Западный полюс

Глава VII

Свадьба

1

В субботу на работу Жене всё же пришлось выйти: копирбюро пообещало утром отдать ему последнюю кальку, и надо было её срочно проверить и подписать. Сидел, стараясь не отвлекаться: мысли были совершенно о другом, а надо расправиться с ней побыстрей. И сразу домой: дел еще достаточно.

Но закончил проверку, исправил несколько ошибок, подписал, а ни Александра Михайловича, рук группы, ни Медведева не было: у начальства. И уйти нельзя: надо показать Николаю Петровичу телеграмму, полученную вчера – не удалось почему-то ему дозвониться. А она от Ани: едет. Будет вечером, и встретить её сам он не сможет: из-за этого Юркиного “девишника-мальчишника”. Николай Петрович должен будет встретить её поэтому. Можно, конечно, положить кальку на стол Александру Михайловичу, а телеграмму – Медведеву, и уйти, а из дома позвонить ему. Но не хочется надеяться на телефон: как бы не получилось, как вчера. Отдать в руки, и тогда идти домой спокойно.

Выскочил в коридор покурить – и наткнулся там на них.

– А ты чего не ушел? – удивился Медведев. – Не закончил еще?

– Закончил. Только…– Женя протянул ему телеграмму. Тот прочитал:

– Ну, что я говорил? Отлично! А от Марининых родителей нет?

– Нет – к сожалению.

– Жаль!

– Николай Петрович, я узнавал: поезд приходит в девять сорок вечера.

– Ну, так я встречу. Оставь мне телеграмму: тут номер поезда. И беги уже домой.

– Александр Михайлович, я кальку вам на стол положу.

– Можешь на своем оставить: сам заберу. Домой лети, жених!

В квартире было совершенно тихо: еще никого. Что ж: пока придут ребята, и они смогут перетащить Клавин стол, успеет разобрать кровать.

Но успел только снять с неё постель и матрас, как стукнула входная дверь: послышались голоса Клавы и Толика. Женя выглянул в переднюю.

– Ты уже дома?

– Только что пришел. Сейчас кровать уже разбираю.

– Хорошо. Стол мой потом с тобой к тебе затащим.

– Еще чего: затащу с ребятами, когда придут.

– Ты малого моего к себе не заберешь? А то, что толку, что раньше отпросилась: мешать мне будет на кухне. Займи его чем-нибудь, если можешь.

– А мне как раз он нужен: помогать разбирать. Пошли.

Толик помогал старательно: принимал от Жени гайки и шарики от спинок и складывал в консервную банку. А Женя работал гаечными ключами. Дело шло медленней, чем он ожидал: её не разбирали, наверно, никогда, и что-то успело поржаветь.

В середине разборки пришел Саша. Женя поручил ему обернуть доски для сидения газетами, как посоветовал Дмитрий Сергеевич. Саша занялся этим, одновременно разговаривая.

Стал рассказывать про то, чем занимался во время фестиваля. Женя сказал, что ожидал большего от него, и Саша возразил:

– Не по площадям надо было ходить. Я ездил, куда поселили участников его – это было интересно. С нашим владением языками можно было общаться с ними, а не читать о них в газетах. Кое-что интересное узнал от них.

– С кем общался?

– В основном, с израильтянами. Несколько раз удалось побывать у них. Очень жалел, что тебе дозвониться не мог, когда шел. Тебе было бы очень интересно.

– Жаль: я не знал. А о чем они рассказывали?

– Кто о чем. Коммунисты – что это капиталистическая страна, и жизнь там плохая. А сионисты – что жизнь пока еще трудная, но зато это свое, еврейское, государство. Я кое-какую литературу у них взял.

Женя показал глазами на Толика – не стоит при нем: малыш – может случайно проговориться где-то. И заговорили о другом.

К тому моменту, когда пришли Марина с Асей, кровать уже была разобрана и доски обернуты. Стол у Клавы был очень тяжелым, из чистого дуба, и столешницы снять было невозможно – вдвоем с Сашей нести его оказалось слишком трудно. Девушки хотели помочь, но пришли почти вслед за ними Еж с Людочкой и “младшенькие” – потащили втроем. Женя нес с одной стороны; с другой Еж и Саша или Антоша, менявшие друг друга. В дверях стол приходилось класть набок: иначе не проходил.

Наконец, поставили его и отнесли к Клаве матрас и спинки с царгами от кровати. Хотели поставить стулья и положить доски, но Клава сказала, что это сделают потом без них: будет только мешать ставить на столы.

Марина и Ася между тем сложили свои наряды и Женин костюм, его шелковую рубашку, модную обувь в чемодан: одеть завтра перед тем, как ехать с дачи. Такой же чемодан принес и Еж. На “девишнике-мальчишнике” решено было быть в лыжных костюмах, хранившихся на даче: нарядными – уже на свадьбе. Еще один чемодан притащил с собой Антоша: в нем находились все заготовленные им реквизиты для какого-то священнодействия. Надо было бы отправляться: задержка была исключительно из-за Игоря и Юры.

Наконец-то появились и они: сначала Игорь, а вскоре за ним и Юра. Клава одела Толика, и они, подхватив чемоданы и сумки, стали спускаться вниз. А во дворе встретили только что приехавшую машину Виктора Харитоновича: из неё вылезали Тамара, Валентина Петровна и Фрума Наумовна. Пришлось задержаться и помочь разгрузить то, что они привезли, и отнести наверх. Не надолго, так как народу было много. Зато Виктор Харитонович предложил подкинуть девушек и чемоданы на вокзал; мужчины – в том числе и Толик – отправились на метро.

