Западный полюс

Глава III

Новый год

До Нового года оставалось лишь два дня. Защита проекта послезавтра с утра. Сделано уже почти всё: осталось только дооформить расчетно-пояснительную записку. Совсем ерунда – на час, не более, если сосредоточиться. Но как назло, это никак не удавалось: за это время сделано не более пятой части.

Мысли далеко от незаконченного дела – на том, что так и не удалось: отыскать девушку, похожую на его маму – Марину. И настроение оттого мерзкое. Поэтому и не идет работа.

Женя очередной раз выскочил на лестничную площадку. Закурил. Там и застал его Листов, поднимаясь по лестнице.

– Вайс, есть разговор, – без всяких вступлений сказал он. Выглядел Юрка слегка возбужденным.

– Что-то случилось?

– Да. Случилось.

– Очередное знакомство, угадал?

– Yes.

– Поздравляю!

– Поздравления мне недостаточно.

– А что еще?

– Как что? Новый год же на носу. Куда мне её пригласить: в общежитие? Сам знаешь, как там гудеть будут.

– Так в чем проблема? Пойдем к Гродовым: там все наши будут. Тебе, как сам понимаешь, будут рады – тем более с девушкой.

– Отпадает: она не пойдет без подруги. Так что давай встречать у тебя.

– Каким образом?

– Всей нашей компанией. Только нужно пригласить еще двух девушек. Я пока, правда, знаю только одну, кого точно можно. Лену: она явно предпочтет встречать у тебя, а не в общежитии. Ну, за оставшиеся два дня, надеюсь, еще одну найти удастся.

– М-да! А когда предлагаешь нам по магазинам бегать, чтобы купить все?

– Я думаю, мамы наших ребят охотно помогут. Особенно потому, что их мальчики будут, наконец-то, встречать Новый год в компании с девушками. Потом, у тебя же почти всё сделано.

– А Витальке завтра помочь надо, или нет? Ведь он как старался.

– Еще бы нет: тем более что он-то и сможет взять нам всё, что надо! Безо всякого труда – прямо через отца: в его гастрономе. Я думаю, возражений больше никаких?

– Как сказать. Честно говоря, совершенно не хочется быть в компании никаких девушек: главным образом, потому, что мне начинает казаться, что ты пытался знакомить меня еще с кем-то для того, чтобы я перестал думать о той. Напрасно! Я, всё равно, не успокоюсь, пока не найду её. С тобой или без тебя.

– Поверь, что со мной быстрей. Но ты думаешь только о своем настроении, а обо мне и Саше с Ежом нет. Ты жуткий эгоист, Вайс. Предупреждаю самым серьезным образом: если ты не согласишься, то можешь пожалеть об этом – жутко.

– То есть? Ты что-то начинаешь говорить загадками. Давишь на мозги?

Но Листик замотал головой:

– Нет уж: больше я тебе ничего не скажу сейчас. Только потом: тогда уже будет поздно. Соглашайся, слышишь!

– Ладно: всё равно ведь, не отвяжешься.

– Нет, конечно. Иди, звони Ежу: пусть зайдет за Сашенькой – и быстро сюда.

Саша с Ежом не заставили себя ждать. Отнюдь не стали возражать, когда Юра изложил им свой план встречи Нового года. Быстро обсудили, что надо купить.

– Следующий вопрос касается организации танцев. Вы хоть немного танцевать-то можете? – спросил Листов Сашу и Ежа вдруг скисшим голосом.

– Можем, – не совсем уверенно ответил Саша. – «Младшенькие» учили нас последнее время.

– Это звучит обнадеживающе. Главное, не робеть и не бояться девочек: они нормальные, и вас не съедят. Кстати, надо вам попросить Соню с Антошей подкинуть танцевальных пластинок: их маловато. И последнее...

Его слова прервал дверной звонок. Женя пошел открыть.

– Извините, а что, Клавочки нет дома? – это была тетка Клавы, которая появлялась у неё очень редко. С ней девушка.

– Нет еще, – на дверях и Клавы и Тамары висели замки.

– Вы нам не разрешите подождать её у вас на кухне?

– Ну, зачем: проходите в мою комнату. Там подождете.

– Да мы и на кухне можем: зачем вас-то беспокоить?

– Да ничего: проходите.

В их присутствии Листов обсуждение не возобновлял. Молчали все. К счастью, это продолжалось очень недолго: пришла Клава с Толиком и увела тетку с девушкой к себе.

– Кто такие? – спросил Женю Юра.

– Клавина тетка. А девушка – её дочь, наверно.

– Хорошенькая – ты разве не заметил?

– Нет. А что?

– Возвращаясь к прерванному вопросу: нехватке одной девушки в нашей компании. Может, её можно пригласить?

Женя пожал плечами:

– Не знаю. Просто ничего не знаю о ней: вижу сегодня первый раз.

– Не столь важно. Какая бы ни была, погоды она одна в нашей компании не сделает. Провентилируй вопрос.

И Женя пошел, постучал к Клаве. Вызвал её на минуту.

– Кто эта девушка? Её дочь?

– Надя? Да, дочь. А что?

– Можно её пригласить в нашу компанию? Мы будем встречать Новый год у меня, и нам не хватает девушки.

– Сейчас спрошу. – Через минуту она вышла вместе с Надей. – Вот: договаривайтесь.

Юрка был прав, заметил про себя Женя: она была, действительно, хорошенькая. Стеснялась, разговаривая с ребятами, особенно поначалу.

– Давайте знакомиться, – сразу приступил к делу Листов. – Меня зовут Юра. Это Женя. А это Саша и Сережа.

– Очень приятно. А я Надя.

– Как я понимаю, Клава передала вам наше предложение насчет Нового года, и вы появились, чтобы сказать, что согласны принять его. Хотя, думаю, вас наверняка могли куда-то уже пригласить.

– Да.

– Да – в смысле, согласны или уже пригласили, и вы пришли только чтобы поблагодарить нас за приглашение?

– Да.

– А уговорить вас не удастся?

– Уговорить? Я же согласна. Меня, правда, уже пригласили – ну и что? Там, наверно, не будет хорошо, как с вами.

– Тогда прямо к делу. Значит, так: придут еще три девушки. Справлять будем здесь, у Жени. Остальное давайте обсудим. Первое: нельзя что-то вынести, чтобы места танцевать было побольше?

– Можно: кровать.

– А стол сдвинем на её место. Надя, танцевальные пластинки у вас имеются?

– Хороших нет.

– Тогда ваше задание не меняется: попросить у “младшеньких” пластинок и что-то у мам. А впрочем, можно позвонить – даже сейчас. Мама дома? – спросил Листов Ежа.

– Была дома, когда уходил. И Сашина мама с Сонечкой тоже были у нас. Скорей всего, и сейчас там.

И Юра ушел звонить, прихватив лист бумаги и карандаш. Вернулся минут через двадцать – с сияющим лицом.

– Стол будет ой-ой-ой какой, – он положил на стол лист, исписанный перечнем того, что пообещали мамы. – И пластинки будут: “младшенькие” поделятся. Так что на нашу долю досталось только вино, покупные закуски, фрукты и конфеты. Кстати, я сказал нашим мамам, что мы можем через Витальку достать по блату буквально всё – они продиктовали, что взять для них, – он перевернул лист. – Можно прямо отсюда выбрать: прошу ознакомиться и выдвинуть предложения. Первое слово Наде как единственной присутствующей представительнице девичьей половины нашей новогодней компании.

– А по сколько собираем с человека? – спросила она.

– Это уже наш вопрос: кавалеры приглашают дам – они и платят. Кроме того, я считаю, поскольку Саша с Ежом столько приволокут из дома, за остальное, кроме вина, платить будем Женя и я; за вино все четверо. Согласны?

– Конечно.

– Но раз вы за всё платите, вам и выбирать, – сказала Надя.

– Но где-то и подскажите, ладно?

– Хорошо.

Выбирал практически Юра сам, остальные ребята почти во всем соглашались с ним. Количество выбранного подкорректировала Надя: сказала, чего много и что совсем не нужно. Но когда решили взять шампанское, мускат, “Черные глаза” и водку – всего по бутылке, удивилась:

– Этого хватит?

– Не бойся: хватит.

Подсчитали стоимость покупок и решили, если Виталька предложит еще что-то из деликатесов, можно взять кое-что сверх списка. Договорились начать собираться тридцать первого в десять, чтобы заранее накрыть стол.

Первая ушла Надя. Потом ребята. Листов, перед тем как закрыть дверь, сказал:

– Всё будет прекрасно, Вайс, поверь мне. Клянусь, ты не пожалеешь, что согласился. – Жене снова показалось, что он умышленно что-то не договаривает.

Он вернулся к себе, но только уселся за письменный стол, постучалась Клава.

– А меня тетка пригласила к себе. Я Толика хотела взять с собой, но раз ты будешь здесь на Новый год, может быть, я могу его уложить пораньше и оставить дома, а?

– Конечно же! Зачем таскать его с собой? Пусть спит в своей постели, а не где-то.

– Ты будешь заходить к нему посмотреть?

– Буду, не беспокойся. А проснется – посижу с ним, пока не уснет.

– Ну, спасибо тебе. Знаешь, я завтра елку принесу – ты её можешь на Новый год поставить у себя, а на следующий день мы перенесем ко мне. Хочу, чтобы у тебя всё было как можно лучше. Ладно, я пошла: не буду тебе мешать.

Он чувствовал, что как-то успокоился. И работа пошла быстро.

Следующий день был нелегким. Виталька позвонил с раннего утра и попросил помочь сделать расчетно-пояснительную записку.

– Понимаешь, зашиваюсь: еще и лист один надо успеть закончить. Всю ночь опять работать придется. Может, найдется у тебя сколько-то времени?

– Вчера еще всё добил. Если поможешь мне с вином и продуктами к Новому году, я целиком в твоем распоряжении.

– Вайс, ну какой вопрос? Отцу позвоню, и будет всё. Диктуй что надо.

