – нашел бы к чему прицепиться. Так что приходится уважать его. И бояться. А как же!

Вот как намедни вызвал к себе малярш. Входят обе, а он им:

– Матиль-ды!

– Что, Семен Кондратьевич? Вы скажите – мы мигом.

– Вот и давайте! – А чего давайте, они и не спрашивали: вскорости в компрессорной уже и бутылка была, и закуска к ней. Федьке, компрессорщику, тоже налил. Деньги он им дал? Как же! Знают ведь: они его уважат – он их не обидит, когда наряд закрывать будет.

А дома – тоже любой может позавидовать. Теща для него завсегда держит и компанию составить не отказывается; закусь такую выставляет – она по части готовки мастерица.

И нынешняя жена, Надька, не чета прежней: и по внешности, и по этому самому делу. Характер, правда, нет-нет, да показывает, на алименты намекает. Только теперь уж про них больше не скажет: проехало!

Отец его к ним любит приезжать: привозит уйму всего – сала, меду, гусей, самогона. Пир горой тогда: на следующий день он еле ползет на работу.

Отцу и Надюха, и теща – ой как нравятся. Плохо только, что папаша его кобель тот еще: ни одну бабу в их селе старался не пропустить. Пользовался, что у многих мужей на фронте поубивали, и трудно им было детей прокормить – что-то подкидывал за это. Он и сам этим воспользовался, когда женилка выросла: таскал продукты одной вдове за то же самое.

То, что папаша сватью свою вскоре приспособил, его дело – но он и Надьку старается обнять или, вроде ненароком, за титьку задеть. Пришлось напомнить, как Юрка Листов лопатой его огрел, когда он по пьяному делу к его матери, тетке Марье, полез.

А Надька, зараза, только хихикает: мол, подумаешь. Похоже, врала она, что до него у неё один только тот еврейчик был. Ну, да на это ему теперь плевать: хорошо с ней – и ладно. Другая ему ни к чему.

Но вон ту, в машине, немного обогнавшей его, он бы, наверно, стал. Красивей Надьки – уж точно. А что за рожа мелькнула рядом с ней? Что-то знакомое. Да это же жид, Вайсман! Доктор наук, сука, да еще профессор, начальник отдела. Ишь, с какой красоткой разъезжает!

И хрен с ним! Подумаешь, спер у него диссертацию. Да насрать: он теперь и без этого имеет всё, что надо. Вот пронестись лихо мимо, показать гаду, что не одним жидам на машинах разъезжать.

Прибавил газ, и машина рванула. Но вместо того, чтобы пронестись рядом, неожиданно для него сильно ударила передним правым крылом в ту машину.

Мать твою, ну влип! Какого только хрена сел, поддавши, за руль?! Когти рвать надо, пока милиция не замела: может, не запомнят номер.

Удар отбросил машину к тротуару. Непонятно было, когда успел Антон нажать на тормоз: он лежал, уткнувшись головой в руль. У Игоря лицо было в крови. Всё же он успел увидеть, лицо сидевшего за рулем ударившей их машины – тот сразу развернул её и, не оглядываясь, укатил.

– Антоша, сыночка, что с тобой? – Валентина Петровна бросила надорванный при ударе рулон и наклонилась над Антоном.

Ася выскочила из машины, Женя за ней. Открыли дверцу и подняли Антошу. Он был без сознания.

Нашатырный спирт из аптечки не привел в него, и Ася вызвала скорую помощь. Несколько минут, пока она прибыла, показались бесконечными, и уже хотели везти его в травмопункт сами.

Скорая подъехала, однако, достаточно быстро, и почти тут же милиция. С Антошей в Склифосовского поехали Валентина Петровна и Игорь. Женя и Ася остались с милицией.

Ася, отвечая на их вопросы, сказала, что запомнила лицо водителя ударившей их машины, и что её муж тоже видел его. Женя сообщил марку и цвет машины. К сожалению, никто не успел запомнить её номер.

…В Склифосовского ей разрешили позвонить мужу: Сергей Иванович сказал, что приедет немедленно. А пока она ждала – пройти к сыну ей не разрешали. Игоря тоже увели: обработать порезанное лицо.

Сергей Иванович появился, но его пропустили сразу внутрь отделения, и она снова осталась со своим томительным ожиданием. Наконец, врач пригласил её пройти с ним, но на вопросы ответил только, что её сына удалось привести в сознание.

Антоша лежал на кушетке и как-то странно смотрел перед собой.

– Как ты, сыночка? – спросила Валентина Петровна, взяв его за руку.

– Мама, ничего не вижу, – глухим голосом ответил он.

Она повернулась к мужу. Тот знаком показал, что не надо сейчас ни о чем спрашивать.

Ася должна была придти с минуты на минуту: окончательно подогнать и закончить сегодня её свадебное платье. Поэтому её и оставили дома: мама с папой ушли к Вайсманам помочь что-то делать в их новой квартире, где решили устраивать её свадьбу с Брайаном.

Она десятки раз уже перечитывала его письмо, лежащее перед ней: знала его наизусть. “Сонечка, my love[1]”, начиналось оно. Скоро, скоро уже они будут вместе. Он приедет с бабушкой и мамой, и они сыграют свадьбу. Он с нетерпением ждет этого, потому что неимоверно скучает по ней.

После свадьбы он заберет её в Америку: они поселятся в собственном доме. На приобретение которого ему предоставили в банке ссуду на тридцать лет. Конечно, в результате придется отдать банку втрое больше, но у него есть работа и, поэтому, возможность расплачиваться. Он писал, какой этот дом, и в каком красивом месте он находится.

Еще писал, какую машину присмотрел для неё, и советовал начать учиться водить. Антошка уже начал учить её: говорит, что у неё получается. Для него эта её учеба – лишняя возможность проводить с ней вместе как можно больше времени перед тем, как они расстанутся надолго.

Его это страшит, она видит: слишком привыкли они всегда быть вместе. Она для него на первом месте: была и есть. Куча девушек вокруг него, но ни разу он не пожертвовал возможностью куда-то сходить с ней ради свидания с одной из них.

Что греха таить, и ей его будет жутко не хватать – не меньше, чем родителей. Она знает, что такое не хватает близкого человека – с тех пор как уехал Саша. И слишком понимает, что надеяться на достаточно частые встречи не приходится.

Звонок в дверь прервал её размышления. Ася приехала, и сейчас они займутся платьем.

Это действительно была Ася. Только она сразу сказала:

– Сонечка, с платьем сейчас у нас ничего не получится: беда случилась.

– Что?!

– Какая-то машина врезалась в нашу: Антоша сильно ударился головой. Он… он не видит ничего сейчас.

– Глаза?!

– Нет: глаза целы, но что-то еще повреждено. Он сейчас в Склифосовского, там Игорь и его родители. Валентина Петровна попросила сообщить тебе.

– Я немедленно еду туда.

– Мы с Женей на машине: сейчас только заедем сообщить нашим, и обратно в Склифосовского. Пошли.

Он сидел на банкетке: сразу повернул голову в его сторону – в глазах было выражение безнадежности. Она подбежала к нему и обняла:

– Антошечка! Бедный мой! Антошечка!– она безутешно плакала, прижавшись головой к его голове.

– Сонечка, не надо! – попыталась остановить её Валентина Петровна.

– Соньк, не реви: чего уж теперь? – глухим голосом сказал ей и Антон. Но она не успокаивалась, продолжая крепко прижимать его к себе.

А он вытащил из кармана какую-то бумажку и протянул ей:

– На ней должен быть номер телефона: позвонишь по нему. Это моя последняя дура: скажешь, что встретиться сегодня вечером мы не сможем. И не с какой другой уже тоже: дур у меня уже больше не будет – ни одной, и можешь в этом плане за меня теперь не волноваться.

– Дурак ты сам – слышишь: одна дура всегда будет. Неужели думаешь, я тебя одного оставлю?

– Ты скоро выйдешь за Брайана, и уедешь.

– Нет. Не бойся: он умный – поймет.

– Я не хочу. Незачем, чтобы ты себя принесла мне в жертву.

– А ты думаешь, я смогу там жить благополучно, зная, что ты тут один? Ты бы смог, если бы со мной это случилось?

– Ну-у…

– Вот именно! Поцелуй меня: в знак того, что мы договорились – как всегда. Иначе все равно не будет, слышишь, Антошечка?

И он потянулся к ней губами. Они поцеловались, и он заплакал.

Плакала и, глядя на них, Валентина Петровна. Она не слышала то, что “младшенькие” только что сказали друг другу: просто, понимала, что в такой страшный момент жизни Сонечка была более необходима её сыну.

Антон шел, опираясь на руку Сони. На выходе их ждали все: родители Сони, Женя с Мариной, Сережа с Людой, Николай и Клава, Игорь с Асей.

– Ну, что?

– Глаза целы: здесь больше делать нечего. Повезу-ка его сейчас в институт Гельмгольца. Всем сейчас ехать с нами незачем, – сказал Сергей Иванович.

…– Дядя Сережа, вы помните фильм “Сердце поет”? – спросила его по дороге Соня.

– Помню, да. Артуру Айдиняну на самом деле вернули зрение, хоть и не полностью. Его сам академик Филатов оперировал.

– Вы сможете к нему обратиться?

– Нет, к сожалению. Умер девять лет тому назад.

– Но, наверняка, есть другие, кто обязательно вернет ему зрение.

– Будем искать и надеяться, Сонечка.

2

Предварительное обследование в институте Гельмгольца показало, что это как раз случай, с которым справился один из их офтальмологов, около года тому назад уехавший в Израиль.

Как разыскать его там? Наверно, легче всего было бы через Самуила Ефимовича, живущего там: он работает в одной из крупных больниц Тель-Авива. Телефон его имеется: Дора, сестра Рахили, разыскала его там.

До сих пор, однако, Сергей Иванович им воспользоваться опасался. Но сейчас не до этого: он сделал заказ на международный телефонный разговор с Израилем. Но Самуила Ефимовича в Тель-Авиве не оказалось: уехал на отдых в Италию и вернется лишь через неделю.

– Надо звонить Саше: он и Эстер обязательно найдут этого врача.

– Да, но ты понимаешь: что спустят мне, русскому, могут не спустить тебе и твоим родителям.

– А чего мне понимать, дядя Сережа? Если разыщем его, надо будет ехать туда: он же сюда не приедет. И на лечение туда Антошу просто так не выпустят. Нам надо будет всей семьей подать заявление на выезд в Израиль на постоянное жительство. В порядке воссоединения с Сашей.

– ?

– Антоша с нами: как мой муж. Поженимся с ним: мы договорились.

– Но ты же…?!

– Ничего, тетя Валя: Брайан умный – всё поймет. Я ему позвоню: мне теперь бояться тоже нечего. Давайте, не будем откладывать: поедем к нам и возьмем у мамы телефон Саши.

– Сонечка, как же ты ей скажешь?

– Про то, что я уже не выйду замуж за Брайана? Не бойтесь: она сразу поймет, почему. Я знаю свою маму. Поехали. А ты, Антошечка, дожидайся здесь. Не бойся: пропасть мы тебе не дадим, – она поцеловала его, уходя.

Свадебное платье продолжает висеть на спинке стула, и письмо Брайана лежит на столе: мама почему-то ничего не стала убирать. Всё это теперь из прошлого, кажущегося далеким.

– Мама, нужен Сашин телефон. Придется срочно ему звонить: чтобы он и Эстер разыскали в Израиле врача, который может помочь Антоше.

– Сейчас достану. Смогу я тоже сказать ему хоть пару слов? Так хочется услышать его голос.

– И мне, – добавил Рувим Исаевич. – Можно мне будет тоже?

– Тогда поедем с нами: в машине есть еще два места. Звонить будем с Центрального телеграфа.

До него докатили по улице Горького очень быстро, но зато пришлось ждать чуть ли не два часа. Мужчины вышли на улицу, к машине. Соня со своей и Антошиной мамами осталась в зале.

Валентина Петровна несколько раз посмотрела на неё, и Соня решила не откладывать разговор с мамой. Кивнула головой, когда Валентина Петровна очередной раз глянула на неё – та сразу поняла:

– Я схожу, проведаю, как там наши мужья, – и вышла из зала. Соня сразу повернулась к маме.

– Мне надо объяснить тебе, что надо будет делать, когда найдется в Израиле тот врач, из-за которого мы звоним. – Она повторила ей то, что уже сказала Гродовым.

– Понятно, – сказала мама. Она даже не стала спрашивать относительно Брайана. – Покойная твоя бабушка сказала бы, что ты поступаешь правильно.

– Спасибо, мамочка: ты поняла меня.

– Я твоя мать: я тебя воспитала. Пойди, скажи Вале, что ты уже всё мне сказала.

…Валентина Петровна села рядом, опустив голову. Фрума Наумовна положила руку ей на ладонь:

– Всё правильно, Валечка: когда-то вы были готовы спасать нас – теперь наша очередь.

– Но она же жертвует собой – отговори её.

– Незачем: ты её знаешь точно так же, как и я. И он, случись наоборот, не смог бы поступить иначе. Да и нет у нас другой возможности вывезти Антошу в Израиль – нет.

– Но она… Ты же так хотела…

– Всё нормально. Я поняла – это судьба: они должны были быть вместе, как были раньше. Жаль только, что это получилось после того, как произошла беда.

– Фрумочка… – Валентина Петровна обняла подругу и плакала, уткнувшись ей в плечо.

– Валюша, не плачь: поверь, они будут счастливы вместе, что бы ни случилось. Давай, успокойся: они уже идут.

– Шалом, – раздался в трубке женский голос.

– Эстер, ты?

– Я. Это вы, Фрума Наумовна: неужели? Так рада слышать вас! Как хорошо, что Саша сейчас дома. Саша, Саша!!! Иди скорей: твоя мама на линии!

– Мамочка, ты? – услышала она голос, то которому так стосковалась.

– Я, сыночек. Как ты там?

– У нас, можно сказать, почти нормально. А как у вас?

– Не совсем: потому и звоним.

– Что: папа? – предположил он самое вероятное: здоровье отца всегда было проблемой в семье.

– Нет: Антоша. Какой-то – пьяный, наверно – врезался сегодня в его машину, и он сильно ударился головой.

– Он жив?