2

Они шли к даче, и встречные оглядывались на их веселую процессию, во главе которой шел с барабаном, подарком Медведева, на шее Толик. Дед уже ждал у калитки.

– Проходите, ребятки: голодные уже, небось.

Это точно: голодные были как волки. Быстро переоделись, и всё стало, как зимой после лыж. А стол в самой большой комнате уже ждал. И на нем никаких деликатесов, которые будут на свадебном столе – только то, что бывало зимой: горячая вареная картошка, соленые грибы и капуста, сало, обыкновенная и копченая селедка. В графине Дедова водка с корочками апельсина на дне; бутылка сливовой наливки для девушек.

Выпили за жениха и невесту, и наступило молчание – только слышно было, как трещало за ушами. Даже Толик, сидевший на коленях у Деда, глядя на других, наворачивал за обе щеки.

А Дед после всего принес жареного гуся, набитого яблоками. Специально зарезал одного из тех, что держал.

– Попробуйте, какой: орехами подкормил, – и он налил всем снова.

Но за столом долго не засиделись. Листов, любитель посидеть за ним и выпить лишнюю рюмку, на этот раз нетерпеливо на всех посматривал. И как только покончили со своими порциями, сразу встал из-за стола. За ним вскочила его команда: “младшенькие” и Саша. Взяв чемодан с заготовленным Антошей, ушли куда-то. Позвали с собой и Толика.

Еж и Игорь помогли собрать посуду и отнести её на кухню, где Ася и Люда стали мыть её. Марине и Жене делать ничего не дали – велели обоим вернуться в большую комнату и там подумать о серьезности предстоящего шага. Они не стали спорить.

Там никого не было. Они уселись на белую медвежью шкуру перед камином, в котором лежали дрова.

– Ну, что: подумаем? – сказала Марина.

– О чем? – Женя взял её руку. – Ведь мы уже муж и жена – только они не знают.

– Но завтра это будет узаконено, и ты потеряешь свободу. Не будешь больше бегать ко мне на свидания: начнется общий быт. Не боишься, Евгений Григорьевич? Смотри, еще есть возможность остановиться, пока не поздно.

– Нет её – с того момента, когда мы встретились тогда на вечере. Завтра я только получу возможность жить вместе с тобой, засыпать и просыпаться рядом, а не скрывать, как сейчас, что ты моя жена. Нам будет хорошо вдвоем, я знаю.

– А втроем?

– Еще лучше. Много, много лучше.

– Ты хочешь это?

– Еще как.

– Почему?

– Потому, что люблю тебя. И потому, что не хочу оставаться последним в своем роду, как сейчас. Понимаешь?

– Понимаю: очень. Но, наверно, нам придется потерпеть, пока я тоже закончу институт. Потерпишь?

– Постараюсь. Когда они нас позовут?

– Кто их знает? И что они вообще задумали с нами сделать? Не заставят расписываться собственной кровью? Или смешать нашу кровь и заставить обоих её выпить?

– Сейчас пойду и узнаю.

– Да, скоро вы узнаете, – раздался, как бы в ответ, голос Листова. – Приготовьтесь к обряду, который будет совершен над вами. Первое: дайте мне ваши обручальные кольца. Второе: обернитесь, как в тоги, в эти простыни.

– Поверх этого всего? – спросила Марина.

– Дайте подумать. Ну, наверно, лучше снять. Не бойтесь: там не холодно – Дед немного протопил. Обувь оставьте: не будет видно. Даю вам десять минут на это, – он оставил им еще коробку с булавками и исчез.

Появившись через десять минут, остался ими доволен, хотя то, что они сделали, трудно было назвать тогами. Марина обернулась, как в индийское сари. А Женю она одела как-то не похоже ни на что: простыня просто накинута на плечи, и края её от передних углов подвернуты к шее, образовав треугольные концы впереди – они скрещивались на груди и крепились к тому, что свисало по спине.

– М-да: может, так и лучше. А теперь позвольте завязать вам глаза: видеть вход туда, куда я поведу вас, не должны непосвященные в таинство, – и, завязав, взял за руки и медленно повел куда-то. Подвел к лестнице, и они начали спускаться.

Когда они остановились, и он снял повязки, рассмотреть, всё равно, ничего было нельзя: была полная темнота. И в ней вдруг раздался таинственный голос с невероятными переходами от самого высокого до предельно низкого[1]. “Има Сумак”, узнали они.

Потом она замолкла, и зазвучали стихи. Читал Саша: как всегда, замечательно – и как всегда, собственные. И с последними словами стихотворения “Да светит вам счастье без края!” в углах комнаты загорелись гирлянды елочных лампочек.

Свет их не был ярок, но глаза, привыкшие к темноте, смогли рассмотреть что-то стоящее перед ними, и за ним фигуру, задрапированную тканью. Сбоку стояли еще две фигуры. Пока еще трудно было точно угадать, кто это.

Сзади раздался голос Листова:

– О прекрасный, справедливый, мудрый! Пред лицом твоим двое нежных влюбленных. Они явились, чтобы принести здесь клятву вечной супружеской любви и верности перед твоим лицом и лицом своих друзей. Дозволь им приблизиться к священной чаше огня.

– Да приблизятся! – ответил тот голосом Саши

Юра взял их за руку и подвел чуть вперед.

– Пусть возьмет мальчик-с-пальчик волшебные палочку и коробочку для возжигания.