– Лучше бери чертежи и все, что успел сделать по записке, и прикатывай ко мне. Доска у меня уже свободная, сможешь на ней чертить. Позвонишь от меня.

Виталька прикатил необыкновенно быстро: наверно, на такси. Готовый разбиться в доску, лишь бы Женя помог.

– Я уже предварительно говорил с отцом: сделает всё и даже больше.

– В каком смысле?

– Даст даже кое-что из того, что ты и не предполагаешь. И доставит на машине, когда заедет за мной. Но только при условии, что и ты сделаешь всё возможное. Думаю, ты сможешь.

– Не волнуйся: раз мне не надо мотаться по магазинам и стоять в очередях, весь день в нашем распоряжении. Подналяжем и успеем, надеюсь. Мне вот что нужно, – Женя сунул Витальке список.

– М-да – не мало. Ну, да ладно: папочка осилит. Только я тебе рекомендую взять еще кое-что: шейку, например.

– Представления не имею, что это такое.

– Вкуснятина – неимоверная. И вот это еще, – он произнес еще несколько совершенно неизвестных Жене названий и объяснил, что это такое.

Обсуждение окончательного списка не отняло много времени. Виталька позвонил отцу, сказал, что всё будет: Женя может не волноваться. И они засели.

Работали, не разгибаясь, почти не выходя курить и сделав лишь два коротких перерыва, чтобы поесть. Жене, делая записку, приходилось лезть в чертежи: он обнаружил в них несколько ошибок и указал их Витальке, чтобы тот исправил. К счастью, чертил Виталька быстро.

В половине десятого он уже смог позвонить отцу, чтобы заехал за ним через час и привез обещанное. Этот час они уже не работали: Виталька закончил лист, и Женя показывал ему законченный черновик записки и давал необходимые пояснения.

Виталькин отец сам занес заказ. Рассчитались, поблагодарили друг друга за помощь. И Виталька укатил: ему еще предстояло переписать записку набело и начертить схемы в ней: сидеть заполночь.

Женя позвонил Валентине Петровне – сообщить, что продукты получил, и пообещал позвонить её завтра сразу же, как вернется из института.

Женя с Юрой сдали проект первыми. Если бы не Виталька, сразу укатили бы, но пришлось задержаться, чтобы помочь ему.

Но в час дня уже были у Жени и позвонили Валентине Петровне, что сейчас всё принесут. Пока отнесли, а потом притащили к Жене то, что уже было приготовлено, и пластинки, которыми щедро поделились «младшенькие», прошло еще два часа. Листов уехал, а Женя стал разбирать кровать.

Потом настала очередь елочки. Он принес её из сарая и поставил у себя в комнате на письменном столе. Вместе с Клавой украсили её; Толик старался тоже помогать и осторожно подавал игрушки.

Затем навел порядок, вытер везде пыль и вымыл пол. Погладил брюки, рубашку и галстук, надраил туфли.

… Уже давно стемнело. Было тихо: Клава и Тамара с Виктором Харитоновичем собирались у себя в комнатах и почти не выходили. Можно было прилечь и попробовать поспать часик. Он зажег лампочки на елке и погасил свет.

Пахло свежей хвоей, светились разноцветные огоньки, и на душе было почему-то спокойно: как будто ждало его сегодня что-то хорошее. Что?

Не заметил, как задремал. Очнулся от стука в дверь: это были Виктор Харитонович и Тамара.

– Мы уже уходим – так что заранее поздравляем тебя с Новым годом. Чтобы он был более счастливым, – сказала Тамара, целуя его накрашенными губами. – Ты, конечно, встречать у ребят своих, как всегда, будешь?

– Нет: дома.

– Один?

– Ребята и Юра придут.

– ?

– Будут и девушки.

– Неужели? Наконец-то!

– Томка, кончай! Увидишь, будет у него всё хорошо. Что с Инкой не повезло, жалеть ему нечего: не такая ему нужна. Что Б-г не делает, всё к лучшему.

– Конечно, конечно! Ну, ладно, Женечка, мы пошли.

Женя глянул на часы: половина десятого. Вовремя, оказывается, разбудили: скоро уже начнут приходить. Он поспешно пошел на кухню: смыть холодной водой сонливость, а заодно и след Тамариной помады.

Он затягивал галстук, когда тихо постучала и вошла Клава.

– Толик заснул уже – я думаю, проспит до утра. Ты только заходи к нему иногда, ладно?

– Конечно – не беспокойся. Я же с ним умею управляться.

– Я знаю. Слушай: если посуда или что-то еще понадобится, ты знаешь, где у меня найти.

– Спасибо, Клав.

– Теперь давай поздравлю тебя. Дай тебе Б-г найти в новом году твою Марину: это одно и пожелаю тебе сейчас.

– Да: это главное. Я найду её, всё-таки.

– Обязательно!

– Я тоже тебе желаю счастья в наступающем году. Во всем.

– Спасибо, Женечка. Скажи, как я сейчас выгляжу?

– Во! Серьезно.

– Мне сегодня необходимо выглядеть как можно лучше. Понимаешь... Ой, звонят в дверь!

– Ребята, должно быть, уже.

Он открыл дверь: на площадке стоял какой-то высокий плечистый мужчина, за ним – улыбающаяся Надя.

– Я Дед Мороз. Привез тебе подарок: вот эту красивую девушку. Только так не отдам: давай мне в замен другую – не хуже.

– Сейчас получите. Клава! А вы проходите, пожалуйста. Только тише: малыша можете разбудить.

– Понял. А вот и она: замена, – сказал он, увидев Клаву. – Одевайтесь, я вас здесь, на площадке подожду. Только побыстрей: я мотор машины оставил включенным.

Через минуту Клава вышла уже одетая; они сразу ушли, и Женя остался с Надей в совсем затихшей квартире. Помог ей снять пальто и провел к себе.

– Ребята должны появиться тоже с минуты на минуту. Но, может быть, мы не будем их ждать – начнем накрывать.

– Давайте, – улыбаясь, согласилась она.

Достал белую скатерть, она постелила её на стол, и стали ставить тарелки и приборы. Потом он вытащил Виталькины яства, хранившиеся между створками окна, и отнес на кухню; Надя, надев Клавин передник, стала нарезать и раскладывать. Принес то, что дали мамы ребят, сунул между створками окна по совету Нади водку и шампанское, и присоединился к ней.

Делая, они почти не разговаривали: только по делу и только на “вы”. Она продолжала смущенно улыбаться. Такая же хорошенькая, как позавчера, только нарядно одетая и надушенная.

Вскоре ей стало жарко: она сняла жакетик своего английского костюма, расстегнула верхнюю пуговку блузки. Нагнулась, нарезая колбасу, и стала слишком видна её грудь. И он подумал: “Как Лялька” – стало неприятно. Он замолчал: она каким-то образом почувствовала это – застегнула пуговку.

Неприятные мысли перебил приход Саши и Ежа, притащивших еще немало. Надя говорила, что и как раскладывать и где ставить на столе. Но вчетвером дело пошло много быстрей, и к одиннадцати часам абсолютно всё было готово.

А Юрки с его девушками еще не было, и все молча сидели в ожидании. Толька в четверть двенадцатого раздался звонок, и Женя рванул открывать. Он открыл, и сразу вошел Листов. За ним три девушки.

И сердце у Жени дало толчок – он не поверил своим глазам: последняя из вошедших была Она – Марина. И она тоже смотрела, не отрываясь, только на него.

...Позавчера, когда Ася пришла с парнем, с которым она познакомилась в книжном магазине, и он пригласил их обеих встречать Новый год у его друга, она почему-то, неожиданно для себя, сразу согласилась. А он очень быстро ушел, и только тогда она поняла, почему: он очень походил на того, к кому подходил тогда на вечере тот странный, робкий парень – Женя, который, почему-то, запал ей в душу. Она ругала себя потом за то, зачем сама не сказала, где учится и живет, потому что не могла забыть его.

Она знала, Славка Ковалев, кумир всех девчонок на потоке, преданно ходивший за ней, сбивает компанию, чтобы быть там с ней – и, похоже, собирается сделать ей на Новый год предложение. Вчера, когда она сказала ему, что не может пойти в его компанию, он побледнел, и губы у него дрожали. Было даже жалко его, но желание уступить и поменять свое решение не возникло.

И сейчас она видела, как рад он – оттого, что видит её снова: значит, всё хорошо. Просто, он не решился тогда ничего спросить. И значит, та очень красивая девушка, с которой она его встретила тогда на эскалаторе, не его девушка и тем более не жена. Как он тогда, не обращая внимания на ту красавицу, смотрел, не отрываясь, на неё только, как рванул по эскалатору вслед за ней и чуть не сбил ту. Значит, не забыл – значит, она что-то значила для него.

Но тогда она решила – по тому, как удержала его та, что это, наверно, его жена. Это и помешало ей снова пойти на вечер в его институт, чтобы попытаться снова встретить его. И снова ругала себя потом.

...Она продолжала смотреть ему в глаза, и было хорошо, как никогда прежде в её жизни.

– Женя – Марина, – представил их друг другу Листов.

– Я знаю, – ответил каждый из них.

Юра тем временем представил свою девушку, красивую блондинку, и Лену.

– Вы чего так долго? – спросил Еж. – Мы уже волноваться начали.

– Знаете, что с транспортом сейчас творится? У их общежития нет рядом метро, и троллейбус пришлось столько ждать. Потом еще еле влезли. Такси пытались поймать – да какой там! – объясняла Лена. – Но ничего: вместе все быстро накроем.

– Всё уже давно накрыто, – сказал Женя. – Садитесь, а я сейчас тоже приду.

Он тихо вошел в Клавину комнату и, не включая свет, подошел к Толику. Тот крепко спал.

– Толечка, я сегодня такой счастливый! – Он осторожно поцеловал его, подоткнул одеяло, и пошел в свою комнату, где ждало его место рядом с Мариной.