– Да – но ничего не видит. Слушай, Сашенька, надо разыскать одного врача, офтальмолога: он около года назад выехал в Израиль. Сергей Иванович сейчас даст тебе его фамилию. Постарайтесь найти его.

– Сделаем всё возможное и невозможное. Самое главное, доехал ли он до Израиля?

– Не совсем поняла.

– Не воспользовался ли, просто, израильской визой, чтобы попасть в другую страну: такое бывает. Будем надеяться, что нет. Давай Сергея Ивановича.

После него несколько слов удалось сказать Рувиму Исаевичу. Тот передал трубку Соне, когда Саша спросил, как они намереваются переправить Антошу в Израиль.

– Саша, здравствуй, братик. Как только ты разыщешь этого врача, мы немедленно подадим документы на выезд в Израиль: некоторым сейчас удается получить разрешение – я знаю таких. Антоша к тому времени уже будет моим мужем.

– Послушай, но сестра Рахили Лазаревны говорила нам, что ты выходишь замуж за её внука. Или я что-то не так понял?

– Всё правильно, но это отпало. Когда встретимся, объясню подробно.

– Понял. Начну завтра прямо с утра. Тем более, имея при этом перспективу воссоединиться с вами. А как там остальные?

– У них всё хорошо. Женя и Коля Медведев уже доктора наук: Коля к тому же директор НИИ, а Женя профессор и начальник отдела в Колином институте. Только что оба новые квартиры получили. Игорь институт заканчивает.

– А Дед: он жив?

– Да.

– Всем приветы от меня: я так скучаю по вас.

… – Тетя Валя, приготовьте, пожалуйста, документы: отправиться нам завтра пораньше в ЗАГС. Я утром позвоню на работу – отпрошусь.

– Но Саша может и не разыскать того врача.

– Это ничего не изменит. С утра в ЗАГС и потом в израильское посольство: пока за бланками анкет.

Саша позвонил Гродовым раньше, чем можно было ожидать.

– Валентина Петровна, это я, Саша. Я нашел его: он работает в нашей, Хайфской, больнице. Если Сергей Иванович дома, он хотел бы сейчас переговорить с ним и узнать все подробности, касающиеся Антошиной слепоты.

Разговор был обстоятельный, и кончился словами:

– Слишком похоже на случай, с которым мне удавалось справиться. Сами понимаете, коллега, стопроцентной гарантии дать я не могу, но надежда процентов на семьдесят имеется.

Организуйте выезд вашего сына как можно скорей: это увеличивает шансы. Частично в то, как вы это собираетесь организовать, уже посвящен.

Хочу, со своей стороны, дать необходимые советы, основанные на моем опыте. Имена и номера телефонов, которые я вам сейчас дам должны помочь вам. Буду ждать приезда вашего сына.

Еж сразу же отправился за Соколовыми. Уже было одиннадцать, когда он привез их. Сидели далеко за полночь: обсуждали все необходимые действия, связанные с подачей заявления на выезд и необходимых документов к нему.

Даже Антоша принимал участие в обсуждении: предложил сделать картонный трафарет для того, чтобы он мог расписываться на документах. Возможность хоть как-то тоже действовать, похоже, чуть взбодрила его.

Обо всем сообщили на следующий день Вайсманам и Медведевым.

Предстояло обойти немало подводных камней. Первое – ускорить оформление брака Сони и Антона. Вспомнили, как это сделал отец Эстер: подмазал кого надо. Но из них никто давать взятки не умел.

Помощь пришла с неожиданной стороны: Тамара посоветовала обратиться к знакомому ей адвокату, который защищал Виктора Харитоновича. Он потом женился на Ларисе: Николаю Петровичу, наверно, следует позвонить прямо ей.

Так он и сделал: объяснил ей ситуацию, попросил подключить её мужа. Арсен то, что никто из них не мог, сделал без сучка и задоринки: сунул деньги кое-кому в ЗАГСе, и срок ожидания сократили до недели. Однако, от какого-либо вознаграждения отказался – явно по настоянию Ларисы.

… Свадьбу, всё-таки, хоть какую-то, решили устроить. Были только свои: родители Антона и Сони, его брат с женой, Вайсманы с Медведевыми, Игорь с Асей, Изя. В последний момент сочли необходимым пригласить Акима Ивановича и Новиковых. Привезли с дачи Деда.

К общему удивлению, свадьба не оказалась грустной. Главным образом, из-за того, как выглядел Антон: казался счастливым. Он сидел рядом с Соней, и его незрячие глаза были всё время обращены в её сторону.

Он не мог видеть, что белое платье на ней, предназначавшееся для другой свадьбы, кое-как дошито Асей. Что стол не ломился от невообразимого изобилия, как на предыдущих свадьбах. Что лица присутствующих не сияют радостными улыбками. А он улыбался, не обращая внимания на напряженное молчание.

Наконец, Дед попросил разрешения произнести тост:

– Я хочу кое-что сказать нашим дорогим деткам. Только, как когда-то наша незабвенная Фирочка, попрошу извинить меня: стоя я говорить не смогу – ноги, к сожалению, уже не те.

Сколько помню, вы, младшенькие наши, были неразлучны: как брат и сестра. Все так считали, и вы так же считали. И казалось естественным, что когда-то у каждого из вас появится собственная семья.

Но Г-сподь судил иначе: соединил вас вместе и для дальнейшей жизни. Пусть благословит Он ваш брак, излечит Антошу от тяжкой болезни, дарует вам семейное счастье в земле обетованной.

Что еще хочу сказать? Сегодня мы породнились, русская и еврейская семья, сроднившиеся давно. Мы пережили вместе страшный пятьдесят третий год, и переживем вместе и этот год. Ну и… Ладно: горько!

Никто не закричал – тихо повторяли: “Горько, горько”. Соня взяла Антошину голову обеими руками, притянула к себе: они поцеловались.

– Выпейте и поешьте, дорогие гости, и я потом тоже что-то скажу, – Антоша нашел ощупью свою рюмку и выпил первым. Тихо чокались и не накладывали себе на тарелки побольше закуски. Один Антоша, казалось, ел с аппетитом.

– Дорогие гости, попрошу снова наполнить ваши рюмки: сейчас я произнесу свой тост, – заговорил он. – Наполнили? Тогда слушайте.

Дорогие наши гости, мы вместе справляли не одну свадьбу: Ежа с Людочкой, Жени с Мариной. До чего весело было тогда, сколько шума, сколько пили и ели.

А сегодня как-то тихо: вы больше думаете о том, что случилось с моим зрением, и вам не до веселья. Вы не правы. Это радостный день для меня: сегодня Соня стала мне женой.

Дедуля всё правильно сказал: мы росли вместе с того возраста, как стали помнить себя. И, как все, считали себя братом с сестрой: мысль о том, что можем стать мужем и женой, казалась просто смешной. Когда выросли, у меня появились девчонки, много их – правда, ни одна из них для меня не значила столько, сколько она.

А она обручилась с американским парнем, племянником Марины. Она уедет с ним: такая перспектива испугала меня. Я шипел в его адрес, хотя, собственно, что я мог иметь против него: отличнейший парень, вполне достойный её.

Тот день не только лишил меня зрения. Соня прибежала, узнав: обняла меня и плакала. А потом сказала, что не оставит меня. И тогда я, незрячий, будто прозрел. Я понял. Я сейчас скажу, что я понял.

Сонечка! Ты всё для меня: ничто мне больше не нужно, кроме тебя рядом. Ты единственная моя любовь, единственная моя радость. Лучше тебя не было, нет и не будет для меня никого. Ты самая красивая, умная, добрая – ты самая замечательная. Как сказано до меня: да святится имя твоё! – он опустился перед ней на колени и обнял её ноги. Слезы катились у него из глаз. Они катились и из глаз почти всех, особенно обеих матерей.

– Антошечка! – она подхватила его, подняла. – Я тоже… Тоже люблю тебя больше всех на свете. Тоже поняла это именно тогда, мой любимый, мой единственный. – Они целовали друг друга и слезы продолжали катиться из их глаз.

А потом он сказал:

– А теперь давайте петь. То, что полагается петь на свадьбе, – и он запел “Ломир алэ инэйнем, инэйнем…”. Многие подхватили.

– Прямо как Арон Моисеевич, – похвалил Медведев. – Совсем настоящий еврей.

– Я и есть еврей сколько-то. Наверно, им и был в одной из прошлых жизней: я кое-что читал об этом. Мне и иврит давался легче, чем Изику.

– Вы занимались ивритом?

– Да. И не только. Я еще вот что знаю, – он снова запел.

– “Атиква”[2], – узнал Женя.

– Да: “Надежда”. Гимн государства, куда мы поедем – Израиля.

“Вот так”, думал Женя, “еще одно чудо. Ведь, кажется, она недавно еще сидела у меня на коленях, а я ей рассказывал сказки. И Белла перед смертью мне сказала: “Если долго не встретишь такую девушку, с которой ты очень захочешь быть вместе до самого конца, то женись на Сонечке”. А Антоша: как трогательно он сказал о своей любви к ней. Какие они стали, наши “младшенькие”.

Только как Брайан, бедный, перенесет известие, что она уже не станет его женой?”

– Grandma, it’s me. Good morning. I think I’ve waked you up: I bag your pardon.[3]

– Good morning, my dear. Why do you call me so early: what’s up?[4]

– We won’t go to Moscow: Sonya cannot become my wife. Have you ever heard such the Russian proverb: [5]“Человек предполаджает, а Б-г располаджает”?

…Он проснулся, и первым делом посмотрел на портрет Сони: она улыбалась с него. Скоро она появится в этом доме, оценит все его усилия украсить его. Он предвкушал этот момент: пока дом казался ему пустым. Но ждать уже осталось не долго – через неделю он с бабушкой вылетает в Москву: там он и Соня оформят свой брак и сыграют свадьбу. Наверно, тетя Рэйчел и дядя Арон приедут на неё.

А мама, к сожалению, поехать в Москву не может. Но это ничего: когда они приедут, то устроят здесь вторую свадьбу – будет много народа.

А пока предстоит еще немало. Везде лежат чемоданы и уже купленные вещи, но хочется купить еще немало – привезти подарки всей новой и нынешней родне, их близким друзьям. Есть возможность: для начинающего юриста он зарабатывает очень неплохо. По крайней мере, Соня сможет не работать, если они решат сразу иметь детей.

Наверно, было бы хорошо, если бы её родители смогли потом переехать к ним в Америку. Он писал её об этом. Он много писал ей, хотя письма все шли через тетю Рэйчел – для безопасности Сони и её родителей. Странная, конечно, страна этот Soviet Union: Соня быстро поймет, насколько лучше жить в свободной стране, как Соединенные Штаты.

Он покажет ей Америку: города, горы, Большой каньон, секвойи, Ниагарский водопад. Он будут вместе ездить по всему миру, навещать любые страны – в Америке это никому не запрещают, как в их Советском Союзе. И она вскоре будет говорить то же, что искренне и с гордостью говорят все американцы: G-d bless America![6]

Его мысли прервал неожиданный телефонный звонок. Кто может звонить в такой ранний час?

– Hallo! Brian speaking.[7]

– Брайан, ты? Добрый вечер, – услышал он голос, который сразу узнал.

– Соньечка!!!

– Брайан…

– Соньечка! Как хорошо, что ты позвонила сама – я боялся тебе звонить. Я и бабушка прилетим уже скоро: через неделю. Нам с тобой уже немного осталось ждать…

– Брайан, послушай… – прервала она его каким-то странным голосом – отнюдь не радостным. Он вдруг понял, что не обратил внимания, что таким голосом она говорила с самого начала.

– Да, прости, darling[8]: я слушаю.

Она почему-то заговорила не сразу:

– Ты слышал когда-нибудь русскую поговорку: “Человек предполагает, а Б-г располагает”?

– Не-ет. Я не совсем понимаю, что значит это. Человек предполагает, а Б-г…

– …делает не так, как человек предполагает.

– Я понял. И что?

– То, что мы предполагали, уже не будет.

– Почему, Сонья?!

– Послушай меня внимательно: ты поймешь всё. Ты не сможешь не понять: ты же умный. И ты обещал мне: помнишь?

– Коньечно. Ты говори, я слушаю. Что-то случилось? С тобой? Или с твоими родителями?

– Нет: с Антошей. Пьяный идиот врезался в его автомобиль, и он сильно ударился головой: теперь он ничего не видит.

– Антоша? Какое несчастье! Ведь он же тебе как брат.

– В том-то и дело: оказывается, нет. Я скажу всё: не хочу ничего скрыть от тебя. Потому, что ты хороший: я уже любила тебя и мечтала стать тебе женой. Но когда я увидела его после… после…

– После accident[9]?

– Да. Я поняла, что такой он не нужен ни одной женщине, кроме меня. И еще: что я люблю его больше, чем кого-либо. Поэтому сказала, что не оставлю его никогда.

– Ты женишься с ним?

– Мы уже поженились: нам надо спешить. Есть надежда, что ему смогут вернуть зрение, но для этого надо ехать в Израиль. Мы, я с Антошей и мои родители, подали заявление на постоянный выезд туда. Я позвонила потому, что не хотела, чтобы ты узнал обо всем не от меня.

– Да, конечно.

– Я понимаю, я причинила тебе боль.

– Это ничего, Соньечка. Главное, ты поступила очень правильно.

– Правда? Спасибо. И все равно, я чувствую себя виноватой перед тобой: ты заслуживаешь другого.

– Don’t worry: всё правильно. Ты об этом больше не думай. G-d bless you both.[10] Ты очень замечательная, и я когда-то женюсь, когда встречу такую, как ты. Good luck[11]: пусть вылечат Антона. И если тебе понадобится моя помощь или деньги…

– Спасибо, Брайан. Прости: время заканчивается.

3

Следующие подводные камни помогли обойти многие.

Щипанов использовал своих многочисленных знакомых. Отец Стерова, когда ему стало известно от Виталия о происходящем в семье доктора Гродова, на которого он буквально молился, немедленно предложил свою помощь: среди тех, кто пользовался его услугами, было немало влиятельных людей.

Пришлось в какой-то момент еще раз обратиться и к Арсену. Тот появился у Гродовых с Корунко.

– Андрей Викторович, узнав от меня о ваших делах, изъявил горячее желание помочь всем, чем может.