Откуда-то сзади подбежала маленькая фигурка в высокой остроконечной шапке: Толик. Он протянул руку к “прекрасному, справедливому, мудрому” и взял коробок спичек, несомненно, волшебных. Вытащил “волшебную палочку” и произнес, подражая Юре:

– О плекрасный, справедливый, мудрый! Я готов уже.

– Смотрите все! Сейчас дивный мальчик-с-пальчик совершит величайшее чудо возжигания огня. Проведи же волшебной палочкой по волшебной коробочке.

И Толик чиркнул спичкой, и “величайшее чудо возжигания огня”, конечно, произошло: спичка загорелась. Сразу вспыхнул блиц фотоаппарата, и стало видно, какие огромные красные круги нарисованы у него на щеках. Он сразу отдал спичку “прекрасному, справедливому, мудрому”, и тот поднес её к чему-то, стоящему на возвышении перед ним. Вспыхнуло голубое неяркое пламя, от которого шел ароматный запах: наверняка горел одеколон. Две женские фигуры, Ася и Люда, приблизились и зажгли от него свечи, которые держали в каждой руке. Подняли руки с горящими свечами, и в свете их уже можно было разглядеть многое.

“Прекрасный, справедливый, мудрый” Саша, сильно возвышался над постаментом “священной чаши огня”. Наверняка, стоял на чем-то. Лицо с черной бородой; веки с темными тенями, окружающими его сверкающие глаза. “Золотые” ногти на руках, протянутых над горящим в чаше огнем. Два полотнища с узорами, наброшенные на оба необычайно широких плеча, перекрещивались на груди и спине.

Но главным украшением была его высокая шапка-тиара. Коническая, с расширением кверху, она являлась шедевром творчества Антоши и Юры. Впереди в середине её сверкала большая золотая шестиугольная звезда с расходящимися от неё золотыми лучами со знаками зодиака на концах. Внутри этой звезды два астрономических знака: красный, Марса, и синий, Венеры, – символы мужчины и женщины. Уйма надписей всевозможных цветов. Сделанные еврейскими, готическими и древнеславянскими буквами можно было прочитать – они все обозначали слово “свадьба”: по-еврейски, латински, русски. Шли еще надписи грузинскими, армянскими, арабскими, индийскими буквами. Надпись какими-то руническими знаками. Китайскими и даже египетскими иероглифами; клинописью. Они, очевидно, должны были означать то же самое, хотя вряд ли были написаны правильно. Но это было не существенно: должное впечатление они производили. Несколько рядов жемчужных бус, закрепленных на короне, свисали на грудь “прекрасного, справедливого, мудрого”.

По бокам стояли его помощники: Сонечка и Антоша, прекрасные своей юностью. Тонкая фигурка Сонечки обернута ниже подмышек белой тканью, опоясанной белой лентой; расплетенные волосы свисали по её голым плечам. Она держала в руках два венка поздних осенних цветов. Антоша, голый по пояс и с чалмой на голове, держал, отставив, как знамя, косу. Еще держал он какой-то бумажный свиток. Губы обоих были ярко накрашены.

– Я хочу спросить друзей этого мужественного юноши и этой прекрасной девы: все ли вы подтверждаете, что они любят друг друга, и потому достойны стать супругами? – задал вопрос “прекрасный, справедливый, мудрый”.

– Я, подруга её, подтверждаю, – первая сказала Ася.

– Я, близкий школьный друг его, подтверждаю, – следующим сказал Еж.

– И я, жена его ближайшего друга, подтверждаю, – произнесла Люда.

– Я, который был раньше и снова стал его другом, подтверждаю, что никто так не достоин, как они, – сказал Игорь.

– Я тоже – сосед его, который знал его всегда, подтвежрдаю, – с серьезным видом произнес и Толик.

– А что скажешь ты, о Старейший?

– Они достойны стать супругами и родить детей. Я благословляю их брак, – сказал Дед.

– Так соедини же их руки! – и Дед соединил их.

– А теперь мы все благословим их, – сказал “прекрасный, справедливый, мудрый”. И он снова стал произносить стихи, а остальные повторять за ним: строчка за строчкой. А они держались за руки и слушали с волнением: это были замечательные стихи – опять же, самого Саши, конечно.

– А теперь наступает главное: принесение клятвы. Но прежде я спрашиваю вас: хотите ли вы взять друг друга в супруги? Сейчас вы еще можете произнести “нет”, если кто-то из вас испытывает сомнения в правильности этого шага. Ты, Женя Вайсман: ты хочешь взять в жены её, Марину Каган?

– Да: потому, что я люблю её.

– Теперь ты, Марина Каган: ты хочешь взять в мужья его, Женю Вайсмана?

– Да: потому, что я люблю и буду любить до конца его одного.

– Тогда приступим, – возвестил “прекрасный, справедливый, мудрый”.

– О прекрасный, справедливый, мудрый! – внезапно прервал его Еж, непрерывно щелкавший фотоаппаратом все моменты священнодействия. – Кончилась пленка: надо сменить кассету. Дозволь: я быстро.

– Быть посему!

Еж быстро перемотал пленку, вставил новую кассету, и священнодействие возобновилось.

– Увенчай брачующихся, юная жрица любви и брака! – повелел “прекрасный, справедливый, мудрый”, и Сонечка надела Жене и Марине венки на головы.

– Свиток мне, хранитель его! – и Антоша подал свиток. “Прекрасный, справедливый, мудрый” развернул и показал его Жене и Марине.

– Вы должны будете по очереди произнести все слова клятв, написанные невидимыми письменами на этом свитке – не убавляя ничего. Но вольны добавить то, что усилит вашу клятву. Сейчас я подержу свиток над священным огнем, и вы увидите их. – И, правда: появились коричневые буквы.