– Женя, садись скорей, а то у Юрочки уже тоска в глазах, – сказала Лена.

Рюмки были уже налиты: до наступления Нового года осталось лишь десять минут.

– За старый год! – провозгласил Листов, взявший на себя, как всегда, роль тамады. – За его счастливое завершение! – Только Женя и Марина полностью поняли смысл второй его фразы; они первые чокнулись друг с другом.

Спешно проводили старый год, и Юра, хлопнув пробкой, стал разливать шампанское. Все застыли с бокалами, вслушиваясь в звуки боя кремлевских курантов по радио: “Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать!” С Новым годом!

Женя смотрит на Марину, продолжая не верить, что снова видит её. Но она тоже смотрит на него, и в глазах её тоже читается радость. Значит... Значит, всё хорошо.

– Марина, что вам положить? – спросил он её.

– Стоп! – закричал Листов. – Никаких “вы”: только “ты”. За это будет следующий тост: всеобщий брудершафт.

– Чуть попозже, Юрочка, – строго заметила Лена.

– Конечно: будет про запас. Джентльмены, обслужите своих дам.

Все достаточно голодны и отдают должное тому, что на столе. А всё сегодня безумно вкусное: и закуски, и изделия Валентины Петровны и Фрумы Наумовны.

…– Уф, до чего ж люблю праздники! – сказал Листов, когда аппетит был полностью утолен. – Ну, братцы, ваши мамы сегодня превзошли самих себя. Мои персональные новогодние поздравления и благодарность им обоим. Женя, у тебя есть сигареты? Не грех бы сейчас и покурить.

– Только не здесь, – сразу откликнулась Лена. – Идите-ка курить на кухню или на лестницу.

Очутившись за дверью, Женя сразу обнял Листова и крепко стиснул его.

– Юрочка! Спасибо, Листик!

– Ладно, только пусти: ты же мне кости сломаешь!

– Юрка, но почему позавчера еще не сказал, что нашел её?

– Боялся.

– Чего боялся: что испортишь сюрприз, что ли?

– Нет: что это окажется не она. Марина ведь как-то изменилась внешне.

– Чем? Только, что косу отрезала. Врешь, я думаю. Врешь, да?

– Вру, Женька: откуда я знал, как она отреагирует, когда увидит тебя. Если бы получилось иначе, я бы очень жалел, что нашел её.

– Но ведь всё замечательно!

– К счастью: я видел, как и она обрадовалась. Поэтому тоже рад. А теперь пошли на кухню.

– Курить? Лучше тогда на площадку.

– Нет: другое дело есть.

На кухне он открыл столик и достал оттуда четвертинку водки и два куска черного хлеба с маслом.

– На Новый год нельзя пить слишком много – но и слишком мало тоже. Для обретения сенанга, как именуют малайцы состояние душевной наполненности, доза выпитого для меня маловата. Тем более что у нас двоих есть сегодня за что выпить, – он разлил водку. – Дай тебе Б-г счастья с ней! – Они чокнулись и выпили.

Быстро заели и ушли на площадку. Юра видел, как не терпится Жене вернуться. Но надо было скрыть запах выпитой водки, поэтому торопливо сделали несколько затяжек.

Все уже вылезли из-за стола. Еж подключал проигрыватель; Лена перебирала пластинки. Юра выключил верхний свет: горела только настольная лампа и разноцветные огоньки на елке.

Женя видит в полутьме, как блестят глаза Марины, ласковую улыбку на её лице. Ему до сих пор не верится, что это на самом деле – не сон, не мираж. Её рука в его руке, другой он обнимает её за талию. Как тогда, она слушается удивительно. Г-споди, до чего он счастлив!

Но танец прервал внезапно появившийся Толик. Босой, во фланелевой ночной рубашечке, он стоял на пороге комнаты и смотрел на елку.

– Женя, уже Новый год, да? – он тер глаза. Женя бросился к нему, подхватил на руки.

– Да, Толечка. Только сейчас ночь, и ты должен спать.

– Я не хочу: вы же все не спите.

– Мы большие. Ты же обещал маме, что будешь крепко спать. Пойдем!

Он унес малыша и уложил его в постель. Но Толик не хотел засыпать. Женя попробовал рассказывать ему сказку – Толик перебивал бесконечными вопросами. А почему Новый год? А где Дед Мороз? А Снегурочка? И множество других.

Дверь приоткрылась, и тихо появилась Марина.

– Женя, ты там понадобился.

– Я не могу пока: он не засыпает никак.

– Иди: я посижу с ним.

… Нужны были еще тарелки. Он разыскал их на Клавиной кухонной полке, отдал Лене, и пошел обратно. Но войти не успел: из комнаты, тихонько прикрывая дверь, появилась Марина.

– Спит. Думаю, будет до утра.

– Как вам...

– Тебе, – поправила она.

– Да, конечно. Как тебе это удалось?

– Я взяла его на руки и ходила с ним, разговаривая: он и заснул.

– Спасибо.

– Что ты: не за что. Такой славный малыш! Кстати, он в основном говорил о тебе: что ты самый умный и самый храбрый. Насчет последнего я, правда, не поняла, – она тихо засмеялась.

– И насчет предыдущего тоже не понятно, почему. Марина, я не могу себе простить, что вел себя тогда, как идиот. Мне очень хотелось увидеть вас... тебя снова. Я так рад, что опять встретил тебя.

– Я тоже. Правда.

– И я тебя смогу опять увидеть?

– Конечно.

– Когда?

– О, Толик, наверно, был прав, – снова тихо засмеялась она. – Но у нас пятого самый трудный экзамен: только после него.

– У нас пятого тоже – но легкий.

– Знаешь, что: договоримся потом. Пошли к остальным.

… А там продолжали танцевать: Юра с Асей, Еж с Леной и Саша с нежно улыбающейся ему Надей. И Женя снова повел в медленном танго Марину.

Потом, когда все немного устали и решили передохнуть, Юра предложил ребятам спеть что-нибудь. И они запели: “Ноченьку”[1] Рубинштейна.

Негромко и слаженно звучит их трио – так, как учила их петь её Анна Павловна. “Ноченька, ночка темная”. Волшебно счастливая ночь для Жени – сулящая еще более счастливые дни впереди.

Клава тихонько открыла дверь квартиры. Услышала доносившееся в коридор пение ребят и остановилась, чтобы перевести дыхание. Другой мир здесь: их мир – без пьяного хамства, от которого убежала она только что.

А ведь вначале он показался ей ничего: веселый и неплохо смотрелся. Старался развлекать её, пока вез к тетке. Потом ухаживал за столом. Конечно, не был интеллигентом, как Станислав, но казался не злым, и крепкая фигура его создавала впечатление надежности. А она вдруг остро почувствовала, как устала быть одна: хотелось мужа, нормальной семьи.

– Смотри, Клавдия, не упусти мужика: такие ведь на помойке не валяются, поверь уж. Зарабатывает он ой сколько: сама видишь, машина у него. И дачу он себе уже почти отгрохал: сыночку твоему будет где летом-то пожить, – сказала тетка, когда они вышли с ней на кухню за еще одним пирогом.

И она не очень придала значения тому, что он немало пил, хотя, казалось, сильно не пьянел, только под конец перестал ухаживать за ней. В два часа ночи, когда она стала собираться уходить, он уже был достаточно хорош, но сказал, что сам отвезет её.

– Спасибо: я на такси доберусь.

– Какое еще такси: у меня своя машина.

– Да куда тебе: хорош же! – попробовала урезонить его и тетка.

– Я-то? – только засмеялся он.

И ей пришлось сесть в его машину. Тетка сунула ей в последний момент сверток со сдобой:

– Это сыночку твоему: гостинчик от меня.

Он быстро довез её до дому. Она повернулась к нему, чтобы попрощаться. И в этот момент он притянул её к себе, и она почувствовала под пальто его руку, мнущую её грудь.

Попыталась вырваться, но он держал крепко. И тогда она ударила его первым, что подвернулось под руку: это был сверток со сдобой. Конечно, это не могло быть больно, но он, всё же, на мгновение выпустил её, и она воспользовалась этим – выскочила из машины и побежала к подъезду.

Он не гнался за ней – только проворчал вслед:

– Еще ломается, блядь!

А она бежала что было мочи и остановилась уже только перед дверью своей квартиры. Звуков преследования не было слышно, но она поспешила оказаться внутри.

Стояла и слушала, и перестало бешенно колотиться сердце. Вошла в свою комнату, осторожно включила настольную лампу. Подошла к Толику. Сын крепко спал.

Ладно: всё в порядке – у неё есть он, и можно жить и без мужа. Лучше уж никакого, чем такого, как тот – пьяного хама. Но в голову лезли тоскливые мысли, и она вышла в коридор: слушать, как поют ребята “Ирландскую застольную” Бетховена.

Вскоре скрипнула дверь Жениной комнаты, и появилась какая-то девушка, почему-то кого-то напоминавшая Клаве.

– С Новым годом! – сказала девушка. – Вы Толика мама?

– Да, – ответила Клава, не спрашивая, откуда она знает его.

– Пойдемте к нам, – позвала её девушка.

Она усадила Клаву рядом с собой и налила две рюмки вина.

– Давайте выпьем с вами за вашего сына, – предложила она, и они чокнулись. Стало легче, и Клава огляделась. Быстро обратила внимание на то, как Женя почти неотрывно смотрит на эту милую девушку. Она еще раз посмотрела на ту и вдруг поняла, кого она ей напоминает. Тетю Розу, Женину маму. Неужели?!

– Как вас зовут?

– Марина.

– И вы из Сочи?

– Да. Но откуда вы всё знаете?

– Знаю: Женя так разыскивал вас, – тихо сказала она.

– Правда?

В это время ребята кончили петь: Клава лишь кивнула.

– Кто-нибудь еще может быть споет? – спросил Юра.

– А можно я? – неожиданно спросила Надя: до сих пор она держалась довольно робко.

– Конечно: просим. А что будешь?