Смог он не только существенными знакомствами, но и весьма ценными советами. В первую очередь, не возбуждать уголовное дело против виновника слепоты сына Сергея Ивановича, которое к тому времени уже было известно:

- Это застопорит выезд до самого конца процесса: вашего сына задержат как пострадавшего.

… Игорь обратил внимание на “Волгу” со следами не совсем-то идеально выправленного переднего правого крыла. Цвет машины был, к тому же, тот, что у врезавшейся в них. Он подошел к ней и начал внимательно рассматривать.

– Эй, какого хрена тебе тут нужно у моей машины? – услышал он за спиной. Обернулся: перед ним стоял тот самый мордастый. – Ну, чего тут крутишься: спереть что-нибудь хочешь, да? Так я тебе сопру! Вали-ка отседа, слышь?

– Как ваша фамилия?

– А тебе какое дело? Кто ты такой, чтобы я тебе докладывал? Вали отседа, говорю, а не то…

– Что ж, пройдем вместе в милицию, там и выясним.

– С какой это стати? Чего ты ко мне привязался?

– Около месяца тому назад вы врезались в машину, в результате чего один из ехавших в ней потерял зрение. Я тоже ехал в той машине и получил многочисленные порезы лица. Но ваше лицо успел хорошо запомнить.

– Чего еще? Катись-ка ты, знаешь куда! На пузырь пытаешься вытянуть, что ли? Так ни хрена у тебя не выйдет: не на таковского напал. Я в машину врезался: ишь, что придумал!

– А откуда вмятина на крыле?

– Да какая это вмятина? Задел кто-то немного, когда оставил её, – начал тот объяснять: видимо уже испугался.

– Правое крыло? С тротуара, что ли, наехали?

Мордастый сразу посерел: сообразил, что сказал очевидную глупость.

– Ну, что: пройдем в милицию или как?

Последние два слова мордастый сразу расценил, как намек на возможность договориться.

– Ну, конечно: зачем же в милицию? По-хорошему разойдемся. Вот, – он вытащил из внутреннего кармана пачку денег, отсчитал от неё сколько-то и протянул Игорю. – На: ровно сто тут – знай мою доброту.

– Вы не поняли?

– Мало, что ли? Ладно, добавлю: я не скупердяй.

– Объясняю: или вы добровольно пройдете со мной в милицию, или вас придется отвести силой. Ну, так? Я долго ждать не собираюсь.

– Силой? Посмотрим!

Но после того как Игорь умелым резким движением заломил ему руку, так что он уже не мог сопротивляться, взмолился:

– Отпусти, слышь: я тебе все деньги отдам. Не губи только: ребенок ж у меня – совсем малый. Ну, с кем грех не случается? Что я: нарочно? Занесло машину: видно разлито масло на дороге было – вот и не справился я с ней.

– Масла там не было и в помине. А ты сразу удрал – вместо того, чтобы помочь.

– Да со страху: не соображал уже.

– Ну, хватит. Предлагаю другое: если отдаешь мне свой паспорт, в милицию не поведу. Выбирай быстрей: мне сейчас, боюсь, уже придется объяснять, почему тебя скрутил. Так что?

– Паспорт бери, ладно, – он опять сунул руку во внутренний карман, вытащил с прежней пачкой денег паспорт. – Да возьми ты лучше деньги, а?

– Лепешкин, Семен Кондратьевич, – прочитал Игорь, раскрыв паспорт. – Ого: Лепешкин! Лепешкин.

– А что: чем хуже других фамилия?

– Семен Лепешкин: не тот ли уж, который чуть не украл диссертацию у Жени Вайсмана? Это ты не его ли пытался подшибить?

– Да ты чё? Что я, душегуб какой? Правду говорю! Будь другом: деньги возьми – отдай паспорт. Век помнить буду, слышишь? Пожалей: ты ж русский человек.

– Вон ты что вспомнил! Ладно, разговор окончен. Паспорт твой я пока оставлю у себя. Твою морду еще кое-кто запомнил: пусть посмотрит фото в паспорте. И вообще… До будущей встречи, гражданин Лепешкин.

Ася сразу же узнала его, едва глянув в паспорт:

– Он, сволочь!

… – Конечно: такого мерзавца можно было бы наказать крепко – к делу легко присоединить его попытку похищения чужой диссертации. Но, повторяю, на первом плане выезд вашего сына в Израиль: ради этого стоит пожертвовать наказанием Лепешкина.

– А что мне ему мстить, – сказал Антон Соне, когда Корунко с Арсеном ушли. – Не он, так была бы ты уже далеко от меня – чужой женой. А так… Что, я не прав?

Лепешкин, естественно, и предположить не мог, что существуют какие-то обстоятельства, из-за которых ему может сойти его наезд гладко. Когда Игорь отобрал у него паспорт, он понял, что теперь ему точно хана.

Не помнил даже, как добрался тогда до гаража. Там первым делом вытащил из шкафчика початую бутылку и выдул всё прямо из горлá. Малость полегчало, хотя от пережитого страха хмеля не было ни в одном глазу. Необходимо было добавить: он запер гараж и двинул к ближайшему магазину.

Хотел ополовинить дорогой купленную бутылку, но вовремя спохватился: деньжищ в кармане немало. Сегодня ведь аванс был: бригадиры приволокли положенное. А у него паспорта сейчас нет: милиция, если вдруг задержит, запросто всё отберет, и ничего потом не докажешь. Тем более, сейчас: этот друг Женьки-жида его непременно заложит. Деньги надо непременно сберечь, иначе Надька его убьет. Она иногда ведь такая бывает: ну прямо ведьма.

Он ведь даже не сказал ей, когда забирал её из роддома, и она увидела, что крыло было помято, как на самом деле всё было. Она тогда как-то пропустила мимо ушей ту же самую лажу, что оставил машину на минуту, и кто-то её успел стукнуть и укатить.

Подумал было – там, в гараже – что, может, и насчет паспорта ей можно сказать, что потерял его. Потом, конечно, усек, что в одиночку, без Надькиной помощи, ему хрен выкрутиться. Придется выложить всё начистоту и выслушать, наверняка, немало всякого. Но ничего: поорет, а потом поможет. Как, уж она-то найдет: он в этом давно убедился.

– Анжелочка, папка наш пришел, – встретила она его как обычно в такой день. Тем более, он один сейчас таскает деньги в дом.

Тещи, как ни странно, дома не было: они аккуратно отмечали аванс либо получку. Не иначе, куда-то в гости поперлась. Ну, да это как раз кстати.

– Сень, ты чего это бутылку приволок? Неужто мама не приготовила для зятя?

– На-ка: держи, – сразу вытащил он деньги. – Слышь: поговорить надо.

– Поговорим – куда торопиться. Руки, давай, мой, и за стол. За ним и поговорим.

Он сразу же заглотнул цельный стакан: чтобы легче было сказать ей про беду. В одиночку: Надька была кормящая.

– Слышь, Надь: влип я. Крепко влип. – Рассказал всю правду, как, поддавши на радостях, долбанул машину, в которой ехал старый враг его Вайсман, Женька-жид. – Я же сразу умотал тогда – думал, если номер запомнить не успели, обойдется всё. Ан нет!

– Вызывали в милицию тебя? – Ежели дело обойдется штрафом да стоимостью ремонта той машины, то не понятно, чего Сенька так перебздел.

– Нет пока. – Рассказал ей про сегодняшнее. Она попросила описать, который у него паспорт отобрал.

– Игорь, наверно, – предположила она.

– Ты нешто его знаешь?

– Да я их всех знаю: и Игоря этого, и Женю самого. Тот еврей, Саша, про которого тебе говорила, был из ихней компании.

– А ты скрывала почему-то.

– Скрывала! Да ты, засранец, уж молчи: может это как раз то и сгодится, что знаю хоть, кто они такие. – Мысль бешено работала.

Если действительно в результате Сенькиного удара по их машине кто-то потерял зрение, то дело может обернуться более чем серьезно. Уже штрафом не отделаешься: загремит Сенечка, как миленький, на хороший срок. И останется она с Анжелочкой без него и его денег.

– И чего, тебе, зараза, не терпелось, нализавшись, за руль садиться? Мудак ты был, мудаком остался. Еще пиздел всем, что Вайсман у тебя дистиртацию спер. А то я его, Женю, не знаю: да у него-то в жопе мозгов больше, чем у тебя в голове. За что ты только на мою голову свалился, деревенщина сраная! – Она орала, а он виновато молчал: неужто не выручит?

– Ну, Надь, с кем греха-то не бывает.

В самом деле: и у неё ведь случались проколы. Тогда вот – когда Виталька Стеров заставил её ту самую бумагу подписать. Такой бумагой можно человека потом всю жизнь держать.

А Сенька, как никак, муж, и Анжелочка ведь от него у ней. Выручать, хочешь – не хочешь, надо, хоть и убила б его.

– Ладно: подумаю, как тебя из этого вытащить. Только уж, чтоб я для этого не делала, не возникай: если уж попал в говно, то не чирикай.

Первым делом выяснить решила, взаправду Сенька покалечил кого в той машине, или Игорь его на понт просто взял. Если на понт, то Сеньке надо отпираться до последнего: не было ничего такого – стукнул их кто-то, а они нашли потом его паспорт, который потерял, и хотят за его счет капитально отремонтировать свою машину. Пусть прежде докажут.

Как узнать только? Через Клавку, что ли? Вроде последний раз её встретила, она морду не воротила. Про то, что мужу её дали отдельную квартиру, сказала, и даже кое про кого из Сашиной компании.

Про Женю: что он у Клавкиного мужа в институте начальником отдела работает. И что он профессор и доктор наук – ну, про это она, положим, от Сеньки знала и так.

Но самое удивительное было то, что красавица-несмеяна Аська замуж, оказывается, вышла не за Юрочку своего, на которого дышала обеими грудями, а за Игоря. Ни фига себе!

– А Саша как, прежняя любовь моя? – Неужто так и живет с той мымрой?

– Саша? Ах, Саша. Насколько знаю, у него всё прекрасно. – Странно немного.

– А он разве к Жене теперь не ходит?

– Нет: он с женой живет в Польше.

– Понятно… Хороший мальчик был: до сих пор жалею, что у меня с ним не получилось.

– Ну, вести себя надо было иначе. – Видно, знала, из-за чего Сашка её тогда бросил. Конечно, как вести-то надо было, она сама, без Клавки как-нибудь уж, знает, но ответила, будто с прискорбием:

– Так молодая еще совсем была: дурочка. – На том разговор и кончился: разошлись мирно – Клавка даже телефон своей квартиры дала. Наверно, поэтому ей позвонить можно.

… – Клавочка, это я, Надя. Я чего хотела …

– Узнать, что натворил твой мерзавец? А то ты не знаешь! Ничего, он за это получит сполна.

– О чем ты, Клавочка?

– То есть, как о чем? Будто не знаешь, что он ударил своей машиной машину, в которой ехали наши.

– Что?! Надо же! Он ведь мне про это и не говорил. Помял машину?

– Если бы только! Такой мальчик теперь не видит ничего.

– Ты про кого это?

– Как про кого? Про Антошу.

– Валентины Петровны сына, что ли?

– Да, да! Ударился головой, когда твой наскочил на них.

– Надо же! Ошарашила ты меня, Клав: как снег на голову. Я-то позвонила тебе к себе пригласить, дочкой своей, Анжелочкой похвастаться, а тут на тебе. Неужто, правда?

– Правда, правда: не делай вид, что не знала! – и брякнула трубку.

Да: дело серьезное – Клавке какой смысл врать? Влип таки Сенька крепко – ой, влип! И не понятно, к кому можно обратиться хоть за какой-то помощью.

Неужто придется прибегнуть, таки, к бывшему своему ёбарю, Витальке Стерову? Ох, придется: больше не к кому – кто еще знает этих людей? Еще как придется-то – хоть и заставил он её когда-то подписать бумагу, которая и сейчас может повредить ей.

Позвонила ему в тот же вечер домой. Только он уже там не жил – но мать его дала ей новый телефон.

Позвонила сразу по нему – он подошел, но на её предложение где-то встретиться, чтобы поговорить, ответил сразу:

– Перебьешься: говори по телефону. Что тебе надо?

– Да, понимаешь, Виталечка, какая у меня беда…

– Ты о том, что Семка твой натворил?

– Помоги мне – не ему. Хотя бы в память хорошего, что промеж нас, все-таки, было, – плакала она в трубку.

– На это не надейся. Слишком хорошего парня, сына доктора Гродова, боров твой зрения лишил – да убить его мало!

– А что нам с дочкой делать?

– Наверно, только ждать, пока он из заключения вернется.

– Виталя, но ведь только ты их знаешь: Женю и других. Помоги хотя бы с ним встретиться: я ж не знаю, где он живет теперь, – попыталась она использовать последнюю зацепку.

– Не собираюсь ничего для тебя делать. Кстати, ту бумагу – помнишь? – я сохранил на всякий случай. Ты это не забывай: если что-нибудь задумаешь выкинуть, то я не премину ею воспользоваться. Я сказал всё.

– Погоди, не клади трубку, – поспешила сказать, уже твердым, деловым голосом. – Стас в Москве?

– А что?

– Он тоже знал Женю. И он юрист.

– Не знаю, захочет ли и он чем-то помогать тебе. Во всяком случае, бесплатно.

– Я заплачу, сколько потребует.

– Хорошо. Я с ним свяжусь. Если он заинтересуется, позвонит тебе.

– У меня телефона нет: я с автомата звоню.

– Тогда позвони мне через три дня.

– А пораньше-то никак нельзя?

– Хорошо: послезавтра, – и он повесил трубку.

4

Стас согласился: деньги, которые мог взять с Надьки, были как раз не лишними. Сразу потребовал аванс.

Потом приехал к ней и учинил форменный допрос Семену. Предупредил при этом, что ему требуются все подробности. Никакой утайки: иначе он ничего не гарантирует.

Как оказалось, Семен даже точно не помнил место, на котором совершил столкновение.

– Как так: нетрезвый был?

– Ну, было маленько.

– Понятно. Это усложняет дело, – Стас соображал, на сколько из-за этого можно повысить гонорар. Из дальнейшего разговора он Семена полностью исключил: обсуждение вел с Надей.