– Теперь начнем! – и зазвучала прекрасная, задумчивая музыка. Анданте Концертной симфонии Моцарта для скрипки и альта[2].

… Они молча прочитали текст клятвы на отданном им свитке: он не был длинным.

– Ты первый, – прошептала Марина, отдавая свиток Жене. Он начал, держа его одной рукой, а другой продолжая держать её руку:

– Сегодня здесь, я, Евгений Вайсман, перед лицом всех моих друзей беру в жены любимую мной Марину Каган и отдаю себя ей в мужья. Обещаю быть верным и преданным ей, любить, заботиться и быть ей опорой в жизни. Всегда: в радости и горе, счастье и беде, рядом и в разлуке – пока смерть не разлучит нас. Призываю в свидетели тех, кто присутствует здесь. И память тех, кого нет сейчас здесь, но продолжает быть во мне – не доживших до сегодняшнего дня моей бабушки; моих отца и мамы, на которую так похожа та, которая становится моей женой; тети Беллы, её мужа дяди Коли и брата Толи.

Сменяли друг друга проникновенные звучания альта и скрипки, когда он произносил эти слова – последнюю фразу дрожащим голосом. Передал ей свиток, и она произнесла, так же – не отпуская его руку:

– Сегодня здесь, я, Марина Каган, перед лицом всех моих друзей беру в мужья любимого мной Евгения Вайсмана и отдаю себя ему в жены. Обещаю быть верной и преданной ему, любить, заботиться и быть ему опорой в жизни. Всегда: в радости и горе, счастье и беде, рядом и в разлуке – пока смерть не разлучит нас. Призываю в свидетели тех, кто присутствует здесь. Призываю в свидетели отсутствующую здесь мою маму, которая узнала и полюбила его. И обещаю помочь восстановить его род, родив ему детей, – она смотрела ему в глаза.

Они поцеловали друг друга, свернули свиток и протянули его “прекрасному, справедливому, мудрому”. Но Анданте еще продолжало звучать, и пока не стихли самые последние звуки его, тот хранил молчание. Молчали и остальные. На глазах у Деда висели слезинки, и тихо плакала Ася.

– Кравчий, наполни кубок! – прервал молчание “прекрасный, справедливый, мудрый”. Юра поднес к нему кавказский рог, наполненный вином, и “прекрасный, справедливый, мудрый” опустил в него обручальные кольца. Протянул рог Марине:

– Напои вином, как счастьем, мужа твоего, и пусть он напоит им тебя! И чтобы ваше счастье было полным, сделайте по полному глотку.

Марина поднесла полный рог к Жениным губам, и он выпил пряное вино, наполнявшее рог. Взял затем рог и напоил её.

И пошел рог по кругу: каждый отпивал из него. Кроме Толика: ему позволили только опустить в него палец, чтобы он не остался в стороне.

– Отныне объявляю вас мужем и женой! – громко провозгласил “прекрасный, справедливый, мудрый”. – Скрепите подписями вашу клятву. Охранитель, подай свиток, перо и волшебные чернила.

Перо было, конечно, гусиным, и бесцветные волшебные чернила вовсю пахли луком. После Жени и Марины поставили подписи остальные. Даже Толик: печатными буквами. “Прекрасный, справедливый, мудрый” свернул свиток и отдал Жене с Мариной:

– Через двадцать пять лет вы подержите его над огнем и увидите свои и наши подписи. Храните его. А сейчас мы проследуем к камину, где разожжем огонь и возвеселим души горячим пуншем и веселым пением.

– Остановись, о прекрасный, справедливый, мудрый, – прервал его Антоша. Он и Сонечка опустились на одно колено перед Сашей. – Еще не всё сделано, о величайший.

– Что – не сделано? – каким-то другим, не совсем уверенным тоном спросил Саша. Очевидно, то, что делали “младшенькие” было нежданной импровизацией. – Что, о отрок? – добавил он уже прежним тоном.

– Действие, которое подкрепит их клятвы и наши свидетельства – то, чем всегда скрепляем наши устные договоры мы с ней, – он и Сонечка поцеловались. – И чтобы быть уверенными до конца, это должны сделать все.

– Ты мудр не по летам, о юный отрок! – согласился “прекрасный, справедливый, мудрый”. – Идея твоя достойна внимания: это, несомненно, сделает их клятву крепче и священней. Да будет так!

… Игорь стоявший в стороне, у столика с портативным магнитофоном, обернулся при этих словах. Кровь застучала в висках: сейчас он сделает то, о чем даже не смел мечтать – поцелует Асю. И она его.

Отвернулся, чтобы никто не заметил, как побледнел он. При этом чуть не сбросил на пол магнитофон. А он заграничный: у нас такой не так-то просто купишь – его подарила отцу Ежа, Сергею Ивановичу, какая-то иностранная делегация врачей, приезжавшая в Москву.

Он сделал так, чтобы Ася была последней, к кому он подошел. А она почти не смотрела на него, когда он приблизился: смотрела в сторону Юры, идущего к выключателю. Игорь испугался, что не сможет поцеловать её, когда свет уже загорится. Робко и осторожно коснулся её губ. Она ответила: поцеловала – как всех других. Конечно, не так, как целовала Юру.

Она крепко прижала свои губы к Юриным: будто ожидая, что и он сегодня хочет то же, что и она – скажет, что она так ждет. Ведь оба глядели на Женю и Марину – счастливых, крепко державшихся за руки, смотревших а глаза друг другу. Произносивших под музыку, сжимающую сердце, слова, которые так хотелось произнести вместе с ним.