– Романс: “Я встретил вас”[2].

Поначалу голос у неё немного дрожал – она волновалась. Но потом она пела весьма недурно: голос у неё оказался неплохой. Это был единственный романс, который она знала – а ей так хотелось блеснуть перед всей этой компанией.

Особенно перед этим вежливым мальчиком с длинными ресницам, своим почти постоянным кавалером в танцах. Он нравился ей, только был, пожалуй, чересчур скромный: когда, танцуя с ним, она несколько раз – якобы не нарочно – прижалась грудью к нему, он сразу же отодвигался.

Она кончила петь, и Клава попросила Юру прочитать какие-нибудь стихи. Тот ломаться не стал, тем более в присутствии Аси. Но, прочитав несколько стихотворений Есенина и Омара Хайяма, предложил Саше прочесть его собственные стихи.

Они были великолепны и совершенно необычны, и все слушали – просили прочесть еще и еще. Даже Надя, хотя и не понимая почти ничего, была под впечатлением, как он их читал.

После этого Клава ушла: утром ей надо рано вставать – Толик проснется. Она пожелала всем веселиться без неё, а Марину, выходя, поцеловала.

А они снова танцевали и потом опять сели за стол.

Ночь кончалась. Скоро уже пойдут троллейбусы и метро.

– На дорожку! – провозгласил Листов, налив рюмки, когда они уже все были одеты. Дружно чокнулись, выпили. И вышли на улицу.

Мороз был, наверно, около десяти градусов, и морозный воздух бодрил. Дошли до “Белорусской кольцевой”. Там разделились: Саша с Надей пошли к переходу на радиальную линию. Через несколько станций разделились снова: Еж поехал провожать Лену.

После метро они добирались еще двумя троллейбусами, но это не казалось Жене долгим. Наоборот: прекрасным – было желание, чтобы длилось еще и еще. Марина была рядом: она появилась снова, и не хотелось расставаться с ней даже ненадолго. Хотя знал, что она теперь уже не исчезнет. Что тоже хочет видеть его снова и не спешит тоже расстаться.

Но как ни медленно шли они, всё-таки вот оно, её общежитие, и прощаться пора. Они стояли у входа, еще что-то обсуждая относительно своей встречи после первого экзамена. Время и место встречи они уже обговорили дорогой. Если же что-то изменится, она ему позвонит: телефон он ей записал еще у себя дома.

Он был спокоен: она придет – обязательно. И как ни хочется расставаться, ей надо идти и лечь поскорей спать: уже завтра придется вовсю заниматься. И он первый сказал:

– До свидания.

– До свидания, Женя. Жди, как договорились. Пока! – и она, улыбнувшись последний раз, исчезла за дверью общежития.

Женя пошел обратно и вскоре увидел Листова и Асю на ближайшем сквере. Юра перчаткой смел снег со спинки скамейки – Ася села на неё. Он что-то говорил ей, и она смеялась. Незачем было мешать: Женя только помахал им – они не заметили.

… Он нескоро добрался до дому. Лег сразу в постель, но спать не хотелось: было так хорошо. И быстро заснул – улыбаясь.

Саша гораздо раньше их оказался у дома, где жила Надя. Считал, что надо быстро попрощаться и уйти, но она взяла его за руку:

– Не уходи, пожалуйста, еще немного. Было так замечательно, и мне не хочется, чтобы ты сразу ушел. Какие удивительные стихи ты читал!

– А ты, зато, так прекрасно спела.

– Тебе понравилось?

– Да.

– Правда?

– Конечно.

– Я так рада. Сашенька, ты же не спешишь, правда?

– Но ты, наверно, очень спать хочешь?

– Ну и что? – она придвинулась близко и прошептала: – Почему ты не хочешь поцеловать меня?

Женя открыл глаза. Казалось, спал он не более получаса, но за окном уже был день и на часах половина первого: значит, спал около трех часов. Хоть и не так уж много после бессонной ночи, но спать больше почему-то совершенно не хотелось.

В комнате запахи праздничной еды, на столе накрытые тарелки с ней и закупоренные бутылки с остатками водки и вина. Надо пригласить Клаву и вместе позавтракать. Он встал и пошел ополоснуться холодной водой под краном на кухне.

… Клава лежала на диване, когда он тихонько приоткрыл дверь в её комнату. Стараясь не разбудить Толика, Женя подошел к ней и наклонился – убедиться, что она спит. Но она открыла глаза и встала. Они вышли в коридор.

– Что, Жень?

– Клав, пойдем, позавтракаем. Там полно всего осталось, даже водка и вино есть. А?

– Не против. Ты иди: я только немного приведу себя в порядок – и приду.

Она появилась вскоре, и они сели за стол.

– За что выпьем? – спросил Женя, налив водку. – За Новый год?

– За него пили уже ночью. Давай-ка, Женечка, выпьем за то, что ты, наконец-то, снова встретил её – Марину. И чтобы ты был счастлив с ней. Это будет обязательно: она, действительно, удивительно похожа на твою маму, тетю Розу. Ты был прав.

– Чем? Не внешне ведь.

– Она улыбается, как улыбалась когда-то твоя мама. И в ней тоже сразу угадываешь добрую душу. Она хороший человек: когда я пришла, мне было так погано – не стану сейчас рассказывать, почему – и она, увидев меня, сразу как-то почувствовала это; увела сюда, налила вина и предложила выпить за моего сына.

А утром Толик мне рассказал, как она ночью носила его на руках по комнате, пока он не заснул. Только добрый человек мог предпочесть возиться с ребенком в новогоднюю ночь вместо того, чтобы продолжать веселиться. Она, а не Надя, его тетка, сделала это.

Я, Женечка, безумно рада за тебя: наконец-то ты будешь счастлив – ты ж как никто другой заслужил это. Слишкои много ты хлебнул в жизни до сих пор: пора уже и тебе получить свою долю счастья. С ней, я верю, ты счастлив будешь: это не та кукла, Инна. Как же я боялась, что она изломает тебе жизнь.

Ладно: поздравляю тебя с самой большой твоей удачей, – Клава поднялась и, подойдя, поцеловала его. Они выпили и стали есть.

Потом она попросила у него сигарету, и они, открыв форточку, курили в комнате и тихо беседовали, пока она не спохватилась, что скоро проснется Толик.

– Перетащим елку к тебе? – спросил Женя.

– Лучше завтра. Я сразу к Варе с ним уеду, она нас ждет: звонила мне. Покормлю его только немного, когда проснется, и поедем. Хотя – честно говоря – предпочла бы остаться дома: совсем не выспалась. Но там ему будет веселей: будут еще дети. И ты тоже не сиди дома: иди к ребятам, раз уж не можешь встретиться сегодня с ней. Передай там всем поздравления от меня. А я сейчас, все-таки, хоть на минуту опять прилягу.

И он отправился к Гродовым, которые встречали Новый год как всегда вместе с Соколовыми. Они не расходились после встречи: Женя встретил там всех. Кроме Саши, почему-то.

Похоже, они что-то уже знали: наверно, Еж сказал, что Юра привел девушку, которую Женя безуспешно разыскивал три месяца. Но поскольку он ничего не рассказывал, вопросов никто не задавал. Как он ни отнекивался, налили ему рюмку, заставили съесть кусок кулебяки.

Но долго он у них не сидел: Еж, немного краснея, предложил поехать к Листову в общежитие. Было ясно: хотел увидеть Лену. И они ушли.

– Сашенька-то где? – спросил Женя дорогой.

– Появился ненадолго, чтобы поздравить всех. Поел – и сразу ушел: сказал, что должен заниматься.

… Коридор общежития на этаже, где жил Листов, был забит танцующими. Женя с Ежом были вынуждены медленно пробираться к нему.

– Молодцы: так и знал, что приедете – даже пива приготовил посидеть. Только за Леной сходим, – встретил их Юра. – А Саша где?

– Сказал, что заниматься должен, – ответил Еж. – Но похоже, что-то другое.

– Не Надя ли?

– Боюсь, что да: девочка-то хорошенькая.

– Но не слишком интеллигентная: явно не его поля ягода. Только сообразит ли он? А то она на него явно глаз положила: не влип бы, боюсь.

– Так уж сразу? Да ну, ты скажешь тоже!

– Скажу: Сашенька наш ой как может! Слишком уж чистый: может, к сожалению.

Лена явно обрадовалась появлению Сережи. На обратном пути в комнату Листова они отстали от него и Жени. Те, разговаривая, не сразу заметили, что они уже танцуют.

– Не хочешь тоже? – спросил Листов Женю.

– Нет. А ты?

– Предпочитаю сыграть пару партий.

– Подходит.

Они расставили шахматы. Играли, не спеша потягивая пиво и разговаривая.

– Слушай, ты на этот-то раз хоть не сплоховал? А то я волнуюсь.

– Нет: не бойся.

– Договорился снова увидеться?

– Да. Но только пятого: не скоро.

– Я с Асей тоже. После экзамена: он у них трудный.

– Зато наш легкий: можно будет и за день будет подготовиться. Может, на каток завтра махнем?

– Можно.

Потом пришли разгоряченные после танцев Еж и Лена. Они с удовольствием тоже выпили холодного пива и остались сидеть с ребятами. Разговаривали, не спеша разойтись.

Когда пора была уезжать, Лена с Юрой пошли проводить их до метро.

Ожидание дня экзамена никогда еще не было так томительно. Второго января Женя был на катке с Юрой; на следующий день от нечего делать стал готовиться к экзамену, но еще до вечера уже всё закончил. Нужно было как-то убить день, и он подумал, может быть стоит катануть к Деду и походить завтра на лыжах. Но включив радио, услышал: завтра мороз -32˚. Придется остаться дома, и придумать что-то другое.

Мороз не ослаб и в день экзамена. Сдав его одним из первых, Женя вернулся домой и с нетерпением стал ждать, когда можно будет идти на “Маяковскую”, где они договорились встретиться. Волновался, хотя и понимал, что она придет, как обещала: она не позвонила, и значит, ничего неожиданного не случилось. И всё-таки под конец не выдержал и пошел встречать её более чем на час раньше назначенного времени.