– Попытаюсь встретиться с Женей и выяснить, есть ли акт дорожного происшествия в ГАИ и в каком отделении его. И, конечно, подали ли они в суд на твоего супруга.

– Стас, сделай: заплачу, не бойся. Мне ж деваться некуда.

… Задача не была легкой: скрыть от Жени при встрече, что действует как платный юрист Нади было невозможно. Из-за Виталия: слишком многое связывало уже Стерова с Женей, его непосредственным начальником. Он его наверняка предупредит.

Поэтому придется играть с ним в открытую: наверно, лучше водить за нос Надьку. Тем более что ничуть не жалко ни её, ни её борова.

О встрече с Женей договорился через того же Стерова. Не стал делать перед Женей вид, что знает меньше того, что знал на самом деле.

– К сожалению, мне мало что удалось выяснить у этого Лепешкина: то ли плохо помнит, то ли был пьян. Вообще, полный дуб.

– Да не скажи. Виталий Александрович тебе разве не рассказывал, как он чуть не украл у меня диссертацию?

– Да, рассказал когда-то. Только что ты Виталю по имени-отчеству называешь? Вы ж учились вместе.

– Уже привыкли так: почти всё время на людях.

Ну, ладно: о деле. Честно говоря, тоже много чего не помню. Ехали, рассматривали обои для комнаты в моей квартире – и вдруг удар. Антон без сознания – уткнулся в руль; у Игоря лицо в крови – он тоже спереди сидел. А Лепешкин тут же укатил вместо того, чтобы оказать нам помощь.

Приехали ГАИ и скорая помощь: Антона с Игорем увезли в Склифосовского, а я и одна из наших женщин остались с машиной. Составили акт, и мы его, почти не глядя, подписали: торопились скорей в Склифосовского, узнать, что с Антошей и Игорем.

– Мне надо посмотреть этот акт.

– Посмотри.

– Где? В каком отделении ГАИ этот акт?

– Мы подписали его на месте происшествия, так что только могу назвать точное местоположение его.

– Ладно. А теперь несколько трудных для тебя вопросов. Не забудь только, что, выполняя работу платного юриста Надежды Лепешкиной, я продолжаю считать тебя своим другом: у меня довольно сложное положение.

Итак: как оказался паспорт Лепешкина у вашего Игоря?

– Игорь запомнил его лицо и, столкнувшись, потребовал, чтобы Лепешкин пошел с ним в милицию для установления фамилии. Тот вместо этого отдал ему свой паспорт.

– Что это дало вашему Игорю кроме возможного понесения наказания за незаконное изъятие чужого паспорта? Он ведь не работник внутренних дел.

– Не так страшно. В случае того, что ты сказал, я смогу обратиться к Андрею Викторовичу Корунко. Знаешь такого?

– Еще бы!

– Это всё?

– Нет. Вопрос, на который ты имеешь право не отвечать: вы уже подали в суд на Лепешкина?

– Rejection.[12]

- Понял. У меня всё на сегодня.

Лепешкин оказался не такой уж дурак. Когда Стас, проинформировав его и Надю, сказал, что не очень представляет, как можно разыскать акт, составленный тогда ГАИ.

– В качестве кого могу я представиться? Их представителя: зачем, спрашивается? А вашего – значит открыто признать вашу вину. М-да…

– А ежели дядю матильдиного подключить? – неожиданно откликнулся Семен.

– Простите, не понял.

– А чего тут понимать? Ежели они на меня в суд подали, то и то, что я вроде диссертацию у Вайсмана этого пытался забрать, к делу обязательно приплетут. Уж как пить дать!

Вот пусть он, бывшей моей дядюшка, поможет меня отмазать, а не то я на суде скажу, что это он всё организовал тогда и меня толкал, хоть я и не хотел. Ему ж тогда что светит? Полетит с НИИ: нынешний директор, Медведев Николай Петрович, не чает, как от него избавиться. Уж я-то точно знаю.

А связи у дядюшки, Алексей Федорыча Васина, ой какие! Небось, с актом этим провернуть ему плевое дело.

Надя с удивлением посмотрела на мужа: да не так уж глупо! Кое-что растолковали Стасу, который и должен был встретиться с Васиным.

…Васин, которому Стас объяснил ситуацию с бывшим мужем его племянницы, поначалу решил: “Туда ему и дорога”. Хотел было просто выгнать Семкиного посланца, но призадумался, когда тот описал ему возможность поворота событий, если его клиент раскроет на суде роль его, Алексея Федоровича, в передаче ему почти готовой диссертации Вайсмана. От Семки этого вполне можно было ожидать, и пришлось пообещать помочь всем, чем можно.

Фанечка священнодействовала: руководила изготовлением своей неповторимой фаршированной рыбы. Соня, Марина и Клава неукоснительно выполняли её малейшие указания. Антоша тоже потребовал своей доли участия: прокручивал фарш в мясорубке и пробовал его.

– А прошлый раз перца было гораздо больше, тетя Фаня, – сделал он замечание после очередной пробы.

– Разделим фарш, и в одну из частей добавим его: не всем ведь его можно.

– Наша бабушка Фира тоже готовила отдельно рыбу без перца: для дяди Рувима и нас с Соней, пока мы не подросли. Её рыба тоже была очень вкусная. Она и нас с Соней научила её делать.

– Они одни и готовили её, когда бабушки Фиры не стало, – подтвердила Клава. – Теперь нам с Мариной придется – после вашего отъезда… – она вздохнула.

Наступило длительное молчание: все думали о предстоящей разлуке – уже через два дня. Насколько – не навсегда ли?

Фанечка сразу после этого тоже уедет к себе в Тетерск. Она специально задержалась: могла помочь в эти дни до отъезда, взяв на себя детей, которые привыкли к ней, и к которым она так привыкла, пока были вместе в Сочи.

Печальная новость о произошедшем настигла их там. Антоша, столько с ними возившийся, катавший на велосипеде и на машине, фотографировавший без конца – Антоша ничего не видит!

Толик помогал уговаривать их перестать плакать, но она заставала его самого, беззвучно рыдающего. Он сжимал кулаки и повторял:

– Убью его!

Справиться с ними удалось главным образом благодаря Паше: сумел их как-то отвлечь. Только Толик очень мало улыбался все равно.

Рыба сегодня готовится к прощальному ужину. Кроме того, специалисты по её готовке, Соня и Антоша, попросили показать, как она её готовит: гораздо более острой, чем учила делать бабушка Фира. Вспомнили и о том, что после их отъезда уже некому будет готовить её, без которой и стол не стол. Особенно для Коли.

– Вот это рыба, тетя Фаня: так и горит во рту, – сказал он, когда первый раз попробовал рыбу её приготовления.

– Коля! – поправила его Клава. – Ну, ты что? По имени-отчеству не можешь обращаться, да? Неудобно ведь!

– Почему? Женя мне кто? Брат: его родня и мне родня. Значит, тетя Фаня и мне тетя. Вы не против, тетя Фаня?

– Что вы, Коленька: как я могу быть против?

Поэтому Клава, а следом Марина решили освоить готовку фаршированной рыбы. Оттого внимательно сейчас следят за всеми мелочами процесса, стараясь ничего не пропустить.

На прощальном ужине было больше людей, чем на свадьбе “младшеньких”: пригласили и Щипанова с женой и Новиковых. Был Изик, и были все дети.

Не произносились громкие тосты, пили совсем мало. Говорили о том, как встретит их страна, в которую едут они: что трудно там сейчас экономически, что напряженна и небезопасна жизнь в Израиле. Понятно, ехать, все равно, надо: там надежда на возврат Антоше зрения.

Коля не пил ни капли, потому что должен был везти к Жене тетю Фаню со всеми детьми. Потом вернуться: почти никто не собирался расходиться до утра, когда надо будет ехать на вокзал.

Дети почти весь вечер не отходили от Антоши и Сони. Ванечка, вообще, просидел весь вечер у Антоши на коленях. Иногда он просил: “Антоша, не уезжай, ладно? К кому я буду под одеяло забираться?” И тогда Антон еще крепче прижимал к себе племянника, этот теплый, родной комочек, в котором он души не чаял.

Но в какой-то момент усталость взяла своё: глаза у них начали закрываться – пора было везти их спать. Толик попросил оставить его вместе с взрослыми, но ему сказали:

– А как тетя Фаня без тебя их всех уложит? – и он больше не настаивал.

– Подожди, – сказал ему, прощаясь, Антоша. – Сонь, принеси, пожалуйста.

– Вот, возьми, – Антоша протянул Толику свой “Киев”. – Там, в коробке всё остальное: увеличитель, фонарь, бачок, ванночки. И книги по фотографии. Я теперь не могу больше снимать: займешься этим вместо меня. Снимай часто, чтобы было, что вспомнить потом. Николай Петрович, вы ему, пожалуйста, давайте денег на пленку, бумагу и химикалии.

– Конечно, Антоша. Пошли, сынок.

Вскоре после них попрощались и уехали Щипановы и Новиковы.

– Сварим кофе, чтобы легче было сидеть? – предложила Валентина Петровна Фруме Наумовне. Они пошли на кухню, поставили чайник на плиту.

– Даже не представляю себе, что завтра уже вас здесь не будет.

– Да и мне не верится. Сколько прожито, сколько пережито вместе.

– Ведь мы были ближе, чем иная родня.

– А теперь и стали ей на самом деле.

– Так судил Б-г.

– Ты тоже веришь в него?

– Трудно совсем не верить.

– Да.

– Даст ли Он только нам еще увидеться когда-то?

– Валечка…

– Что, Фрумочка? Неужели завтра уже…

Они плакали, обняв друг друга, и не могли успокоиться. Чайник пыхтел во всю паром – они ничего не замечали.

Первой спохватилась Фрума Наумовна: вскочила и выключила газ.

– Почти весь выкипел: надо снова ставить.

– Только если снова начнем плакать, и второй выкипит. Надо нам что-то и веселое вспомнить: было же у нас.

– Было. Помнишь, как нам Раечка сказала, что рыженькая Людочка, которая тебе очень нравилась, законная жена твоего Ежика?

– Ну, еще бы! Мы тогда, кажется, единственный раз в своей жизни так наклюкались.

– И не говори! – они уже улыбались.

– И сейчас тоже есть: у нас с тобой будут общие внуки.

– Общие внуки, – повторила Валентина Петровна и снова перестала улыбаться. – Увижу ли я их?

– Почему, нет? Между Советским Союзом и Израилем ведь существуют дипломатические отношения. А твой Сережа крупный врач: неужели вам не позволят хоть изредка навещать сына? Ездит же как-то Дора сюда.

– Дора... Наверно, она не откажется передавать нам письма от вас. Слушай, а внук её, Брайан, правда, понял всё?

– Да. Сказал: “Ты поступила правильно. Пусть Б-г благословит вас обоих”.

– Хороший парень: Сонечка наверняка была бы счастлива с ним. Искренне жалко его.

– Конечно. Но, наверно, иначе не могло быть: это было предопределено. Как и у Жени с Мариной. – Фрума Наумовна задумалась. – Хорошо хоть Раечку успела в этом году повидать. И… Смотри, он опять кипит: делаем кофе и идем к остальным.

До рассвета было еще далеко, но уже пора было ехать: вещей много, а машин всего две. Решили ехать на вокзал, захватив то из них, что влезет, а за остальным Коля, Женя, Еж и Игорь вернутся. Тем более что мест на всех не хватало: только Дед, Антон Антонович, ехать на вокзал не мог. По его просьбе остались с ним до их приезда Антоша и Соня.

– Что скажу тебе, внучок? Мы-то прощаемся насовсем: мне надеяться уже нечего, что увидимся снова. Сам знаешь: на исходе я.

Пока жив, буду молиться за твое исцеление. А ты поклонись, как приедешь, от меня Святой земле и, когда дойдет до тебя весть о моей смерти, поставь свечку в церкви в Иерусалиме.

Верю, что всё будет у тебя хорошо. На то и дал тебе Б-г твоего ангела-хранителя, Сонечку. Пусть благословит Он вас долгой жизнью в любви и согласии.

…И снова как тогда, когда уезжал Саша. Последние минуты, прощания, поцелуи. Потом поезд трогается, и последние мгновения, пока он еще виден.

Назавтра снова почти все собрались вместе: проводить Фанечку. После отхода её поезда вернулись к Вайсманам: обсудить, что делать дальше с Лепешкиным. Собственно, в этом плане возможности резко ограничил отъезд Антона, главного пострадавшего.

Тому, чтобы потребовать с Лепешкина компенсацию за повреждение машины, воспротивились Гродовы:

– Нет!

– Почему? Это же немалые деньги, – пробовала убедить их Ася.

– Раз нельзя наказать его за главное, то зачем? Не хотим никаких денег взамен.

– Но неужели оставить его совсем безнаказанным? – не отставала Ася.

– Посмотрим, – почему-то за всех ответил Игорь.

– В любом случае, надо сообщить Стасу о том, что дело против него возбуждать не собираемся. Наверно, и паспорт вернуть через него: зачем он нужен?

Стас был несколько ошарашен, когда Женя сказал ему во время встречи:

– По ряду причин, которые вам сообщать считаем излишним, мы пришли к решению не возбуждать против него судебное дело. Хотя и следовало бы его наказать так, чтобы запомнил.

– Хотите ограничиться денежной компенсацией? – не дал ему продолжить Стас.

– Нет: его родители не желают брать у него никаких денег.

“Да?!” Совсем непонятно, хотя можно потом обмозговать, как это представить Надьке. Во всяком случае, финал слишком неожиданный. Столько суетились – и он, и Васин. И вот – на тебе!

– Это что: по-христиански – простить, дабы его замучила совесть? Уверен на все сто, что таковая у него вряд ли когда-то была. Как-то наказать его просто необходимо.

– Странная позиция для его адвоката.

– Дошло бы дело до суда, я бы защищал его там. А так, чисто по-человечески, я его с говном бы смешал – хотя он и есть говно, самое настоящее. Да оба они: и он, и Надька.

– Ну, хорошо – чисто по-человечески: как, по-твоему, еще можно наказать его?

– Да хотя бы как следует начистить ему рыло, чтобы долго помнил.

– Ничего себе юридический совет!