А Юра? Поцеловал её, как других – как она его, Игоря. Как он может так? С ней – Асей? Двинуть бы ему, чтобы хоть что-то понял. Игорь сжал кулаки, сглотнул слюну.

Юра, наконец, щелкнул выключателем. При свете Женя узнал комнату в подвале, где в тот страшный год Дед собирался прятать их. Стало видно казавшееся таинственным в полутьме. Борода “прекрасного, справедливого, мудрого”, нарисованная жженой пробкой; шторы, из которых сделано его одеяние, с подкладками из согнутой жести, удлинившими его плечи. Раскрашенные помадой и акварельной краской лица “младшеньких” и Толика. Обыкновенная тумбочка, задрапированная простой мешковиной – на ней догорал одеколон в старой крышке автомобильного колеса. Что великолепная тиара “прекрасного, справедливого, мудрого” изготовлена из ватмана с наклейками вырезанных откуда-то надписей на всевозможных языках.

Саша осторожно снял её и отдал Листову, а тот, забрав предварительно нитки искусственного жемчуга, протянул Марине:

– Сохраните на память – вместе со свитком.

– А может, скоро пригодится: на твоей с Асей свадьбе? – спросил его Игорь.

– Нет: второй раз будет совсем не интересно, – не обращая внимания на явный намек, ответил Юра. – Жреческое сословие, бегом марш отмываться и переодеться. И вы, Mr. and Mrs. Waissman, тоже. Бал еще не закончен. – И он убежал.

“Молодцы: талантливые ребятки. Выдумки сколько! И стихи Сашенька, как всегда, замечательные сочинил, и музыку замечательную подобрали. Да! Но только, наверно, настоящее венчание было лучше. И у нас, и еврейское – под балдахином”, – размышлял Дед. Но говорить об этом не стал: далеки они слишком от этого. Как и он был долгие годы.

3

Огонь в камине разгорался. Приходившие усаживались на шкуре и переговаривались, поглядывая на возившегося с приготовлением пунша Юру. Ему помогал Еж, а потом присоединились и Саша с Антошей.

Игорь смотрел, как они выдавливали лимоны в фарфоровую супницу, клали сахар, лили горячую воду и, под конец, венгерский ром из большой бутылки с полуголой индианкой в набедренной повязке из травы на наклейке. Доводка напитка до божественной кондиции, видимо, оказалась не простой. Они пробовали, добавляли сахар или ром, снова пробовали и снова что-то добавляли.

Наконец, все, попробовав, дружно закивали и предложили попробовать Игорю: Жене ни в каких предварительных операциях сегодня участвовать не полагалось. Игорь, отведав, выразил мнение, что, точно, ничего больше добавлять не следует: пунш получился что надо. Горячий, сладкий, с ароматом рома – и крепкий в самый раз.

Налили его всем в стаканы; Толик раздал кому конфеты, кому яблоки. Дрова в камине трещали. Смотрели на него, лежа на шкуре и прихлебывая пунш. Все улыбались, даже Ася весело смеялась. Разговор становился всё оживленней.

– “Прекрасный, справедливый, мудрый” – кто такой? Царь Соломон, да? – спросил ребят Дед.

– Почему царь Соломон? – спросил Саша. – Чем же он такой мудрый был?

– А ты должен знать: это был еврейский царь.

– Ну и что? Я о нем только “Суламифь” Куприна и читал.

– Плохо. Ладно: сейчас схожу за книгой – прочитаю вам кое-что. Не повредит узнать.

Он вернулся с толстой книгой.

– Вот, тут о том, как явился ему Б-г во сне и что попросил он. – Дед раскрыл книгу: – “…даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло”[3]. И ничего больше не просил. А Б-г ответил ему: “…за то, что ты просил этого и не просил долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе души врагов твоих, но просил себе разума, чтобы уметь судить, - вот я сделаю по слову твоему: вот Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде, и после тебя не восстанет подобный тебе”[4] Вот почему считают его мудрым уже тридцать веков.

– Интересно! – глаза у Саши загорелись. - Что это за книга? Библия, да?

– Да. От Анны Павловны осталась мне.

– Почитать бы её.

– Дать не могу: увидит кто – беды не оберешься. Вы же комсомольцы: вам запрещено. А когда будешь приезжать, читай. Надо её читать: не всё ведь, оказывается, только в сегодняшнее время узнали. Ладно, о серьезном сегодня больше не будем: веселитесь, а я обратно отнесу её.

– А Толик, смотрите, заснул уже, – сообщила Люда.

– Утомился наш мальчик-с-пальчик. Давай-ка, Женя, возьми мальца: я его с собой положу.

– Пусть сидит: я Толика отнесу, – поднялся Игорь.

Они осторожно раздели крепко спящего Толика. Можно было возвращаться, но Дед видел, что Игорю хочется о чем-то поговорить с ним наедине. А Игорь молчал, и Дед, чтобы начать разговор, сам спросил:

– Понравилось тебе, Игорек, что сочинили ребятки наши?

– Понравилось, – без особого восторга ответил Игорь. – Только…

– Что только? Все хорошо: я, грешным делом, аж прослезился. И Асенька тоже.

– Это и есть то, что не понравилось. Отчего плакала: оттого, что Женя с Мариной завтра уже распишутся – а когда она с Юркой, неизвестно. А ведь встречаются она с ним столько же, сколько Марина с Женей. Ну, понятно, пока учились, семью не могли содержать – ребята не женились. А кончили, работать начали, так Женя и Марина сразу в ЗАГС, а она – по-прежнему в неизвестности, в каком-то подвешенном состоянии. Не поможешь в этом деле? Может, стоит тебе поговорить с ним: чтобы перестал он её мучить.