Шел быстрым шагом. Снег скрипел под ногами, и видно было дыхание. Он вошел через двери станции, из которых выходил густой пар на морозный воздух улицы. Спустился по лестнице к эскалаторам и встал так, чтобы не мешая никому сразу увидеть её, когда появится.

Марина появилась неожиданно – вместо целого часа всего через двадцать минут. Она не видела его, потому что думала, конечно, что он её еще не ждет. Женя окликнул её, и она сразу подняла голову.

– Здравствуй! Ты уже здесь?

– Да.

– А я думала, мне придется ждать тебя. Мы ведь договорились на полчаса позже.

– Я подумал, а вдруг ты освободишься раньше.

– И правильно. Как сдал сегодня?

– Пять. А ты?

– Тоже. Хоть и очень боялась. Ну ладно: уже позади. Ну что: сходим в кино?

Они вышли на площадь, и пошли к “Москве”. Взяли билеты, но сеанс на фильм, на который решили пойти, был только через четыре часа. Женя предложил подъехать к Белорусскому вокзалу, где на углу улицы Горького и Лесной в булочной всегда продавали горячие пирожки с повидлом, и пойти к нему домой пить с ними чай.

Дома у него было тепло. Марина, скинув пальто, сразу подошла и прижала ладони к горячей батарее. Женя достал тарелку, чтобы положить пирожки.

– Сейчас я чайник поставлю.

– Очень хочется: замерзла страшно.

– А может вначале горячего супу? Гороховый, с белыми сухариками. Не хочешь?

– Гороховый? С сухариками? Ого: еще бы!

От тарелок с супом поднимался пар, и они бросали в него хрустящие сухарики, ели и непрерывно разговаривали. В толстом свитере, который был на ней, она казалась ему такой красивой.

Потом он принес чайник, и они пили чай с пирожками. До начала сеанса в кино было еще далеко.

– Я уже совсем объелась, – сказала Марина. – Даже в дрему потянуло.

– А ты пересядь на диван и подремли. А я, если ты не против, выскочу покурить. Я не долго.

– Хорошо!

Он накинул на плечи пальто – на лестничной площадке было холодно – и вышел. Стоял и курил. И думал о ней.

Когда вернулся в комнату, за окном уже темнело, и он не сразу увидел, что она заснула сидя. Тихонько подошел к ней, осторожно снял с неё обувь и уложил. Потом скинул с плеч пальто, укрыл им.

Он не включал свет – сидел в темноте, слушал, как она тихо дышит. Было необычайно хорошо: такое спокойствие. Как когда-то: когда была Белла. Казалось, она снова здесь – с ним. Очень хотелось курить, но на лестничной площадке было слишком холодно, и он не мог выйти без пальто, которым укрыл её. Не курить же на кухне: скоро придет Клава с Толиком. И он продолжал молча сидеть в темноте.

… Он включил свет, только когда уже было почти пора идти в кино.

– Марина, извини, пожалуйста: нам пора идти.

Она раскрыла глаза.

– Ой, уснула. Это ты укрыл меня? Что это я спрашиваю: кто же еще? – Марина терла глаза, стараясь окончательно проснуться.

…В кинозале, когда погасили свет, Женя почти всё время украдкой смотрел на неё. На экран почти нет, и потом совершенно не помнил, о чем был фильм.

Из-за мороза не стал её задерживать, когда прощались у входа в её общежитие. О следующей встрече уже договорились дорогой. Она должна была состояться снова только через пять дней: и ему, и ей предстоял трудный экзамен.

Марина позвонила ему на следующий день. Женя ждал её звонка и в следующий после этого день, но его не было, и в голову ничего из-за этого не лезло. Тогда он, впервые плюнув на занятия, поехал к ней.

Только подойдя к её общежитию, сообразил, что уже пять минут десятого, и может быть, идти к ней неудобно. Но тут же понял, что не может не уйти, не увидев её.

А она обрадовалась ему, и они пошли гулять. Ходили, правда, недолго: полчаса, не больше. Она сказала, что не позвонила ему сегодня потому, что побоялась отвлекать от подготовки. Он хотел, было, попросить этого не бояться, но не стал: если бы позвонила, он не увидел бы её сейчас. А когда вернулся домой, чувствовал себя спокойным и отдохнувшим, и назавтра так продуктивно занимался весь день.

Она звонила ему каждый вечер после этого. А после очередного его или её экзамена она обязательно встречались хоть ненадолго. Если же сдавали экзамены в один день, то проводили вместе весь остаток его.

Ему не хотелось, чтобы сессия закончилась поскорей. После того, как узнал, что на зимние каникулы она должна уехать домой, в Сочи. Он не стал выяснять: ни почему, ни может ли она передумать и остаться. Или, в крайнем случае, вернуться раньше. Всё, что он сделал, это только успел сфотографировать её в одну из последних встреч до её отъезда.

“Буду очень скучать по тебе,” думал он, прощаясь с ней у вагона поезда. И Марина как-будто поняла это:

– Ты тут не скучай без меня: зимние каникулы ведь короткие.

– Ты дай мне телеграмму: я тебя встречу. Хорошо?

– Хорошо: обязательно дам.

Он стоял, пока поезд не исчез, и сразу отправился домой: проявить пленку и отпечатать её фотографии.

...На следующее утро Женя, Саша, Еж и Юра с лыжами и сумками с продуктами уже шли от станции к даче Деда. Стоял морозец, снег поскрипывал под их ногами, и дым поднимался из труб домов.

Оставалось чуть больше недели до начала занятий. Но была надежда, что она всё-таки приедет раньше, чем кончатся каникулы. И Женя все последние дни отправлялся вечером на станцию звонить домой: не пришла ли телеграмма.

Сегодня, наконец, Клава сказала:

– Пришла, Женечка.

– Из Сочи?

– Да. От неё: от Марины. Послезавтра она приедет.

– Ой, как здорово! Спасибо.

Он даже не захотел оставаться ночевать: решил уехать. Юра и Еж решили ехать с ним: Ася и Лена тоже могли вернуться раньше. Саша, почему-то покраснев, сказал, что и он тогда поедет. Дед не стал удерживать их: дело молодое.

...С утра Женя рьяно взялся за наведение идеального порядка в своей комнате. Уборку прервал дверной звонок.

За дверью стоял Игорь.

– Я к тебе. Можно?

– Ну, конечно. Проходи.

Войдя в комнату, Игорь почему-то остановился у двери, держа в руках шапку.

– Чего ты? Садись, что стоишь?

– Понимаешь, дело такое: очень поговорить с тобой надо.

– Тем более садись. Разговор, наверно, не короткий.

– Да: не короткий. Только ты, гляжу, занят.

– Успею, не волнуйся. Заодно позавтракаю, а то утром только чай попил. Не присоединишься ко мне?

– Можно.

– Тогда я только яичницу с колбасой сделаю. Мигом. А ты давай раздевайся.

Игорь достал из кармана пальто бутылку водки и молча поставил на стол. Разговор явно предстоял серьезный, и Женя возражать не стал.

– За встречу. Будем! – сказал Игорь и сразу выпил. Женя сделал только глоток и сразу стал есть: был уже здорово голоден. А Игорь почти не ел и всё поглядывал на Женю.

– Ты говори, не обращай внимания: я слушаю, – сказал Женя.

– Понимаешь, такое дело: отец наш жив.

– Да ну? Поздравляю! Как узнал?

– Письмо от него пришло. Еще до моей демобилизации. Только мать ему не ответила, и мне ничего не сообщила. Недавно только проговорилась.

– Хочешь написать ему?

– Я ему тогда же написал, и он сразу ответил. Он, оказывается, в плену был. А когда их освободили, он попал в наш уже лагерь. Недавно его каким-то образом выпустили. Вот так!

– Теперь вы и увидеться сможете.

– Да: скоро. Вот письмо получил: через неделю приедет. Старый пес не сразу мне его отдал. Кричит, сволочь, что нечего таких предателей родины на свободу выпускать. И вообще...

– Понятно.

– Я почему пришел? Спросить: не выручишь ли? Он пишет, только три дня сможет пробыть в Москве. Кроме тебя я никого не знаю, кого не постыдился бы представить в качестве своего друга. Не прежних дружков же моих из компании Рыжего. И так придется сказать ему, что Васька, сидевший за хулиганство, Зиночки его муж теперь. А ведь в этом и моя вина: слишком долго в его обществе ошивался. Я когда возвращался, думал, что всё: больше знать его не хочу. И надо же: приезжаю, а он меня дома встречает – муж моей сестры.

– Ну и правильно, что пришел ко мне. Пусть у меня и побудет.

– Правда? Спасибо! Не забуду.

– Да ладно тебе! Чего там.

– Давай-ка еще нальем.

– Давай! За то, что хоть ты своего отца опять увидишь.

Они молча выпили.

– Война! Всё из-за неё, проклятой. Ты один остался, а у меня детства нормального не было: домой не хотелось появляться. Вечно попреки этого благодетеля, а вступиться некому: мать пикнуть боялась. Из-за этого и в Васькину компанию попал, когда этот меня избил: я Ваську тогда первого во дворе встретил, и он меня к себе увел. Мать его меня с ними за стол усадила, рюмку водки подсунула – мне вроде и полегчало. Я к нему и потом мог придти, когда дома доставлось; выпить можно было, чтобы отпустило, папиросу курнуть. И поехало: другим стал – таким же огольцом, как они.

– Совсем как они, всё же, не был: что я – не помню? Они не смели лезть к моим ребятам не только из-за меня – из-за тебя тоже. И в мой адрес от тебя я слова “жид”, как от них, сроду не слышал. Правда, в открытую они мне это говорить боялись после того, как я Ваське за это врезал.