– Так ведь ты и просил не юридического совета. Еще раз повторяю: наказать его совершенно необходимо. Если и на этот раз – я имею в виду, что уже пытался увести твою диссертацию – сойдет с рук, то ему и дальше будет казаться, что сойдет ему всё: он и будет продолжать. Так что экзекуция необходима уже в общественных интересах.

– Но тем самым встать с ним на одну ногу.

– А ты думаешь, такие, как он, что-нибудь другое понимают? Ты же умный: сам отлично знаешь, что это иллюзия. Вредная причем. Кроме страха, на таких ничего не действует.

Он ведь даже жаловаться не посмеет потом: знает, что вы, в свою очередь, ему уже не спустите то, что натворил. Да и Надька не даст: Виталий ей напомнил, что хранит ту самую её бумагу – он говорил мне.

– Слышала бы она, что ты сейчас советуешь.

– То, что она хотела, я сделал: уладил дело. Да и, может быть, считает тоже, что получить по морде ему следовало бы: зла на него жутко.

… Игорь позвонил ему на следующий день:

– Встречался со Стасом этим?

– Да. Ты паспорт Семену когда собираешься вернуть?

– В ближайшие дни. Но просто так не отдам: по рылу он прежде от меня, все-таки, получит.

Женя в ответ засмеялся:

– Стас как раз это и пытался убедить меня сделать вчера.

– Тем более. Если устраивает, давай встретимся с этим завтра.

– Стас попросил меня повременить до момента, пока они с ним не рассчитаются.

Стас сообщил Наде, что дело, кажется, идет к концу: “они” почти согласны не подавать на Семена в суд, если взамен их искореженной машины он отдаст свою.

– Ничего себе: машину им отдать! – возмутился Семен. – А это они не хотят? – показал он на руке.

– Как угодно. Если сидеть хочется, я не возражаю, – спокойно ответил Стас, хотя Семкин ответ мог значить, что с машиной дело может и сорваться. – Надь, объясни супругу еще раз ситуацию: он её всё еще до конца не прочувствовал.

– Сейчас прочувствует. Забыл уже, что тебе светит, если упрешься? Я тогда тебя ждать не буду – не надейся.

Семен еще для виду покочевряжился, но потом сдался довольно быстро. Теперь надо было провернуть передачу машины в дар непосредственно ему: операция весьма скользкая.

Несколько дней еще кормил их всякими сказками: что “они” почему-то стали колебаться в отношении согласия на получение машины за отказ подачи в суд. Потом, якобы, “они” не захотели взять поврежденную машину и потребовали стоимость новой “Волги”.

– Где я им возьму? – схватилась за голову уже Надя. – У меня ж только-только с тобой расплатиться. Черт бы уже с ней, машиной, а денег кто одолжит?

– А твоя двоюродная сестра? Она же замужем за директором НИИ.

– Клавка? Змея она подколодная! Даст она – как же! Она ж с “ними” вась-вась. Купил бы кто эту машину по сходной цене. Не поможешь с этим?

– Вряд ли. А впрочем… Впрочем… Она ж побитая: ты за неё слишком дорого уже не возьмешь.

– Почему это побитая? Крыло переднее помято только: так оно ж выправлено – почти не видно, что помято. А так, машина ж на ходу: новая – мы ж недавно купили.

– Тогда подумать надо.

– Об чем?

– Может, я и куплю. На совсем новую у меня пока нет, а на вашу, с тем, что мне заплатишь, может и хватить. Только её посмотреть надо – на ходу тоже. Сторгуемся, я думаю.

Торговался с ней для виду, но не слишком яростно, и она была довольна, что не так уж плохо машину продала. Деньги он ей и не давал – она только уже не должна была ему ничего за его услуги.

Так “Волга” Лепешкина перекочевала к нему. Оформили, конечно, не как покупку, а передачу в дар: меньше пошлина. И он сразу позвонил Жене, сообщил, что с ним уже рассчитались.

Попросил, чтобы тот сообщил ему, на какой день они хотят назначить встречу с Лепешкиным. В тот же день, в отсутствие Семена, и надо встретиться с Надей, чтобы получить у неё недостающую до стоимости новой “Волги” сумму: якобы, чтобы назавтра уже вручить деньги “им”.

Надька с этими деньгами тянула до последнего: не исключено, что она так-то просто их может и не отдать. Скорей всего придется что-то уступить ей. Это не страшно: он уже выгадал за счет машины столько, что вся затея вполне окупилась. Но, конечно, и эти деньги не лишние: больше половины от этой суммы уступать он легко не станет – будет торговаться.

5

Семен, услышав, что на воскресенье Игорь назначил ему встречу, чтобы вернуть паспорт, опять залупился:

– На хрена он мне нужен: заявлю в милиции, что потерял, и получу новый. Всего и делов, что штраф совсем небольшой заплачу. Не больно охота мне снова его рожу видеть.

– Жопа деревенская: не охота ему! Надо: Стас должен на той неделе “им” уже деньги отдать, и конец всему. Что, хочешь напоследок себе поднасрать? Они ж тоже упереться могут: что тогда? Нет уж: если сам не соображаешь, делай, как я скажу.

Пойдешь – как миленький пойдешь, да еще и с собой что надо прихватишь: чтобы выпить с ним. Игорь, он не из этих, интеллигентов – русский рабочий парень: думаю, не откажется.

А лучше, пригласи его, куда сам лучше знаешь: я тебе и денег с собой дам. Смотри, не скупись: спасибо скажи, что не упрятали они тебя в тюрьму-то. Понял, зараза? Смотри ж у меня!

И в назначенное время Семен ждал Игоря возле аптеки на Тишинской площади. Вскоре со стороны Васильевской улицы появился Игорь – но не один: с ним еще Вайсман.

– Поговорить надо, Лепешкин, – сказал он.

– Само собой. Может, зайдем куда-нито? На ваш выбор.

– Нет. Здесь недалеко есть подходящее место: там и поговорим.

– И так можно: у меня ж с собой есть, – похлопал себя Семен по груди пальто: во внутренний карман явно была засунута бутылка.

Они не ответили – молча повели его по улице Красина в сторону Садовой. Немного не дойдя до неё, свернули в арку под домом, прошли во дворе еще через одну и вышли на пустырь за домами. В конце пустыря виднелся стол и скамейки около него, явно сооруженные доминошниками. Начинало смеркаться.

– Отличное местечко: никто не помешает нормально посидеть, – как своим, оживленно сказал Семен и, как только они подошли к столу, потянулся достать из-за пазухи бутылку.

– Не торопись: пить с тобой мы не собираемся, – остановил его Игорь.

– Ну, чего вы: или не мужики? Я же мириться с вами пришел.

– А мы для другого.

– Паспорт мне отдать?

– Паспорт – вот он: забирай. Нам он больше ни к чему.

– Спасибо, – как можно более смиренно поблагодарил Лепешкин. – Ладно: если со мной пить не хотите, я вам бутылку оставлю, а сам отчалю.

– Так вот и отчалишь?

– Ну, а что?

– Поговорить прежде надо.

– Поговорим: это можно. Тогда уж точно выпить не мешает.

– Нет.

– Нет – так нет. А чего вы хотите?

– Чтобы ты нам рассказал, почему врезался в нашу машину.

– Да я что – нарочно, что ли?

– Опять будешь заливать насчет разлитого масла? Не было его. Зато виляющие следы от колес дали ГАИ основание полагать, что трезвым ты не был. Как прикажешь объяснить, что стукнул именно ту машину, в которой ехал профессор Вайсман? Не тем ли, что не можешь ему простить, что не дал он тебе спереть у себя диссертацию?

– Да ты чего? Чего мне на Же… Евгения Григорьевича обиду держать? То мой грех был, хоть и заставляли меня это сделать. Наверно, догадываешься, кто, - повернулся он к Жене. Вроде и не назвал прямо, но намекнул достаточно ясно: если дядюшка “матильды” полетит из НИИ, туда ему и дорога, а пока ссориться с ним еще опасно. – Да чего там? Если уж честно, я на женщину в вашей машине засмотрелся: красивая такая – красивей моей Надежды даже, – упоминанием Нади, которую они знали, надеялся смягчить их враждебность.

– Хочешь сказать, Лепешкин, что меня ты совсем не видел? – ответил вопросом Женя.

– Да уж в последний момент только: когда столкнулся, – так, наверно, больше всего на правду смахивает. – Потому-то и испугался больше всего: что ты… вы меня видели тоже. Но я ж не хотел: вот ей Б-гу, – он даже перекрестился.

– Ты в курсе, что из-за тебя молодой парень потерял зрение?

– Сказали мне.

– Понимаешь, что это? Ничего не видит он, а ты смотришь на нас, как ни в чем не бывало. Несправедливо ведь это.

– А чего я теперь могу поделать?

– Понести справедливое наказание: как говорится, око за око, зуб за зуб.

– Убить меня, что ли, решили, а? – Семен озирался, нельзя ли убежать.

– За кого ты нас принимаешь? Просто поговорим с тобой по-мужски.

– Бить начнете? Вдвоем одного?

– Профессору да марать руки о такого? А мне, рабочему, это не зазорно. Калечить не буду, но морду тебе набью.

– Ежели честно, один на один, то еще посмотрим, кто кому, – Семен вытащил, чтобы не мешала, бутылку из-за пазухи, поставил на стол.

– За Антошу! – Игорь первым же ударом расквасил Лепешкину нос. Тот бросился на него, но получил сразу второй удар – в подбородок.

Семен рассвирепел, но куда ему было до Игоря: пока жил в деревне, трезвый в драки не ввязывался – у большинства парней были ножи. У него, для форса, тоже – но только для него. А у Игоря, не говоря о занятиях боксом во время службы на флоте, еще и школа частых драк в компании огольцов Васьки Фомина.

Вскоре физиономия Лепешкина распухла от ударов; огромные синяки были уже под обоими глазами. А Игорь целил, куда бы еще врезать этому свиноподобному.

– Достаточно, я полагаю, – сказал Женя. – Он теперь запомнит надолго.

– Достаточно, говоришь? – Семен подскочил к столу и схватил бутылку за горлышко. – Да нет, – он ударил донышком по столу и бросился со страшным остатком её не на Игоря – на Женю. И тому уже ничего не оставалось, кроме как двинуть со всей силы Лепешкина по зубам прежде, чем острые концы разбитой бутылки успеют сделать и его слепым.

Лепешкин от удара полетел на землю, но остаток бутылки продолжал сжимать в руке. Игорь ногой выбил его, и бутылка отлетела далеко в темноту.

– Он не понял, – сказал Игорь. – Значит, недостаточно получил – надо еще добавить.

– Бесполезно.

– Ты полагаешь, таких поэтому следовало бы убивать?

– Наверно. Но мы с тобой на это не способны. Пойдем, черт с ним: понял, не понял – но он запомнит, будет бояться.

– Смотри, он поднимается. Ну, что: хочешь еще?

Но тот опять смотрел не на Игоря – уставился на Женю.

– Н…на…ви…жу, – можно было с трудом разобрать то, что он пытался произнести разбитыми в кровь губами; рот его, похоже, был полон выбитых зубов.

– Ну, и захлебнись своей ненавистью, гад проклятый! – Игорь снова замахнулся на Лепешкина. Женя перехватил его руку:

– Нет, я сказал. Пойдем.

– А этот? Что с ним будем делать? Бросим?

– Н…на…ви… жу, – продолжал шептать Лепешкин, выплевывая зубы.

– Боюсь, его задержит милиция в таком виде. Надо взять такси и отвезти его.

– Не считаешь, что мы при этом рискуем? Найдет потом таксиста, чтобы тот подтвердил, что видел нас вместе с ним в это время, – Игорь старался говорить так, чтобы Лепешкин не услышал.

– Исключено. Жаловаться не посмеет: побоится. Мы тогда вынуждены будем защищаться: выложим всё, что он натворил, – нарочито громко ответил Женя. – Так что беги, поймай такси, а я его выведу пока на улицу.

– Пошли вместе: от него всё можно ждать.

…На улице Красина перехватить проходящее такси надежды было мало. Вышли на угол с Садовой, и там машину удалось поймать быстро. Когда сажали Лепешкина в неё, он сделал знак рукой: сам, без вас доберусь.

– Деньги-то у него есть?

– Нет, так приедет, жена заплатит.

Проводив Семена на встречу с Игорем, Надя приготовилась к приходу Стаса. Первым делом накрыла на стол: наставила на нем уйму вкуснятины, покупной и приготовленной специально матерью, которая во время встречи со Стасом будет сидеть в другой комнате с Анжелочкой.

Потом причепурилась: подмазалась, нарисовала себе ангельское личико, надела мини-юбку покороче и блузку с короткими рукавами, застегнув на ней лишь совсем необходимое количество пуговок: чтобы Стасик мог без лишних затруднений смотреть на её прелести и меньше за счет этого сосредотачиваться на финансовой стороне их встречи.

Само собой, всю сумму, которую обещала сегодня дать для вручения “им”, давать она ему не собирается: уж как-нибудь постарается сделать так, чтобы это удалось. Если он что-то захочет получить натурой, то с нашим удовольствием: и деньги сбережет, и себе удовольствие. А то как-то приелось одно и то же: хочется опять разнообразия.

Стас застал её в самый момент: когда она заканчивала одевание, и можно было увидеть не совсем прикрытым чуть больше. Бутылку коньяка он принес свою, хотя она тоже приготовила – только не поставила на стол.

Выпили по паре рюмок за счастливое завершение дела. Потом закурили, и тут он сказал:

– Ну, что, Наденька, делу время, потехе час. Давай закончим побыстрее деловую часть встречи и потом займемся приятной её частью совершенно беззаботно.

Как он и ожидал, она сразу же погрустнела.

– Стасик, родненький, что мне делать? Не получилось у меня.

– Что не получилось?

– Собрать всю сумму к сегодняшнему дню. Обещали мне дать кое-кто – и подвели. Что делать, ума не приложу. Может, не на той неделе как-нибудь можно будет, а?

– Может и можно, а может и нельзя: как бы не сорвалось, если затянем. Так что думай.

– Уж думала, да что толку: негде еще взять пока. Не на панель же идти мне.

“Самое тебе там место”, подумал он, но вслух сказал:

– Но ведь мы так не договаривались: ты сегодня обещала мне дать, чтобы даже завтра можно было отдать “им”. Не могу же я до бесконечности только этим делом заниматься – есть и другие клиенты: они ведь платят не за то, чтобы я не их делами занимался.