– Нет, Игорек. Нельзя мне: а вдруг – кончит он её мучить, и начнут они мучить друг друга.

– Это почему?

– Да уж больно они разные. Может, чувствует он это, потому и тянет. Не стоит нам лезть промежду них. Пошли-ка лучше: малец, я думаю, до утра уже не проснется.

Подходя, услышали “Налей! Выпьем, ей Б-гу, еще…”[5] Пели все, глядя на огонь в камине. Сидели парами: Женя в обнимку с Мариной, Людочка – положив голову Ежа себе на колени. И Ася полулежала – голова её упиралась затылком в грудь Листика. Рядом, как всегда, неразлучные “младшенькие”. А Саша в стороне: в кресле.

Дед глазами повел глазами: смотри – а ты волновался. И Игорь выпил из своего стакана, подтянул поющим. А потом, когда кончили петь Шотландскую застольную, запел первый “Клён ты мой опавший”[6] – и так что все удивились: никогда не пел он в полный голос. Даже Ася смотрела на него, пока пел, и он спел еще и “Выдался над озером алый свет зари. На бору со звонами плачет глухари”.

За ним Юра – тоже на стихи Есенина: “Не жалею, не зову, не плачу”[7]. И глаза Аси опять стали грустными. Игорь поэтому сразу после Юры запел еще одну на слова Есенина: “Что же вы не пьете, дьяволы? Или я не сын страны? Или я за рюмку водки не закладывал штаны? Да, да, да, да…”. Все оживились сразу, долили пунша в стаканы, дружно чокнулись ими – Ася засмеялась вновь.

Спела две туристские песни Марина: из тех, что пели в Карелии. Пару раз мелькнуло при этом перед глазами лицо Славки – она повернула голову к Жене, увидела, как он смотрит на неё: Славкино лицо сразу исчезло – и не появлялось уже больше, пока пела.

А за ней Саша вдруг запел “Тумбала-тумбала-тумбалалайка, тумбала-тумбала-тумбалала. Шпил балалайка, тумбалалайка, шпил балалайка, фрейлех зол зайн”[8]. Его поддержали “младшенькие”, Женя с Ежом: столько раз слышали, как поют её Рувим Исаевич с Фрумой Наумовной. Поддержала Марина, слышавшая её от родителей. И все вскочили – закружились в танце.

Сели, разгоряченные на шкуру, допили то, что оставалось в стаканах. Юра предложил было налить еще, но Люда остановила его:

– Девочки, пошли спать, а? А то завтра будем выглядеть, как пугала.

– Правильно! – поддержала её Ася. – Пойдем, Марин: нам с тобой ведь подкрутиться еще надо – я бигуди с собой прихватила. А вы спать немедленно ложитесь: завтра рано вас поднимем.

Женя, Саша и Игорь решили остаться спать там же – на шкуре у камина . Еж остался с ними – не пошел ночевать в комнату, в которой летом спали он и Люда: “мальчишник” так “мальчишник”. И Антоша тоже.

Притащили диванные подушки, одеяла и улеглись. Антоша от выпитого пунша мигом заснул. Остальные лежали молча, глядя на догорающие в камине угли.

– А вы молодцы: такое соорудить, – первым нарушил молчание Женя.

– Thank you very much![9] – ответил Юра. – Вся сила в помощниках: на редкость способные оказались, особенно “прекрасный, справедливый, мудрый” Александр Соколов с его дивными стихами.

– И в величайшем режиссере Джордже Листоу, – добавил Саша.

– Выдвигаю предложение канонизировать данный обряд – и использовать его в дальнейшем как обязательный для оставшихся среди нас холостяков, – заявил Еж.

– Правильно: в следующей свадьбе обязательно его используем, – тут же поддержал Игорь. – Юры и Аси, я думаю.

– Сомневаюсь, что это может быть скоро, – возразил ему Юра.

– Почему? Зачем тянешь? Хочешь, чтобы отбили у тебя? Не будь дураком!

– Что? Да как вы смеете в подобном тоне разговаривать со мной. Да вы…! Сударь, я требую немедленного удовлетворения. Извольте выйти вместе со мной: не стреляться же здесь – разбудим Антона Сергеевича.

– Антошку разбудишь – ха! – засмеялся Еж.

– Пролить кровь перед моей свадьбой? – вступил, сохраняя принятый Листиком тон, Женя. – Вы должны немедленно помириться и пожать друг другу руки.

– Отлично: я согласен принести свои извинения, – согласился Игорь.

– Я отвергаю их. Извольте вам выйти вон! – Юра встал и, накинув на плечи пиджак, направился к двери. По дороге вытащил из кармана сигареты и спички. – Я жду вас. И помните: стреляемся без секундантов.

… Игорь вышел следом за ним. Юра ждал его снаружи. Протянул ему пачку, подставил свою сигарету прикурить.

Ночной воздух был холоден. Курили молча. Игорь молчал, ожидая, когда Юра заговорит. Иначе, зачем он устроил эту петрушку с дуэлью без секунданта?

– Понимаешь, капитан: ты добрый – и стремишься всем помочь. В данном случае Асе: оттого уже дважды намекаешь, что мне надо поскорей жениться на ней, – заговорил Юра. – Ну, допустим: распишемся мы – а что дальше?