– Так я ж помнил, что твои родители и мой отец – я же не знал, что он жив – на одной войне погибли. Не забыл, и как тебя с Толиной похоронкой на чердаке обнаружил тогда. Просто, так уж получилось, что я с ними оказался. А ведь раньше и учился неплохо, а с Васькой связался, запустил всё: прогуливал, уроки не делал. Ну, и пошел в ремесленное. А потом, сам помнишь, как мы, пьяные, драку устроили, и нас всех тогда милиция забрала. У Васьки нож нашли, он срок тогда получил: ему уже восемнадцать стукнуло. Троих еще отправили в колонию, остальных, в том числе меня, выпустили. Только участковый наш, Аким Иванович, спросил меня:

– Как думаешь, что бы твой отец подумал о тебе после этого? – Он отца моего ведь очень уважал когда-то, я знал: провалиться я готов был.

Васьки не стало, и компания распалась. А я в школу рабочей молодежи стал ходить, читать тогда полюбил.

– А ко мне почему ни разу не зашел?

– Стыдно было: ты же помнил, в чьей компании я ошивался. А потом призвали.

– Но ты ведь здорово рисковал тогда из-за меня, в пятьдесят третьем. Ведь если бы кто-то подслушал и донес...

– Так ведь надо же было предупредить тебя. Хорошо, обошлось.

– На краю почти.

– Да: и самое странное, что почему-то сразу после смерти товарища Сталина.

“Может быть, только поэтому. Дед, по крайней мере, именно так считает,” молча подумал Женя.

– Сейчас-то ты как живешь? Нормально?

– Как тебе сказать: и да, и нет. Конечно, старый хрен меня уже не трогает, да мы с ним почти и не разговариваем. Денег матери даю только на свое питание, остальные оставляю себе. Но обстановка у нас та еще: кроме отчима – еще Васька. Он передо мной юлит, но я ведь вижу, как они с Зиной-то живут. Беда, больно робкая она, да и отчиму привыкла подчиняться, а то выгнала бы Ваську: это же не жизнь.

– Пьет? Бьет её?

– Бить – не бьет: меня боится. Знает, что я ему это не спущу. А пить – да: с отчимом. Мне тоже предлагают, но я ни с тем, ни с другим пить не буду. А они – Васька с отчимом – спелись так еще: командуют оба и матерью, и Зиной. Стычки у меня с ними уже были. Была бы возможность, предпочел бы, честно, устроиться куда-нибудь в общежитиею. Только боюсь, сестренке совсем несладко тогда будет. Жаль, меня не было, когда она вышла за него, иначе их браку не бывать.

– А мне казалось, что ей нравилось, что он за ней ухаживает.

– Вначале, наверно, да. Он, после возращения из заключения, зашел к нам, чтобы про меня спросить и сразу положил на неё глаз: Зина-то выросла и стала очень таки ничего себе, хоть одета была кое-как.

Вот и стал захаживать как мой друг. Выпить приносил, торт, конфеты – чтобы посидеть. Ей, наверно, понравилось, что он стал вступаться за неё: останавливал отчима, когда тот на неё рычал.

Потом стал приглашать её погулять, сходить в кино. Она поначалу отнекивалась: стеснялась – идти было не в чем. Он как-то уговорил её несколько раз, что это ерунда, а потом вдруг принес ей на день рождения платье и туфли.

Отчим-то не очень наши дни рождения справлял, а Васька пригласил ей в ресторан: Зина в них ведь сроду не была. Представляешь? А там музыка, еда, которую она никогда даже не пробовала, вино, фрукты. Васька и танцевал с ней тогда.

А потом уже стал заходить уже не как только мой друг, а как её ухажер. Водил её в кино, на танцы, в парки возил. Отчиму пасть на неё раскрывать совсем не давал.

– Понятно: хоть от кого-то увидела внимание.

– Ну да.

– И потом уговорил выйти за него замуж?

– Если бы! Давай-ка, еще по одной махнем.

– Ну, давай.

Игорь выпил и задумался. Потом сказал:

– Ладно: тебе-то хоть я скажу. Он ведь изнасиловал её потом.

Игорь застал как-то Зину дома одну, и он спросил её:

– Зинуль, ты можешь мне сказать, почему пошла за Ваську: ведь живешь ты с ним, похоже, не больно счастливо.

Она долго плакала, уткнувшись ему в грудь, а потом всё рассказала. О том, почему сделала это.

– А что мне еще оставалось?

… Васька пришел тогда, когда мать с отчимом ушли к кому-то в гости. От него сильно пахло водкой, и ей было противно, когда он притянул её к себе и стал целовать. Она пыталась вырваться, но он потянул её за руку, толкнул на диван и уселся рядом. Через минуту она почувствовала его руки у себя на груди и на бедре.

– Вася, Васенька, не надо! Пожалуйста! – заплакала она, но он в ответ свалил её и стал расстегивать на ней одежду. Она плакала и кричала, пыталась сопротивляться, но он был намного сильней: одолел её.

Мать с отчимом пришли нескоро: застали её плачущую.

– Ты чего это, Зин? Чё, дочка? – спросила мать. Отчим прервал её:

– Ну, чего ревешь? Отвечай: тебя спрашивают!

Давясь, она рассказала им.

– Ну, вот: догулялась! Ты чего же, курва, не могла морду ему раскарябать либо ноги посильнее сжать, а? Что теперь с тобой делать? Ну, ладно: сейчас пойдем и разберемся с ним. Он у меня попляшет: я его живо обратно упеку!

Он потащил Зину к квартире Васькиных родителей в подвальном этаже и стал громко стучать в дверь.

– Кто там? Чего надо среди ночи?

– Открывай-ка немедленно! Где Васька твой?

– Да спит он: утром приходи, коль нужен.

– Сам знаю, когда приходить! Открывай-ка немедля да буди своего сучьего сына. Не то я за ним сейчас не один приду, слышишь?

Васькина мать быстро открыла дверь.

– Кузьма Игнатьич, чё ты так? Или Васька мой чё натворил?

– Сейчас узнаешь! – он подошел к дивану и ткнул своей палкой храпевшего Ваську. – Вставай, паразит!

– Ты чего: обалдел, что ли? – тут он раскрыл глаза и увидел Зину с отчимом. Сразу вскочил.

– Ну что, сукин сын: что мне скажешь?

– А что: дело молодое. Она ведь сама была не против.

– Рассказывай: не так мы её воспитывали.

– А правда, Кузьма Игнатьич: может просто она, чтобы перед вами оправдаться, а?

– Да нет: врать она не умеет. Снасильничал ты её. Обратно, наверно, захотел. Ну что ж, я тебе это быстро устрою.

– Ну что ты так-то сразу? Молодой ведь: кровь взыграла. Он ведь, всё равно её любит. Да, Вася?

– Конечно же! – заюлил и Васька, угодливо глядя на отчима: слишком понимал, что тот легко может осуществить свою угрозу. – Я же, всё равно, жениться на ней собирался.

– И сейчас собираешься?

– А как же! Быстрей бы только поженились. Ну, был грех, да кто об этом знает, кроме нас? Зин, ну прости: люблю ведь тебя. Неужели не веришь?

– Верно, Кузьма Игнатьич: оженим их, и кто что узнает? Правда ведь! – мать Васьки уже доставала из буфета бутылку красной головки и стопки. – Сядем-ка, поговорим, потолкуем – по-дружески, по-соседски.

Отчим задумался.

– Ладно! – потом сказал он. – Ты, Зинка, иди домой: я скоро приду.

Пришел он не так скоро: более пьяный, чем пришел из гостей.

– Всё: скажи мне спасибо. Завтра пойдете с ним в ЗАГС, подадите заявление. Свадьба будет за ихний счет.

Зина не посмела возражать.

– Да: весело, – сказал Женя.

– Не то слово! У нас площади побольше, Васька и перешел к нам. Быстро перестал вступаться за Зину, а потом и сам стал издеваться над ней вместе с отчимом. Только над матерью не пытался – знает: отчим считает, что над ней это можно только ему.

– Скверно. Но почему, всё-таки, она не хочет разойтись с ним?

– Я думаю, она и хочет, да боится.

– Чего?

– Он способен на что угодно. Я это тоже знаю. И отчима она привыкла слушаться во всем. Так что, сам понимаешь... Ладно, Жень, хоть тебе рассказал: и то хорошо.

– Ты слушай, давай-ка приходи почаще. Вливайся в нашу компатию: ребят ты давно знаешь, и они тебя. И с Юрой Листовым тогда познакомился. Скучно с нами тебе не будет.

– Спасибо! За всё.

– Ладно тебе. Ты лучше не забудь – появляйся у меня.

Появление Марины сделало жизнь иной. Несмотря на сильную нагрузку в учебе – был второй семестр четвертого курса – они встречались почти ежедневно. Хотя приходил он потом домой поздно и спать приходилось мало, но усталости не ощущал: встречи с ней давали столько сил. Он засыпал, улыбаясь, и просыпался с мыслью, что сегодня снова увидит её.

Она нравилась ему тем сильней, чем больше узнавал её. И видел, что не ему только: Толик бросался к ней, когда она приходила. Даже Тамара сказала как-то:

– А, пожалуй, тебе таки повезло, что с Инной у тебя не получилось. Эта девушка тебе в тысячу раз больше подходит.

Марина сразу расположила к себе Деда, когда они всей компанией, вместе с ней, Асей и Леной приехали на воскресенье походить на лыжах. Ася внешне была самой красивой, но красива как-то строго и не улыбалась, как Марина, на которую почти неотрывно смотрел Женя, и Лена, Сережина девушка.

Все они были одеты просто, безо всякого шика – совсем не напоминали предыдущую девушку Жени, и так же нормально вели себя. Не позволили ему и ребятам ни готовить, ни мыть посуду. В Асе, вообще, сразу угадывалась аккуратисточка и прирожденная хозяюшка, но Лена и Марина нравились Деду почему-то больше.