– Так если ты и за другие дела деньги получил, не выручишь ли меня? Внеси недостающую сумму из своих, а я тебе верну сразу же, как достану. Вот ей Б-гу! А, Стасик?

“Как же: вернешь ты!”

– Сколько же у тебя сейчас есть?

– Да всего две трети.

“Гм, да это ж больше половины, как ожидал. Можно соглашаться не думая: лучше синица в руки, чем журавль в небе. Больше она явно не даст”.

– Дай, подумаю, – он закурил новую сигарету и стал листать записную книжку, якобы что-то в ней анализируя. Она в это время терпеливо молчала и неотрывно смотрела на него.

– Почти сходится, – наконец сказал он. – Если сколько-то добавить к тому, что ты сказала, наверно, уже сойдется.

– Сто рублей только: я на жизнь нам их отложила.

“С паршивой овцы хоть шерсти клок! Еще ж и натурой возьму”.

– Ничего: надеюсь, как-нибудь перекрутишься. Я, пожалуй, таки не откажу тебе – если и ты мне не откажешь.

– Ах, уговорил! – сразу же ответила она. Придвинулась и поцеловала его. – Спасибо, Стасик: век не забуду.

Она принесла ему деньги, он пересчитал их и сунул в какую-то металлическую коробку, висящую на цепочке внутри портфеля. После этого налил обоим и показал ей жестом на свои колени. Она сразу села на них и подняла рюмку.

– За дружбу!

– Ага. И за прочее.

Настроение было замечательным: каждый про себя подсчитывал, на сколько объегорил другого. Уже пили и ели, не думая ни о каких делах.

Позабавиться решили, лишнего с себя не снимая. На всякий случай: вдруг Семен заявится раньше предполагаемого времени, хоть Надя была уверена, что едва ли. Да так оно даже казалось интересней: напоминало прежние шалости.

После продолжительного общения в постели лишь с мужем то, как приятно и умело делал Стас свое дело, доставляло удовольствие, не похожее на испытываемое с Сенькой. Деревня – она и есть деревня: он делал всё попросту, грубо; грудь мял лапищами своими так, что порой даже больно было. А Стас то же самое делал весьма приятно.

Вспомнился, почему-то, Саша: неумелый совсем, но самый нежный из всех. Как он целовал ей грудь: она, взаправду, балдела от этого. Она у него совсем первой ведь была, да: небось, вспоминает её тоже, глядя на свою страшилу, на которой угораздило его жениться. Только с ним у неё, конечно, не сладилось бы надолго.

Сенька, что говорить, больше всех ей подходит. Свое не упустит – и в дом тащит: ей. И не надо из себя с ним кого-то строить, как в компании Сашиных друзей тогда. А главное: как ни умел Стас, как ни нежен был Саша, а самое острое удовольствие было только с Сенькой. Всё потому, что такого, как у него, не было ни у кого, кому она успела дать за свою веселую молодость. Тем не менее, вильнуть хвостом иногда не мешает.

А Стас, тем временем, не торопясь, легонько гладит ей грудь, и желание опять, похоже, возникает в ней.

– Ну, что, Стасик, примем еще по граммулечке и повторим удовольствие? – предлагает она ему. – Время еще есть.

Но он почему-то встает и начинает застегиваться.

– Да нет, Надюша. Принять могу, а остальное уже никак.

– Неужто ослаб? – засмеялась она.

– Идти надо. Не только ты замужем – я ж тоже женат: незачем, чтобы моя что-нибудь подумала. – “Да ей это всё по барабану. Зато оценит, что я машину сумел приобрести, да еще башли, что ты дала сейчас, принесу. Но мотать надо: пора. А то действительно начистят Семке морду, как я посоветовал, так как бы он, придя, на мне не попытался отыграться. Мне это надо?”

…Он даже поцеловал её на прощание. Когда вышел из подъезда, увидел, что к дому подкатывает такси. “Как кстати”, подумал Стас: оно освободится и можно будет на нем поехать домой. Оно остановилось у угла дома, и он пошел туда, чтобы случайно кто-нибудь другой не перехватил.

Но оно неожиданно поехало навстречу ему, и когда проезжало, он вдруг увидел в нем Семена. Лицо того было обвязано шарфом, глаза окружали черные пятна. “Таки врезали: лучше исчезнуть!” Он быстрым шагом дошел до угла – и за ним припустил бегом. Выбежал на улицу и побежал вдоль неё.

Троллейбус обогнал его; он бежал, что было сил, до остановки и успел вскочить в него, когда уже закрывались двери. Отдышался немного, взял билет и сел, крепко прижимая к себе портфель.

Всё: Лепешкин уже не догонит. На всякий случай встал и подошел к заднему стеклу. Улица была пуста: такси не гналось за троллейбусом.

Лепешкин ввалился в квартиру.

– Сеня, ты? – спросила из комнаты Надя. Он, не раздеваясь, пошел туда.

– Сень, да что с тобой? – Надя вскочила с дивана, включила люстру. – Да что с тобой опять? С кем сцепился?

– Они… – произнес он, с трудом шевеля губами.

– Кто? Игорь? И еще кто?

– Жид… Вайсман…

– Ты не врешь? Небось, сам залупился с ними: я тебя знаю. Говорила тебе, говорила!

– А… этот твой… где?

– Стас, что ли? Ушел давным-давно: а что ему тут делать? Деньги он получил – и ушел. Ну, немного еще с ним выпили: нужно было. Я ж его уговорила часть из его собственных “им” завтра отдать. Обещала потом вернуть: пусть ждет теперь.

– А… – он пальцем указал на её расстегнутую блузку.

– Что, это? Охренел! Да я Анжелку только что кормила. А ты – ты что обо мне подумал? Ну, так правильно, что тебе врезали, как следует. Такое обо мне подумать! Которая его из дерьма настоящего вытащила, – она заплакала для полной убедительности. – Мам, мама!

– Чего, дочка? – пришла сразу мать.

– Мам, он не верит! Скажи ему ты: я Анжелочку только что кормила, потому и блузка у меня не застегнута. А он что подумал: что я и Стас… Представляешь! Ну, так тогда ему и надо: еще мало ему дали.

– Да ты о чем?

– Ну-ка, повернись! – скомандовала Семену Надя.

– О Г-споди! – ахнула теща на его лицо. – Сенечка, да кто тебя так? Надька, ты чё: мужа ж твоего покалечили, а ты, вместо того, чтобы помочь ему чем, еще пилишь его? За снегом лучше сбегай, а я вату принесу – кровь смыть. Давай-ка! А ты, Сень, пальто-то сыми. Ах, бедный мой!

Семен только постанывал, когда они осторожно обмывали его разбитый рот, клали на лицо снег и примочки. Потом он прямо из горла допил то, что осталось в бутылке на столе после ухода Стаса, и закурил.

– А закусить? – заботливо побеспокоилась теща. Вместо ответа он раскрыл рот: вместо передних зубов зияла пустота.

– Надо же! Надь, да кто его так?

– Говорит, они: Игорь и Женя.

– Кто такие?

– Сашу помнишь?

– Еврейчика того? А как же! Он еще, вроде, сына этой… как её… убил.

– Друзья его.

– Тогда понятно! Им бы только русских людей убивать.

– Нет: Игорь русский.

– Так он-то чего?

– Стас сказал, они оба были в той машине, которую Сенька стукнул. Только я не верю, что не он первый залупился: Игорь ему и вынужден был двинуть. Я ж их знаю всех: культурные. А Женя, Клавка говорила, уже профессор: да что б такой затеял драку!

– Может, и культурные, только смотри, что с мужем-то твоим сотворили. В милицию давай заявим: разве можно оставлять так? Да за это надо…

– И думать не могите: ни ты, ни он, – прикрикнула на неё дочь. – Не соображаете вовсе, чем закончиться может? Они ж тогда уж точно выложат, что Сенька натворил. Шуточки, что ли: человек из-за этого видеть перестал. Сказали бы лучше спасибо, что сейчас Стасу удалось с ними договориться как-то, а так сидеть бы ему в тюрьме. Ведь за дело: Антошу этого, которого Сенька без зрения оставил, я ж тоже знала. Хороший мальчишка был тогда, с Сашиной сестрой очень дружил.

– Но ведь…

– Нет и нет! Считаю, дешево он еще отделался.

Позвонила Стасу назавтра в назначенное время. Жена, которая уже знала её как его клиентку, подозвала его.

– Привет, Надечка! Всё хоккей: деньги передал. Люди они солидные, так что проблем больше нет. А паспорт как: вернули Семену?

– Вернули – да еще с довеском! Отмудохали так еще: еле говорить может. И зубы передние выбили: вставлять теперь придется. Послушай, ты знал, что они это собирались?

– Предполагать только мог – особенно в случае несдержанного поведения Семена. Мне сказали, что так и было.

Сначала был абсолютно джентльменский поединок: один на один. Он дрался с Игорем. Женя только наблюдал – вынужден был ударить Семена только тогда, когда тот отбил нижнюю часть бутылки и бросился почему-то не на Игоря, а на него. Представляешь, что точно получил бы твой Семен, если бы он порезал профессору Вайсману глаза – не говоря уж, если бы убил его? Я б его тогда защищать уж не стал ни за какие деньги.

Послушай, он у тебя что: полный идиот? Прости, не понимаю, как ты могла за такого выйти?

– Мой секрет.

– Секрет так секрет. Но позволь высказать своё мнение: считаю, что он при этом очень, даже слишком, легко отделался. С ним имели полное основание поступить гораздо хуже. Поэтому мой совет: ни в коем случае не обращаться в милицию – Семену твоему тогда хана.

– Так я же не дура: зачем мне это объясняешь?

– Рад, что не ошибся. Вообще, считаю, то, что Семену набили морду, ему даже на пользу.

– Знаешь, Стас, я хоть и жена, но тоже так считаю.

– Тогда прощаюсь. Встретимся, когда ты уже сможешь отдать мне долг. – “После дождичка в четверг: чтобы ты да захотела!”

………………………………………………………………………………………………

6

Когда Саша привез всех домой, и Эстер сказала, встречая их:

– Добро пожаловать! Здравствуйте! – лишь Антоша ответил:

– Шалом, Эстер! – остальные по-русски.

Фрума Наумовна ответила даже не сразу, потому что смотрела на свою внучку, которую держала за Эстер руку. А по фигуре самой Эстер было видно, что она снова готовится стать матерью.

– Ну, иди к бабушке, – подтолкнула она девочку, но та уцепилась за её юбку и постаралась спрятаться сзади. Через минуту, однако, с любопытством высунулась: тетя, похожая на папу, продолжала улыбаться и протягивать к ней руки. Улыбался и дядя, и еще одна тетя, и все смотрели на неё. Только дядя, который сказал маме “Шалом”, почему-то не смотрел на неё, хотя тоже улыбался. И она решила, что прятаться от них незачем – улыбнулась и сказала:

– Малка! – после чего сразу пошла на руки к Фруме Наумовне.

Та прижимала её к себе, не мешая ребенку трогать свое лицо. Жадно всматривалась в лицо внучки.

– Вылитый Саша, когда был такой же маленький.

– И слава Б-гу! – откликнулась на её слова Эстер, почему-то немного смутившись. Потом спросила: - Вы устали с дороги – наверно, хотите отдохнуть? Саша отведет вас в гостиную. А я пока закончу накрывать на стол. Ведь сегодня йом-шеши, пятница: скоро надо будет зажигать субботние свечи. А потом придут папа и дядя Исаак из синагоги, и мы сядем за стол. Но, может быть, вы уже голодны?

– Нет, что ты! Мы можем тебе помочь? – возразили Фрума Наумовна и Соня.

– Если хотите.

Стол уже был накрыт белой скатертью; на нем две халы, укрытые салфеткой. Блюдо с фаршированной рыбой, две бутылки вина и серебряный стаканчик рядом. Они помогли Эстер разложить тарелки и приборы, поставить еще блюда с какими-то незнакомыми закусками.

– Вы не хотите зажечь вместе со мной субботние свечи? Я купила на всякий случай подсвечники для вас.

– Я – безусловно. Правда, забыла совсем – и как их зажигают, и что при этом полагается произносить. Если ты мне покажешь, я тебе буду очень благодарна. А ты, дочка? Подумай, что значит зажечь субботние свечи в Эрец-Исраэль[13].

– Мама, ну разве я отказывалась?

– Сейчас я дам вам, чем накрыть голову.

Зажжены свечи, и наступает ожидание прихода еще одного деда и его шурина. Они появляются не так скоро, и до их прихода сидят и разговаривают. Малка переходит с рук на руки.

- Шалом, дорогие мехутоним[14]. Очень рад видеть вас в Эрец-Исраель, - говорит отец Эстер. – А это брат моей покойной Ципы: знакомьтесь.

- Исаак. Или, правильнее, Ицхак. Это хорошо, что вы приехали: у нас теперь больше своей родни, – комментирует тот их приезд. Говорит он по-русски с довольно сильным акцентом: научился говорить сколько-то, пока находился в советском плену. Иногда переходит на польский, но его понимают только Менахем и Эстерка, остальные – нет. Зато родители Саши отлично понимают идиш. Саша с Соней говорить на нем не могут, но общий смысл сказанного улавливают.

Антон тоже: он у Соколовых проводил не меньше времени, чем дома. Звучат в разговоре и слова на иврите, и Менахема с Ицхаком тогда удивляет, что Антон лучше остальных прибывших сегодня понимает его.

– Ведь ты русский, насколько я успел тогда запомнить? Так где же познакомился с ивритом?

– Вы помните Женю, Сашиного друга?

– Помню. Он же, кажется, зять сестры Доры, которая приезжала сюда из Америки, и через которую мы посылали вам письма.

– Совершенно верно. Он сейчас профессор одного из московских институтов: один из его студентов оказался троюродным братом его. Изя его зовут.

– Как его, – кивнул в сторону шурина Менахем.

– Отличный парнишка. Тетя Фрума его особенно любила.

– Еще бы: настолько мне тебя, Сашенька, напоминал.