Ведь мои обстоятельства не те, что у Жени. У него своя комната в Москве, а у меня что? Оттуда ей ездить в Москву в институт невозможно; значит, по-прежнему придется в общежитии жить. Видеться только по выходным, а где, спрашивается? Ведь наедине и побыть негде. А ей туда ко мне ездить да по грязи до меня топать – тоже не лучший вариант.

И еще одно – не менее важное. Оклад у меня как начинающего специалиста ведь девятьсот рублей только. Да минус налоги: что остается? Подработать там пока почти не удается, а матери мне послать хоть двести рублей надо обязательно: один я у неё – кто еще ей поможет? Получается, что пока учился, больше даже имел: стипендия повышенная да подработать благодаря Жене не так уж редко удавалось. И с такими, понимаешь, деньгами жениться, семью заводить? Чтобы её родители уже не только ей, а, получается, и мне материально помогали? Знаешь, не пойдет так: я не смогу.

Так что… Похоже, ты понял, почему я тяну.

– Да уж.

– Тогда докуриваем, и обратно.

Вернувшись, он заговорил тем же тоном:

– Позвольте вам сообщить: недоразумение улажено. Я согласился принять объяснения, что слова, которые я счел оскорбительными для моей чести, были сказаны не по злобе, а сдуру. Мы помирились и хотим скрепить это доброй чашей пунша. – Он разлил по стаканам остатки пунша, и все дружно допили его.

– А теперь, братцы, спать. Аська ведь если сказал, что рано вставать – рано и поднимет, – выключил торшер и улегся.

Но заснул Юра не сразу. Еще думал. О том, что Игорь, кажется, поверил. Конечно, то, что сказал ему, чистая правда. Но не вся: самое главное не в этом. Но какое ему дело, в конце концов? И скоро Листов уже спал, как и остальные.

4

Медведев увидел, что Аня спускается, оглядываясь, из вагона.

– Аня! Анечка! – крикнул он. Она услышала: лицо её выразило легкое недоумение.

– Коля, а Женечка где? – спросила она сразу после того, как они расцеловались.

– Женя? Уехал за город: друзья его что-то такое придумали. Увидишь его завтра: на свадьбе. А сейчас ко мне, – он подхватил её небольшой чемодан.

Она закидала его вопросами, когда машина тронулась. Он подробно отвечал. Сказал о том, как все готовятся к Жениной свадьбе, сколько делают всего.

– Мамы его друзей и соседи, чтобы молодежь повеселилась сегодня отдельно, даже освободили их от готовки того, что нельзя заранее делать. Ну, там салаты, пироги и всякое такое.

– Лариса тоже там?

– Нет, – он нахмурился: вопрос, очевидно, не был ему приятен. – Лариса пошла в парикмахерскую: делать укладку.

– Ой, как бы я хотела к ним присоединиться! Представляю, как это весело: стряпать вместе накануне свадьбы, разговаривать. Коля, а не отвезешь меня лучше туда? Пожалуйста!

– Да мы уже почти ко мне приехали.

– Коль, ну – я тебя очень, очень прошу!

– Так уж и быть, – сказал он и развернул машину.

- Доставил вам подкрепление. Принимайте! – сказал он открывшей им дверь Клаве.

– Меня зовут Аня. Я…

– Я знаю: Женя нам всё рассказал про вас. Правда, хотите помочь что-то делать?

– Да. Передник лишний у вас для меня найдется?

– Найдем.

– Кто там? – послышалось с кухни.

– Подкрепление прибыло, – ответил Медведев.

– Отлично: еще подкрепление. Посмотрим, какое, – и в коридоре появились четыре женщины – все в передниках, с кухонными ножами в руках. Лицо одной из них показалось Ане знакомым.

– Вы мама Марины? – спросила она.

– Не только: я еще и теща Жени, – ответила она, улыбаясь. Остальные дружно засмеялись: обстановка была именно та, которую Аня и предвкушала.

– Это Аня, – сообщила им Клава, и все женщины кивнули: значит, знали, кто она такая. Весело представились ей.

– Нужна какая-нибудь помощь от меня: я на машине? – спросил Медведев.

– Нет: спасибо, – ответила Тамара. – Виктор мой этим занимается. Вот: повез папу Марины к Фруме Наумовне, да застрял там чего-то.

– Когда мне заехать за ней?

– Зачем? Кончим неизвестно во сколько. А место переночевать тут есть: у меня. Езжайте спокойно, Николай Петрович, – сказала Клава.

– Да вы проходите вот сюда, – показала она Ане на свою комнату, когда Медведев вышел. – А передник вам я сейчас принесу.

И Аня включилась через несколько минут в общую работу. Взяла поначалу на себя резку овощей для салата.

Вскоре появился еще один незнакомый человек: муж Тамары. С огромной кастрюлей в руках.

– Рахиль Лазаревна! Докладываю: супруга вашего доставил в полной сохранности. Бабушка его и меня накормила, и сейчас он играет с супругом Фрумы Наумовны в шахматы. Бабушка меня не отпускала, пока не вынула сдобное тесто из духовки. Вот, держите, а я опять пошел вниз: там еще есть, что принести.

Работа кипела, и на кухне было жарко: все конфорки и духовка были включены. Но, делая непрерывно, не прекращали разговаривать, и Аня быстро почувствовала себя совсем своей с ними всеми.

Когда кончила резать вареные овощи, предложили передохнуть. Тамара повела её показать свою комнату с модной новой мебелью и большим количеством хрусталя.

– А Женя в какой комнате живет? – спросила Аня.

– В той, – показала Тамара. – Хотите посмотреть?

– Да.

– Ну, так зайдите. Свет только там включите. А мне надо уже на кухню.