А через два дня Валентина Петровна уже позвонила Жене, чтобы пригласить его и Юру придти к ним в воскресенье обоим вместе со своими девушками. Там их встречали в полном составе оба семейства: Гродовы и Соколовы. И «младшенькие» оба. Дед тоже приехал. Еж привел Лену. Не хватало только бабушки Фиры. И Саши – почему-то.

Девушки понравились и им. Женя видел, что Марину, в отличие от Инны, они сразу признали своей, что все они рады за него. Когда прощались, Фрума Наумовна сказала:

– Ребята, бабушка тоже хотела придти несмотря ни на что, но так и не смогла. Уж вы, пожалуйста, придите к нам как-нибудь вместе со своими девушками. Хорошо?

И когда они пришли к Соколовым, бабушка сказала ему по-еврейски:

– Что б ты таки мне был здоров, Женечка: Беллочка была бы очень довольна, если бы была сейчас жива. Так что, слава Б-гу, слава Б-гу! Дай Он тебе с ней долгое счастье.

Марина покраснела: повидимому, она не так уж плохо понимала идиш.

Марина понравилась и еще одному человеку – отцу Игоря. Он появился примерно через месяц после того, как Игорь попросил Женю принять его у себя.

Сам Игорь не сразу после того стал появляться у Жени: повидимому, еще стеснялся. Потом всё-таки пришел как-то, когда там была в сборе почти вся их компания, и с той поры стал приходить регулярно: видимо, как думал Женя, перестал, наконец, стесняться.

Но истинная причина была совсем другая. В один из дней Игорь встретил идущего к Жене Юру Листова вместе с какой-то девушкой. Тот первый поздоровался и заговорил с ним.

– Женя сказал, что ты обещал приходить к нему. Что ж не появляешься?

– Да как-то не получалось пока, – не зная, что сказать, ответил Игорь.

– А зря: скучно с нами не будет. Ась, вот познакомься: это тот самый Игорь, который в пятьдесят третьем предупредил Женю, что готовится выселение евреев. Помнишь, я тебе рассказывал.

– Да, – сказала она, выходя из-за спины Листова. – Ася, – протянула она ему руку.

– Игорь. – Её лицо поразило его правильностью черт, белизной кожи, большими серыми глазами.

– Пойдем с нами, – предложил Листов.

– Не получится: спешу, – ответил Игорь, хотя на самом деле никуда не спешил. – Как-нибудь следующий раз.

Но потом целый день впоминал эту девушку. Её лицо стояло перед глазами и в последующие дни. Страшно хотелось увидеть её еще раз, и он решился: пошел к Жене. Ни Листова, ни её там не оказалось тогда, но он продолжал заходить. И в один из дней снова увидел её.

Она была как-то удивительно сложена: довольно узкие туловище и плечи, и в то же время округлые руки с большими кистями и сильные ноги. А лицо такое же, каким он его запомнил; улыбка редко появлалась на нем, что тоже нравилось ему: он и сам не очень часто улыбался. Но что-то сказал Листов, и она внезапно весело засмеялась.

Накануне приезда отца он пришел с телеграммой: отец приезжал завтра, поздним вечерним поездом. Ася и Марина начали сразу тщательно убирать комнату. Потом предложили Игорю приготовить что-нибудь, чтобы было чем покормить человека; Игорь, поблагодарив, сказал, что мать всё сготовит сама.

Назавтра он и Женя встретились сразу же, как вернулись домой. Игорь принес постельное белье и то, что мать сготовила, и они отправились в магазины. Вернулись, нагруженные закусками, бутылками со спиртным, тортом, фруктами. К вечеру специально пришедшие для этого девочки как можно красивей расставили всё на столе.

Игорь ушел, чтобы переодеться перед тем, как ехать встречать. А Женя пошел сказать соседям, что на несколько дней приезжает его отец, и что он будет жить всё это время у него.

– Михал Степаныч? Жив он, значит: счастье-то какое! Я ж помню его хорошо: никто про него ни разу худого слова не сказал – обрадовалась Клава. – А у себя дома ему уже места нет: я понимаю. Ну и пусть у нас здесь поживет.

– Игорь не хочет, чтобы он встречался ни с отчимом, ни с Васькой.

– Конечно же. Слушай, может быть, им надо будет побыть одним, поговорить как следует.

– Не знаю.

– Если увидишь, что да, ко мне приходи: я на диване тебе постелю на всякий случай.

– Хорошо.

Виктор Харитонович, узнав, сказал:

– Жив, значит, Миша. А я думал, что его убили тогда.

– Нет: он в плен попал.

– Ну, а потом, конечно, в нашем лагере сидел. Так-то вот оно.

– Он у меня остановится.

– И правильно: муженек его бывшей дерьмо то еще. Стукач, говорят.

...Поезд, видимо, опоздал, и когда такси вкатило во двор, все, кроме Жени, уже спали. Он открыл дверь и вышел встречать на площадку.

Отец Игоря очень мало походил на того, которого он видел на фотокарточке когда-то принесенной Игорем: седой, с глубокими морщинами, очень худой. Он был в плохоньком пальто, несмотря на довольно холодную уже погоду. Но глаза его сияли радостью.

Стараясь не шуметь, они прошли в комнату.

– Ну, давай-ка знакомиться. Я же тебя маленьким еще только видел: сейчас и не узнать. А ты-то меня, наверно, и совсем не помнишь.

– Нет, – признался Женя.

– Пап, ты не замерз, а? Пальто ведь у тебя на рыбьем меху.

– Уж какое есть, сынок. Да мы же с тобой в такси ехали: там разве замерзнешь?

– Но есть-то, наверно, хочешь?

– Есть малость.

– Тогда давай садиться.

Игорь налил водку не в рюмки, поставленные девочками – в стаканы.

– Жень, ты ведь хозяин: скажи ты что-нибудь, хорошо? А то, сам понимаешь...

– Что сказать-то? Попробую. Давайте выпьем за нашу общую радость: за то, что хоть один из наших отцов всё-таки вернулся. – Они выпили и стали молча есть.

Женя спросил Игоря, когда отец вышел в туалет, не лучше ли ему уйти ночевать к Клаве, чтобы не мешать им поговорить, но тот попросил не делать это.

– С тобой нам будет сейчас легче.

Второй тост сказал отец:

– За тебя, сынок, и за тебя, Женя. Я ведь рад, Игорек, что у тебя есть хороший друг.

– Так он тоже ведь настоящий друг. Не боялся рисковать из-за меня: в пятьдесят третьем предупредил, что нас готовятся выселять.

Больше и не пили: только курили и разговаривали.

Михаил Степанович рассказал, как очутился в плену.

– Выходили мы из окружения несколько дней. Почти что вышли, да немцы нас под конец обнаружили. Наш взвод комроты оставил прикрывать их отход. Только немцы начали стрелять по нам из пушки: меня оглушило взрывом снаряда. Когда очнулся, увидел, что половина наших лежат убитые, а двое стоят с поднятыми руками. Немцы увидели, что я очнулся, поставили к ним. Когда нас вели потом, мне сказали, что комвзвода с несколькими бойцами сумел уйти. На мое счастье: он в комиссии был, которая приехала в наш лагерь, и увидел меня. Он видел, как меня оглушило, заявил об этом. Ему поверили: он уже полковником стал. А не то – не выпустили бы меня. Так вот!

Английские солдаты, которые нас освободили, ведь отговаривали возвращаться домой: предупреждали, что нас там ждет. Да разве могли мы в такое поверить? Домой: к своим! А вместо того снова в лагере оказались: не знаешь, где страшней. Я ведь попал в плену в такой лагерь, куда охрана вовнутрь почти не заходила: слишком много больных было. Мы сами умерших выносили и потом закапывали. Но там даже и несколько евреев смогли выжить: кто знал, их не выдали.

– Пап, а разве писать здесь тебе нельзя было?

– Писать, хоть и не часто, разрешали.

– Так почему ж ни одного письма от тебя не было?

– Понимаешь: написал я вам. А потом ответ пришел.

– От мамы?

– Нет: он этого, ну…

– От Кузьки?

Михаил Степанович молча кивнул.

– И…

– Он мне написал, что на меня пришла похоронка, и моя бывшая жена теперь замужем за ним. Что дети мои гордятся своим отцом, погибшим за Родину. И что ни к чему ни ей, ни вам знать, что на самом деле я несу кару за то, что вместо того, чтобы честно выполнить свой воинский долг, позорно сдался в плен врагу. Что вас ничего хорошего не ожидает, если узнают, где и за что я нахожусь. Да и Нюре незачем жизнь портить: она счастлива с ним и обо мне никогда не вспоминает.

– И ты…

– Да: больше писать вам не стал. Решил, что так будет лучше для всех. Я ведь не знал, выйду ли я оттуда когда-нибудь.

Проговорили почти всю ночь и заснули только под утро. Но вскоре Жене пришлось встать: надо было в институт. А Игорь остался: взял на три дня отпуск за свой счет.

Женя застал их обоих, когда вернулся из института. Оба молчали. Игорь рассказал ему уже потом: пока он был в институте, произошла встреча отца Игоря с матерью и Зиной.

Игорь пошел за ними вскоре после завтрака, за которым Михаил Степанович не стал пить спиртного, хотя Игорь предлагал ему. Мать и Зина уже ждали его, когда он пришел за ними: молча сидели обе – приодетые, и на столе стояло приготовленное угощение.

– А отец где?

– Он не придет сюда: ждет вас там, у Жени.

– Да почему? Кузьмы Игнатьича ведь не будет: ушел– он ведь понимает. Вместе с Васей: ты ведь не хочешь, чтобы и он был – я знаю. Скажи ему.

– Он, все равно, не придет сюда. Пошли.

Они покорно собрали угощение и пошли. Когда вошли в комнату, и отец, и они не сразу заговорили. Потом мать сказала:

– Миша, это Зина – дочка твоя.