– Я его с книгами Греца познакомил. А он потом – ну, у него была неудавшаяся любовь с одной русской девочкой…

– Очень неглупой, между прочим: она считала, что смешанный брак создаст ей и ему лишние проблемы, – добавила Фрума Наумовна.

– Чушь: а как же мы с Сонечкой?

– Вы – особый случай. Да и не поймешь, кто из нас больше еврей, когда ты первый поцеловал землю, когда мы сегодня ступили на неё. И иврит, в отличие от нас, хоть сколько-то знаешь.

– Так я же начал рассказывать: с Изиком учил. Он, вообще, сионизмом стал интересоваться.

– Не ты ли больше всего о нем вначале ему говорил? Ты ж у Саши его нахватался больше, чем иной еврей.

– А почему я не должен считать, что евреи должны иметь свое государство? Я ж не забыл пятьдесят третий год.

– Его семья собиралась тогда прятать нас, семьи школьных друзей его старшего брата.

– Страшный год был, – добавил Менахем.

– Давайте, сегодня не будем вспоминать о печальном. Мы приехали в эту страну, чтобы вылечить Антошу и чтобы дальше жить здесь.

– Правильно, мехутенесте[15]. Лучше поговорим, как начать вам жить здесь. Вам всем придется ходить в ульпан[16]: учить иврит. Пока вы там учитесь, будете и пособие получать.

– А потом? Смогу я устроиться по специальности? – спросил Рувим Наумович.

– Но вы же бухгалтер, и таки высокого уровня. Здесь это лучше, чем инженер: мало того, что легче устроиться, так и имеют они больше, чем те. Не то, что в этом Советском Союзе.

– А с моей специальностью? – спросила и Фрума Наумовна.

– Предпочел бы, чтобы вы не работали. Если согласитесь сидеть с внуками, Эстерка сможет вернуться на работу. Конечно, после того, как, с Б-жьей помощью, родит сама. – Последняя фраза была не совсем понятна, но Фрума Наумовна не придала этому значения. – Вы о деньгах не беспокойтесь: я таки и здесь не совсем плохо зарабатываю

– Можно и мне задать вопрос? – спросил Антон. – Я же не смогу ходить в ульпан. Как мне учить дальше иврит? Можно попросить вас как можно больше говорить со мной на нем, а что я не пойму, переводить.

– Конечно, Антоша. Наверно, ты так даже лучше освоишь его, – Эстер погладила его по плечу.

Разошлись потом очень нескоро. Старшие мужчины расспрашивали Рувима, что там творится сейчас в Советском Союзе; он задавал вопросы об Израиле. Соня рассказывала Саше, как всё произошло, потом обо всех там. Очень подробно о каждом – чувствовалось, насколько он скучал по ним.

А Эстер и Фрума Наумовна, уложив ребенка, уединились на кухне. Эстер предложила сварить кофе, но Фрума Наумовна отказалась: потом может не заснуть. Поблагодарила невестку за внимание, погладила её по руке:

– Скоро уже? – она поглядела на округлившуюся фигуру Эстер.

– Через девять недель, доктор сказал.

– Я так рада, что ты и Саша вместе: не разошлись, как собирались. Теперь, когда у вас уже будет еще один ребенок, вы уже точно не расстанетесь никогда, и я буду за него спокойна.

– Разве вы хотели это с самого начала? Ведь нет, я видела: я намного его старше, не говоря уж о том, насколько некрасива.

– Да брось ты комплексовать относительно своей внешности. Стоит тебе улыбнуться и заговорить, и ты кажешься интересней любой красавицы.

– Вы очень великодушны: я о себе так не думаю.

– И напрасно. Все, кто тебя знает, скажут тебе то же. Сашин товарищ, Юра Листов, и его девушка, которые видели тебя только один раз, сказали мне потом, насколько понравилась ты им. Кстати, если помнишь, она тоже не блистала красотой.

– Ну, что вы: она страшно приятная – тоже очень понравилась мне. По-моему, её звали Катя.

– Совершенно верно. Но у Юры, между прочим, до неё была необыкновенно красивая девушка, а он предпочел Катю – и я его понимаю. При всем моем прекрасном отношении к Асе, я слишком видела, насколько Катя духовно богаче и тоньше её. Я думаю, Саша очень быстро понял, что за человек ты есть.

– Вы так думаете?

– Ну, а как же? Иначе разве он бы остался с тобой? Сделал бы тебе второго ребенка?

– Второго ребенка? Это не совсем так.

– В каком смысле?

– Это будет его первый ребенок от меня.

– А Малка? Она – приемная?

– Нет. Она дочь Саши – но родила её не я. Хотя и люблю её, как если бы родила сама. Вы подождите: я пойду, посмотрю её и принесу кое-что показать вам.

Она вернулась со сложенной газетой.

– Вот это её мать. Малка Черняк, девушка-сабра. За несколько часов до того, как он появился дома с ребенком на руках и сказал мне: “Это моя дочь”, она была убита арабским ножом. Так у нас появилась наша Малка: Саша так назвал дочь – именем её настоящей матери. Красивая девушка, правда? И совсем молоденькая.

В газете было две фотографии: девушка в военной форме и с автоматом, тонкая, как её Сонечка, и, рядом, она же, убитая, лежащая на земле, и возле неё Саша с завернутым в одеяльце ребенком – прижимает его одной рукой, в другой пистолет. Что было написано, Фрума Наумовна прочесть не могла: текст был на иврите.

– Я уже потом увидела это в газете и купила её. С тех пор храню: наверно, когда Малка уже станет взрослой, покажу ей. Вот так.

И стала рассказывать о том, как появилась Малка в её жизни. Правда, не всё – кое-что лишь молча вспоминала по ходу рассказа.

Примерно за год до дня, когда Саша, разбудив их ночью, протянул ей закутанного в испачканное кровью одеяло ребенка, он начал регулярно исчезать перед наступлением субботы – сначала до вечера её, а потом до утра понедельника. Куда-то далеко, потому что каждый раз брал у Исаака его машину. Куда уезжал, ей не говорил, а она, конечно, не спрашивала.

Но и так стало очевидно, что появилось в его жизни что-то, во что он не хочет её посвящать. Мало того, что заметно было, какой он ходит счастливый после каждой такой поездки – еще и почти не показывал ей свои стихи, которых писал, похоже, даже больше, чем всегда. Совсем не трудно было догадаться, что он встретил женщину, которую полюбил. (Еще бы не догадаться: нечастая физическая близость, существовавшая между ними, совершенно прекратилась.)

Поняла, что скоро произойдет то, о чем они договаривались, заключая свой брак: он будет расторгнут. Саша создаст семью с другой женщиной, любимой им – наверно, молодой, красивой. Не то, что она: некрасивая, старуха по сравнению с ним. Которая никому не была нужна до него и вряд ли опять будет нужна кому-то после того, как они расстанутся.

Она была готова к этому, хотя для неё их брак уже не был чисто фиктивным, как в день его заключения в московском ЗАГСе. Потому что привыкла быть с ним, первой читать его стихи, помогать и заботиться о нем. В этом был смысл и радость: ей было хорошо. Потому что любила его: умного, талантливого, бесстрашного. Не только как друг, почти по-матерински опекающий его, как ему, наверно, казалось. Как женщина! Которая любит его как мужчину, который всё для неё.

Но если они расстанутся, она будет рада его счастью с той – другой. Останется его самым верным другом, готовым помочь в любую минуту. Не будет питать и неприязнь к той, которая сделает его счастливым.

Конечно, уйдет жить к родителям и Исааку: чтобы не быть одной в квартире, где жили они вместе, и уже его нет больше. Пусть он в ней живет – со своей женой, уже настоящей – а она, в лучшем случае, придет когда-нибудь к ним в гости.

Его субботние отлучки из дома прекратились, когда у мамы случился острый гипертонический криз. Они все трое совершенно потеряли голову: считали, что мама вот-вот уйдет.

– Слишком понимаю: я сама испытывала то же самое, когда с мужем моим случилось это – произнесла Фрума.

– Саша нам всё время говорил, что его папа был в таком же состоянии, но ведь выздоровел же. Поэтому мы не должны поддаваться панике. Покрикивал на нас, чтобы мы ели: иначе наших сил надолго не хватит. Что бы мы делали, если бы не он, пока мама находилась в критическом состоянии?

О себе Саша тогда, казалось, забыл: постоянно находился с ними. Но, когда врачи сообщили, что опасность миновала, он опять уехал, взяв у Исаака машину. Правда, не в пятницу после работы, как раньше: в пятницу он пошел с папой и Исааком в синагогу и в субботу утром тоже. Он уехал уже, когда шахарит[17]в синагоге закончился.

Как ни странно, приехал вечером, хотя сказал ей, что приедет утром. И даже не совсем поздно. А она сходила в его отсутствие за чем-то из своих вещей домой и обнаружила там пришедший счет за телефонные разговоры. Судя по сумме, значительно превышавшей обычную, он возмещал отсутствие поездок разговорами по телефону, когда она отсылала его домой спать.

Состояние мамы восстанавливалось медленно: у неё и помимо гипертонии хватало болезней. Выздоровление шло очень неровно, и снова Саша по целому месяцу никуда не уезжал, видя, что они боятся остаться одни, без него. Только когда мама уже твердо пошла на поправку, возобновил еженедельные поездки.

Что-то непонятное произошло с ним в день рождения мамы. Справляли его без всяких гостей. Мама напоследок произнесла тост за Сашу: что как помог он в тяжелую минуту, и как мы все его любим.

– Я заметила, что он почему-то смутился. А через неделю взял отпуск в издательстве и уехал.

Несколько раз звонил, не сообщая, откуда: только спрашивал про здоровье мамы и про остальных. О себе почти ничего не говорил.

7

Появился он совершенно неожиданно: среди ночи. Эстер проснулась от его звонка в дверь раньше всех. Подошла к ней, спросила, кто там. Он ответил, и она открыла ему.

Он держал ребенка, завернутого в одеяльце с большим пятном бурого цвета; у ног стояла какая-то сумка. Но вместо того, чтобы войти, протянул ей ребенка и сказал: “ Это моя дочь. Позаботься о ней, пожалуйста. А мне надо ехать”. Она забрала ребенка, а он, сказав только, что в сумке бутылочка с женским молоком, быстро ушел, и с улицы донесся шум автомобильного мотора.

В квартире уже никто не спал: выглянули из комнат, когда он уходил. Включили большой свет и рассмотрели, что бурое пятно – от застывшей крови.

Эстер не знала, что делать: как обращаться с совсем маленькими детьми, никакого опыта не имела. Зато его имела мама: велела папе быстро достать чистую простыню, чтобы завернуть в ней ребенка, как только его развернут.

– Г-теню[18], да ей всего несколько дней от роду, – сказала она. Застывшая кровь была и на пеленках, и на тельце ребенка. – Что с ней? – но долго на этом сосредотачиваться не стала: – Надо смыть её: выкупать. Ставьте срочно воду на плиту: пока не зажил пупочек, купать можно только в кипяченой воде.

А в это время зазвенел телефон. Подошел к нему Исаак. Остальные слышали только, что говорил он:

– Да, приезжал. … Отдал нам ребенка и уехал. … Вон оно что! … Я тоже: давай встретимся через полчаса около бахайского храма. Нет: пешком потеряем лишнее время – будем оба на своих машинах.

На их вопросы ответил:

– Потом: некогда сейчас. – Когда выходил, карман у него был оттопырен: наверно, там был пистолет.

А они занялись ребенком. Вода закипела, и её поставили остывать. Тем временем вместе с мамой разобрали сумку и обнаружили там кроме бутылочки с молоком несколько пеленок. Еще была в ней маленькая коробочка, которую открывать не стали.

Еле дождались, пока остынет вода. Папа за это время отмыл с марганцовкой ванну. Когда положили в неё на подстеленную простыню девочку, она не проснулась, не заплакала: наверно, ей было приятно лежать в теплой воде, поддерживаемой рукой Эстер. Смыла осторожно с тельца кровь. Мама тоже наклонилась, чтобы, зачерпывая ладонью, поливать на грудку ребенка.

Девочка проснулась, когда её уже завернули и положили на кровать Эстер. Заплакала, но не потому, что была мокренькая: требовала молочка. Кормила её из найденной бутылочки мама: Эстер никогда это не делала.

Никто уже не ложился: просидели с ребенком до утра. А утром Эстер пошла, чтобы купить какие-нибудь искусственные молочные смеси. Тогда же и увидела утренний выпуск “Едиот Ахронот” с фотографией убитой вчера арабским террористом девушки: сразу купила и узнала, как это произошло.

Имя убитой было Малка Черняк; упоминался и Александр Соколов, он же поэт Бен-Реувени, с которым она ехала домой из больницы, где всего несколько дней тому назад родила дочь. Террорист убил её в то время, когда она кормила грудью своего ребенка, ударив в спину ножом. Он был затем застрелен Бен-Реувени.

Прибывшие туда солдаты Цахала[19], преследовавшие его, обнаружили взрывчатку за кустами, за которыми он скрывался, поджидая приближающуюся машину, чтобы завладеть ею и уйти от преследования. Остановить машину удалось ему с помощью оставленного на дороге отбитого дна стеклянной бутылки с острыми зубцами, проколовшими шину.

Купила самые дорогие смеси, какие были в магазине. Дома встретил плач ребенка. Папа держал его на руках и качал, пытаясь успокоить; мама тем временем грела в кружке с горячей водой бутылочку с остатками молока, часто вытаскивая и проверяя, достаточно ли нагрелось.

– Купила? – спросила она.

– Да. Думаю, это то, что надо. Еще утренняя газета: в ней как раз об этом, – Эстер подала газету. Мама схватила её.

– Можно уже кормить. Ты видела, как я делала: покормишь её сама, чтобы мы могли прочесть, – мама не говорила ни одного лишнего слова. Её, вообще, трудно было узнать: еще вчера все над ней тряслись, а сейчас она энергично распоряжалась ими. Будто забыла о всех своих болезнях: её стало не до них и, вообще, не до себя – ребенок Саши вытеснил всё.

Родители ушли в другую комнату, чтобы не беспокоить ребенка во время кормления. Оттуда вскоре послышался голос папы, читавшего вслух.

А Эстер взяла девочку и начала кормить её. Та жадно сосала. Она была теплая: Эстер чувствовала это, прижимая её к себе и рассматривая её личико. Да, таки очень похожа на Сашу.