А Зина смотрела на него, смущенно улыбаясь, и не узнавала. Да ей и было-то всего четыре года, когда он ушел на фронт. Потом вдруг что-то увидела в его лице, вспомнила, узнала – и рванулась к нему:

– Папа! – обняла, прижалась лицом к его груди и стала плакать. Еле ее успокоили.

Сели за стол, выпили, но разговор не клеился. Игорь видел, что родители не смогут поговорить в его и Зинином присутствии, толкнул ее тихонько ногой и показал головой на дверь. Их и не стали уговаривать остаться.

…Когда дети вышли, Нюра сказала:

– Миша, ты уж меня прости, что не дождалась я тебя. Я ведь одна – что без тебя? Ни специальности у меня, ни образования никакого: что я могла сама заработать? Они ведь есть хотели, а где мне было взять? А он появился – помогать стал, продукты приносил. Из-за этого ведь только. А должна была ждать: ты же был только без вести пропавшим.

– Как, то-есть? Ты же похоронку на меня получила.

– Да нет: без вести пропавший – похоронки не было. С чего ты взял?

– Он мне написал.

– Кузьма Игнатьич?

– Да: твой нынешний. В сорок пятом, когда я написал тебе.

– Что же он? Мне ведь даже и не сказал ничего.

– Он написал, что ты хорошо с ним живешь.

– Как же: хорошо! Он – не ты. Это ты меня жалел да берег. И уважал. А теперь я кто? Да никто совсем. Эх, кабы все еще можно было повернуть!

– Нельзя, Нюра: я хоть и на свободе, а все равно, в плену был. И потому обязан жить там и аккуратно ходить отмечаться. И звать тебя к себе не могу: все мое жилье – койка в общежитии. А то бы, может, позвал бы. Только ты, наверно, и не поехала бы – все равно.

– Как уйдешь от него? Он ведь такой – любому навредить сможет. Еще тебя обратно в лагерь упечет: он ведь, я знаю, с органами сотрудничает. Так что…

– Понятно. – Он смотрел на нее. Она все еше была по-женски привлекательна: округлое лицо с пухлым ртом, полные руки и пышная грудь, коса вокруг головы. Пожалуй, толстовата только стала, и глаза лучились в углах морщинками. Она никогда, правда, не казалась ему очень умной, но зато вкусно очень готовила и была аккуратисточкой: в их комнате всегда был такой порядок. Недаром ее так не хотела отпускать хозяйка, у которой она была домработницей, когда она забеременела Игорьком, и они решили расписаться.

Он хотел еще расспросить ее, как она жила эти годы без него, про детей, но она встала.

– Ладно, пойду я. Прости меня, Миша, за все. Не суди строго: ничего уже не поделаешь ведь. – Она, не подходя к нему, поклонилась и вышла.

Вскоре пришел Игорь. Он попытался заговорить с отцом, тот сначала отвечал односложно. Тогда он предложил выпить – отец отказался. Потом отец попросил:

– Расскажи-ка мне все, как тут у вас без меня было. А то с матерью разговор у нас не больно-то получился.

И Игорю пришлось рассказать ему всё – даже то, что не хотелось. Про мать и Кузьму, про себя и Зину, про Ваську.

– Да: такие вот дела, – сказал отец. – Больно мало хорошего ведь.

– Да у меня-то самого сейчас, считай, нормально: работаю, учусь. И друзья у меня есть. – Он стал рассказывать про Женю, потом про остальных ребят и девушек. – Хочешь, я тебя с ними познакомлю?

– Да неплохо бы. Только Зина вот…

И они замолчали – до самого прихода Жени.

– В чем дело? – спросил он Игоря, когда Михаил Степанович вышел. Тот сказал про свидание отца с матерью и Зиной, передал содержание своего разговора с ним.

– Сможешь организовать для него встречу с нашими?

– Думаю, можно будет завтра. Я тогда ребятам позвоню, а потом съезжу к Марине. А днем ты с ним что будешь делать?

– Может быть, по Москве поездим: пусть посмотрит – давно ведь не был. Только вначале надо бы с ним в магазины – хотя бы пальто потеплее купить ему.

– Деньги есть?

– Наскребу.

– Может, дяди Коли вещи подойдут ему, – Женя открыл гардероб. – Смотри, еще довольно приличные. По крайней мере, хоть до магазина пусть оденет.

– Да ты что? Это же память!

– Юрка когда пришел к нам на первом курсе в телогрейке, тетя Белла дала Толино пальто. Она сказала, что Толя его никогда уже не оденет. И твой отец не должен мерзнуть: зима ведь скоро. Бери, не думай.

– Спасибо.

– Да не за что. Слушай, а что его нет так долго? Надо пойти посмотреть.

Михаил Степанович стоял в коридоре, окруженный соседями: Клавой и Виктором Харитоновичем.

– Игорек, ты не против будешь, если я твоего батю заберу – выпить с ним и потолковать? Хотите, и вы к нам присоединяйтесь.

Но ребята присоединиться отказались.

– Пусть отец развеется чуть, – сказал Игорь, когда они вернулись в комнату.

– О чем только, все-таки, им толковать. Что дядя Витя видел?

– Все равно, я думаю, лучше, чем со мной: опять молчать будем.

Когда Женя вернулся от Марины, Михаил Степанович спал, а Игорь сидел у письменного стола и что-то писал в тетради. Чтобы не разбудить Михаила Степановича они вышли на площадку.

– Что не спишь? Я же мог еще позже приехать.

– Договорился?

– Да: они завтра смогут приехать. Листику скажу в институте. Еж звонил?

– Вскоре после твоего ухода. Пообещал сходить к Саше.

– Как Михаил Степанович?

– Пришел не скоро. Но теплый умеренно. Виктор Харитонович был теплее. Он потом еще раз зашел вместе с Тамарой, принесли отцу всякие вещи.

– Какие?

– Зимнее пальто с меховым воротником, шапку, ботинки. Еще кое-что.

– Вы взяли?

– Я не хотел: стал отказываться. А Виктор Харитонович: “Прими, Миша, не обижай: мы же от чистого сердца.” И отец не стал отказываться: “Спасибо, Витя. Я знаю, что от чистого”.

А вышли они, я ему говорю: “Чего это он так расщедрился – чтобы совесть успокоить, что всю войну в тылу ошивался? Зачем ты взял у него: я бы тебе сам купил.” А он мне: “Что ты о нем знаешь: он тебе рассказывал? И рассказал бы, никто из вас не поверил. А я-то все это сам видел”.

– Значит, магазины на завтра отпадают. Повезешь его Москву смотреть?

– Нет. Я ему предложил – он отказался: “Не могу я, Игорек: трудно мне это снова видеть”. Я как-то не совсем понял. Потом попросил свести его в милицию.

– Зачем? Ему надо там отмечаться?

– Нет. Он Акима Ивановича хочет увидеть: за меня поблагодарить. За то, что сказал мне когда-то вместо того, чтобы посадить. Но думаю, скорей всего, чтобы посоветоваться насчет Зины.

… Что на следующий день сумел посоветовать Аким Иванович, они не узнали: Михаил Степанович разговаривал с ним наедине. Наверно, ничего существенного, хотя Михаил Степанович вышел от него чуть успокоенным, и Игорь уговорил его пойти в магазины. Купили ему костюм, рубашку и галстук.

А вечером пришли ребята и девушки, и всех их представили Михаилу Степановичу как друзей Игоря. И он как-то отмяк, заулыбался: верно, славные, умные друзья у Игорька – с такими он не пропадет. И девушки такие хорошие, особенно Марина, Женина девушка. Игорь, правда, чаще посматривал на Асю, и Михаил Степанович решил поначалу, что она его девушка, но вскоре увидел, что нет – Юры. И Лена хорошая. Все они. А Саша очень уж напоминал одного паренька в их лагере: тот тоже сочинял такие стихи!

Михаил Степанович пошел потом вместе с Игорем провожать их до метро.

… Домой они возвращались одни: Женя поехал провожать Марину.

– Это хорошо, что познакомил с ними: могу быть спокойным хотя бы за тебя. Плохому они не научат. А эта – Ася – красивая.

– Да.

– Я к чему, Игорек? Смотри, будь не хуже их: не потеряй таких друзей. Понимаешь, я про что – да?

– Конечно.

– Вот и хорошо. А знаешь, Игорек, покажи-ка мне завтра Москву. Если бы еще… Эх!

– Зину взять с собой?

– Она ведь работает?

– А я сейчас схожу сказать ей: пусть попробует утром отпроситься на один день. А нет, так пусть после работы к Жене придет: посидим хоть вместе до отъезда.

К счастью, её отпустили, и весь день Михаил Степанович провел со своими детьми. И вечером они оба вместе с Женей провожали его.

Михаил Степанович, поцеловав детей, повернулся к Жене:

– Спасибо тебе за все, Жень: что принял меня у себя, а более всего за Игорька моего. Дай тебе Б-г счастья. Думаю, даст: очень уж мне твоя Марина понравилась, – он расцеловался и с Женей.

Когда подошли к дому, Женя спросил Игоря:

– Может, сегодня у меня еще переночуешь?

– Спасибо: я думаю, не стоит, – ответил Игорь.

Как оказалось, он был прав. Дома его и Зину ждал скандал. Отчим и Васька сидели за столом с недопитой бутылкой водки.

– Пришли таки, – сказал Васька. – А я уж думал, у жида спать остались.

– А ну-ка, давай поосторожней.

– А то – что? Ты уже и так мне в душу наплевал, а за что? Обидно ведь: я что – не зять ему? Чего надо было его устраивать у чужого человека: я его у своих родителей устроил бы не хуже.

– Не пошел бы он к ним.

– Еще бы: ты же ему сразу всего наговорил – и про меня, и про них. Что ты против меня имеешь? Я же твоим другом был.

– Был: к несчастью. Думаешь, я еще не знаю, как ты этим воспользовался и что с моей сестрой сделал?

– Но я же потом…

– Ладно: кончай бесполезный разговор. Ложиться надо: мне завтра в утреннюю.

Продолжение