Это было таким необычным для неё: держать на руках и кормить ребенка. Наверно, как раз то, о чем она, все-таки, мечтала: как каждая женщина. Если Саша не уйдет от неё – или пока не уйдет – этот ребенок будет её. Конечно, всё может быть, но ведь именно ей привез он дочь: значит, после гибели матери ребенка нет у него, кто ближе её, Эстер.

Родители кончили читать и вернулись к ней. Молоко в бутылочке закончилось, и маленькая заснула. Мама забрала её, положила на кровать. Потом сказала папе:

– Менахем, ты давай завтракай и иди на работу: мы и без тебя управимся. Конечно, ты не выспался, но уж как-нибудь. Я тебе сейчас сварю кофе покрепче.

После ухода папы достала простыню и стала резать её на пеленки.

– Зачем? – спросила Эстер. – Я же могу пойти и купить.

– Пока-то ты их принесешь, а они могут скоро понадобиться. Сейчас поставлю их кипятить, а потом ты прогладишь очень горячим утюгом, – мама знала всё, что надо было делать. – И кстати, мокрые пеленки простирай сейчас, и мы сунем их кипятить тоже.

Действительно, чистые пеленки были нужны: вскоре маленькая сходила желудком. Желтая слизь кисловато пахла молочком. Мама смыла её с попки и сказала, осторожно вытирая:

– Надо подсолнечное масло вскипятить: будем потом смазывать ей ляжки и писю, чтобы не подпревали. А присыпку ты купишь.

– Как ты всё это помнишь!

– Как я могу забыть? Я же делала это.

– Когда? Ведь мне уже больше сорока.

– Я это тоже не забыла, – мама задумалась о чем-то. Спросила, помолчав минут пять: – Как ты думаешь, это теперь наш ребенок?

– Что ты имеешь в виду?

– Надеюсь, что теперь он уже будет с тобой. Я ведь надеялась на это.

– Что мы не расстанемся?

– Да. Ему было хорошо с нами, и ты любила его: он не мог не видеть.

– Но понимал иначе.

– Но почему-то продолжал с тобой оставаться, хотя другая ждала от него ребенка.

– Ты болела, и он не мог в такое время оставить нас. Она тоже, догадываюсь, была не из тех, которые могут позволить отцу своего ребенка совершить неблаговидный поступок.

– Но она должна была знать, что у него есть ты – его жена.

– Это ты считаешь, что я была его женой – он так не считал. Всё по той же причине: я на десять лет старше, и брак наш был фиктивным, если помнишь.

– Да, но… Но ведь прошло уже столько времени, разве нет?

– Наверно, только для нас – не для него. В любом случае, я не могу радоваться, что молодая и красивая девочка, которую он любил, и которая родила ему дочь, погибла – и тем дала мне шанс на то, что он останется со мной. Не могу, мама.

– Ой, доченька, моя доченька!

В течение дня несколько раз раздавались телефонные звонки: папа спрашивал, как там маленькая, и не слышно ли что-нибудь об Исааке и Саше. Но он давно вернулся домой, когда Исаак, наконец, позвонил: что он и Саша в пути и скоро будут. Расскажет всё уже дома; попросил приготовить крепкий бульон: Саша со вчерашнего дня съел лишь питу с сыром.

8

Сашу Исаак привез поздно вечером. Вместе с ними вошел и Йонатан, которого мама и папа не знали. Каждый что-то нес. Исаак и Йонатан спустились снова, чтобы принести еще что-то, а Саша спросил:

– Где она?

– В нашей спальне. Спит: мы только что покормили её.

– Вы достали еще женского молока?

– Нет: купили американские молочные смеси. Наверно, можно будет найти и донора или кормилицу. Но скорей всего, арабку.

– Арабку? Нет: ни в коем случае. – Он пошел в комнату к девочке, Эстер за ним. Открыла дверь пошире, чтобы не включать там свет.

Дочка мирно спала на кровати. Саша наклонился над ней, коснулся рукой.

– Осторожно, – прошептала Эстер. – Она совсем недавно заснула.

– Она плакала? – также шепотом спросил он.

– Нет: почти совсем. Только когда писалась – но мы быстро меняли ей пеленку. Просто счастье, что мама всё помнит, а то не знаю, как бы сама смогла управиться: она делала и мне показывала. Завтра куплю еще пеленок: мы разрезали простыню, но и с тем, что было в сумке, этого может не хватить.

– Мы привезли все её вещи: там и пеленки, и всё прочее. Кроватку и коляску привезли тоже: я пойду помочь им принести.

– Принесут сами. А ты сейчас выпьешь чашку бульона.

– Я не хочу есть. И не могу.

– Через не могу: надо. Где иначе ты возьмешь силы, которые сейчас нужны? Ведь тебе растить её: это твой долг перед её матерью.

Он пил на кухне бульон, а в коридоре Йони говорил, прощаясь:

– Только, если что-то нужно будет, звоните мне сразу, не стесняясь, в любое время, – и осторожно щелкнул замок входной двери: Йони ушел. Вскоре на кухне появился Исаак.

– Поел что-нибудь? – спросил он Эстер.

– Выпил чашку бульона.

– С чем-нибудь?

– Нет, безо всего.

– Я бы тоже поел. А заодно и выпить не мешает. Тебе, Саша, тоже.

– Тогда идите в столовую: я вам всё принесу туда. Папу тоже пригласить?

– Желательно.

Но папа не пришел: лег уже спать.

О чем довольно долго говорили Саша и Исаак, Эстер, конечно не знала. Когда вышли из столовой комнаты, от обоих хорошо попахивало водкой – от Ицика еще и табаком. Она даже сделала ему замечание, чтобы в квартире больше не курил: в ней ведь ребенок. Исаак сказал:

– И как я сам не сообразил, – и пошел полоскать рот. Был он под шефе и выглядел очень усталым.

А Саша, к удивлению, не казался ни захмелевшим, не уставшим. Спросил только про дочку, но посмотрел на неё только издали: боялся дохнуть водочным перегаром. Уложила его Эстер на диване в гостиной, и он быстро заснул. А она легла, положив ребенка рядом с собой: кроватку в тот вечер еще не собрали, а в коляску девочку не разрешила класть мама – в ней может быть душно.

Проспал Саша до следующего вечера, и его не будили никакие звуки – даже плач ребенка. Поднялся как раз к тому времени, когда должны были купать её. Уже не в большой ванне, а в маленькой ванночке, которую устанавливал папа вместе с Ициком. Купали снова Эстер с мамой, а остальные стояли вокруг и смотрели. Саша был еще сонный, и его делать что-либо не допустили: пеленку, которой промокнули девочку, подал папа. Он же и отнес её в кроватку, на ходу повторяя:

- Унзере зисе, зисе мейделе[20].

Потом Эстер покормила ребенка и вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой, чтобы услышать, если ребенок заплачет. Мама в это время уже кормила мужчин ужином. Во время него решили, что Ицик и папа пойдут спать в их, Саши и Эстер, квартиру, а Саша останется ночевать здесь.

Когда папа с Исааком ушли, и мама уже тоже легла, сходив перед этим проверить, как спит ребенок, Эстер осталась с Сашей. Предложила ему что-нибудь поесть: мама сказала, что за ужином не ел совсем – не мог еще. Согласился выпить чай и съесть кусок хлеба с творогом.

Молчали оба. Она только спросила:

– Ей уже дали имя?

– Нет. Хотели: Ноэми – в честь бабушки. Тоже убитой арабами.

– Наверно, надо Малкой?

Он ответил не сразу:

– Конечно, – в глазах его светилась благодарность.

Он не сразу отошел. Ходил замкнутый, ни с кем не разговаривал почти. Только с дочкой – наедине: замолкал, если обнаруживал, что кто-то еще его слышит.

Папа и Исаак каждый вечер шли в синагогу: читать кадиш. Когда однажды Исаак предложил ему тоже пойти с ними, ответил:

– Нет. Как же Он мог допустить, что её не стало?

А девуля была главным интересом всех. Папа и Исаак возвращались из синагоги, чтобы поприсутствовать при её купании прежде, чем отправиться на другую квартиру ночевать. Стояли возле её кроватки, разговаривали с ней – и скоро Малка стала их узнавать. Хотя Сашу, Эстер и маму, которые были с ней гораздо больше, раньше. Решили, что Эстер на работу уже не возвратится, пока маленькая не подрастет: тогда она сможет уже быть с мамой.

Вскоре вышла книга Сашиных стихов: имя его стало известным уже многим. Приходилось выступать на различных конференциях, по радио, давать интервью. Но его это мало радовало: по-прежнему избегал людей. Всё свободное время проводил дома. С ними: дочкой, Малкой, и с ней, Эстер.

Был рядом с ними менее напряженным. И не реже раза в месяц уезжал: понятно, куда.

Очень любил сидеть и молча смотреть, как она кормит ребенка. О чем он думал при этом? Почему что-то непонятное появлялось в его глазах, когда она поднимала голову и улыбалась ему? Какая-то смена чувств: боли, радости, недоумения. Она бы всё отдала, лишь бы исчезло первое.

О себе как-то не думала: почему-то не могла представить, что он когда-нибудь сможет расстаться с ней. Она нужна ему, его ребенку – ставшему родным. Что еще ей нужно? Наверно, только то, чтобы он понял, что она к нему испытывает. Сможет ли он когда-нибудь?

А время шло: Малка уже давно научилась улыбаться и стоять в кроватке, и её уже кормили не только молочными смесями. Пеленки тоже давно сменили ползунки.

… И в один вечер это случилось. Она поила Малку молочком после купания. Чувствовала на себе его взгляд – и не смогла не улыбнуться ему. Улыбалась, а он смотрел ей в глаза и дышал так, будто задыхался от нахлынувших мыслей. А потом вдруг в глазах у него мелькнуло что-то. И он подошел к ней: тихо поцеловал её волосы и прижался головой.

– И заплакал?

– Нет: он сильный – Саша.

А ночью он пришел к ней: она опять была его. Но он не дал ей предохраняться, как раньше, и она поняла, почему. Чтобы родила ребенка – была спокойна, что он уже не уйдет от неё. Его привязанность к ней стала любовью: она – его женщиной, его женой – настоящей.

Когда она забеременела, они вместе пошли сказать об этом маме. Как она обрадовалась, бедная: уже чувствовала, что жить ей осталось недолго. Почему-то отослала её потом, оставшись с Сашей, и они долго разговаривали.

Умерла мамочка от уремии. В тот день, когда её моча уже не содержала шлаков, и она знала, что через несколько часов её не станет, она захотела по очереди попрощаться со всеми.

Папе велела после её смерти найти себе другую жену, чтобы было, кому о нем заботиться: Эстерке с двумя детьми это будет трудно. Братику – жениться, наконец: даже, может быть, на какой-то женщине, о которой она, оказывается, знала. Дочери и зятю – чтобы жили дружно и не забывали о папе и дяде. А Малку, которую ей принесли, поцеловала и сказала:

– Зай мир гезунд ун гликлих, майн лихтикер понем[21]. Более счастлива, чем твоя бедная мать. И чтоб ты была хорошей старшей сестрой твоему будущему братику или сестричке.

Потом добавила – уже всем:

– И чтобы вы долго не плакали, слышите? Эстерка чтобы ни в коем случае не могла родить больным моего внука или внучку. Жаль только, что я уже не увижу его, но, все равно, уйду спокойно, зная, что он будет.

Антошу и Сонечку оставили ночевать у Эстер и Саши, а старшие Соколовы пошли вместе со сватом и Исааком к ним домой: там и должны они дальше жить.

– Вы только что б не волновались: вылечат Антошу, вот увидите, – говорил на ходу Менахем.

– Обязательно. Почему такой молодой должен остаться слепым?

– Когда его можно будет показать тому врачу? – спросила Фрума.

– Ну, завтра – нет: суббота. А послезавтра уже воскресенье: рабочий день. Послезавтра и повезем его. Машина у меня есть: Сонечка может её водить?

– Может – только прав у неё нет. У Антошиного отца есть машина: последнее время Антоша на ней и ездил. В ней его и стукнул тот мерзавец. Но Соню водить Антоша выучить успел.

– Тогда машина будет в её распоряжении, чтобы мне и Саше не надо было уходить с работы. Конечно, за исключением случаев, когда наше присутствие будет необходимо.

– Вы очень добрый, Исаак.

– Но мы же не чужие. И мне очень нравится ваша дочь и ваш зять: Саша столько рассказывал нам о них – ваших “младшеньких”. Еще мне очень нравится имя вашей дочери: Софья. Сонечка… Зосенька.

---

[1] Любовь моя (англ.)

[2] http://www.youtube.com/watch?v=uBD9j94Chu8&feature=related

[3] – Бабушка, это я. Доброе утро. Думаю, я разбудил тебя: прошу прощения. (англ.)

[4] – Доброе утро, мой дорогой. Почему ты звонишь мне так рано: что случилось? (англ.)

[5] – Мы не поедем в Москву: Соня не может стать моей женой. Слышала ты такую русскую пословицу: (англ.)

[6] Б-же, благослови Америку! (англ.)

[7] – Алло! Брайан на проводе. (англ.)

[8] дорогая (англ.)

[9] аварии (англ.)

[10] Пусть благословит Б-г вас обоих. (англ.)

[11] Удачи (англ.)

[12] Отклоняю. (англ.)

[13] Страна Израиля.

[14] сват и сватья (идиш)

[15] сватья (идиш)

[16] Научное учреждение или школа для интенсивного изучения иврита.

[17] утренняя молитва

[18] Б-же мой. (идиш)

[19] Армия обороны Израиля.

[20] Наша милая, милая девочка. (идиш)

[21] Будь мне здорова и счастлива, моё светлое личико. (идиш)

[Up] [Chapter I][Chapter II] [Chapter III] [Chapter IV] [Chapter V] [Chapter VI] [Chapter VII] [Chapter VIII] [Chapter IX] [Chapter X] [Chapter XI] [Chapter XII] [Chapter XIII] [Chapter XIV] [Chapter XV] [Chapter XVI] [Chapter XVII] [Chapter XVIII] [Chapter XIX] [Chapter XX]

Last updated 05/29/2009
Copyright © 2003 Michael Chassis. All rights reserved.