Аня нащупала на стене выключатель, щелкнула им. Комната – больше Клавиной и Тамариной – заставлена двумя раздвинутыми столами. Диван, сдвинутая мебель. Фотографии на стене: среди них его – Толи.

Его лицо – дорогое, родное: она уже больше ничего не видела. Смотрела, и слезы катились из глаз. Старалась сдерживать рыдание: не надо, чтобы кто-то услышал – в такой день, накануне свадьбы его младшего брата.

Заставила взять себя в руки, вытерла слезы. Мельком посмотрела на другие фотографии: седой женщины с маленьким мальчиком на коленях и другим, постарше, стоящим рядом – Толей; мужчины и женщины вместе с Толей; той же женщины, но совсем седой, с Толей в военной форме и Женей. Это его мама – та, которая ждала его с ней, Аней. Еще фото очень красивых мужчины и женщины.

И опять взгляд на его большое фото: он – её Толя. Как живой: она прикоснулась к нему губами. И повернулась: надо идти – помочь.

В два часа закончили то, что можно было сделать не прямо завтра. Тамара разбудила заснувшего на диване Виктора, и он повез Валентину Петровну и Фруму Наумовну домой. Тамара ушла к себе в комнату; Рахиль Лазаревна в комнату Жени, где постелила себе на диване.

Клава положила Аню на диване у себя. В квартире стояла тишина. Обе, хоть и устали, чувствовали какую-то спокойную удовлетворенность от сделанного в преддверии свадьбы. Аня – еще и оттого, что снова увидела его, Толино, фото – как побывала на свидании с ним.

– Анечка, ты не спишь еще? – спросила тихо Клава.

– Нет.

– Может быть, есть хочешь?

– Да ты что: столько напробовалась.

– А может, еще что?

– Нет, спасибо. А что ты сама не спишь?

– Не знаю. Может, потому, что хорошо мне.

– И мне.

– Наверно, оттого, что завтра Женечкина свадьба. Есть, все-таки, в мире справедливость: встретить такую девушку, как Марина – за всё, что выпало на его долю. Тетя Белла только не дожила: порадовалась бы. Она ведь и тебя ждала: что Толя вернется вместе с тобой.

– Он мне говорил, – она помолчала, потом спросила: – Те двое, такие красивые – на фотографии на стене в его комнате – его родители?

– Да: они – тетя Роза и дядя Гриша. Погибли под Сталинградом оба.

– Знаю.

– Марина похожа на тетю Розу, его маму.

– Удивительно!

– Мне кажется вся история их любви удивительной. Встретился – и не решился спросить телефон или адрес, а потом долго искал её.

– Он рассказал мне. Что даже встречался с другой, а думал о ней.

– Оно и понятно: Марина человек, а та? Красивая, даже очень – но пустая, избалованная. Хорошо, что другой богатством поманил, увел – а то могла бы ему жизнь искалечить. А теперь я спокойна: будет такая жена, любимая и любящая. И теща – как мать родная.

– Да: Рахиль Лазаревна, по-моему, прекрасная женщина.

– Просто замечательная: другого слова не подберешь.

– Клава, скажи: почему ты одна?

– А почему ты? Потому и я: женихи наши с войны не вернулись.

– Но у тебя же ребенок.

– Да. Толик мой – в честь нашего Толи его назвала. Что скрывать от тебя: я ведь девчонкой влюблена в него была. По-детски, по-девчоночьи. А отец его, Толика моего, не был моим мужем.

В командировку он приехал в Москву. В нашу организацию. Пригласил меня составить ему компанию в театр. Потом проводил домой, и мне неудобно показалось не пригласить его к себе. Нет, он не тогда, в первый раз, когда зашел ко мне – потом, на третий раз, наверно, засиделся у меня поздно, и…

Он неглупый был – интересно с ним: разговаривали и смеялись, потому что рассказывал много смешного. А потом вдруг обнял меня и целовать начал. И я не оттолкнула его: слишком хорошо мне было, когда целовал он. А потом… Даже не заметила, как его стала.

Показалось, что это счастье мое пришло, наконец. Веселая ходила, следить за внешностью стала. И ни на что не обращала внимания – даже на то, что тетя Белла из-за этого разговаривать со мной перестала: из-за Жени – плохой пример для него.

А потом он уехал, и я случайно узнала, что у него семья – и дети. Показалось, что мир рушится; что делать не знала – как жить одной дальше. И надумала: приехал он снова, и я сделала всё, чтобы приобрести от него ребенка. Чтобы хоть он был у меня.

Когда он приехал в командировку следующий раз, я уже знала точно, что будет ребенок у меня. Сказала ему, что знаю, что у него семья, и поэтому мы встречаться больше не можем.

А он сказал, что жена его очень больной человек, из-за этого физическая близость между ними невозможна, и он не считает для себя преступлением иметь связь с другими женщинами. Но что со мной ему было хорошо настолько, что мелькала мысль расстаться с женой.

Только это невозможно: бросить её – совсем больную – и своих девочек. Я сказала, что если бы он даже это сделал, я с ним жить не стала бы.

Он пообещал постараться – больше не приезжать к нам в командировки. И ушел. Не остался, хотя уже было очень поздно, и я, поэтому, предложила переночевать у меня: договорилась с тетей Беллой, что уйду к ней, а Женя будет спать здесь, у меня. И, как я позже узнала, провел ночь на вокзале. А у меня родился мой Толик.

Ему уже пять. Я его с Женей отпустила – на этот их “девишник-мальчишник”. Для него там что-то специально придумали ребята: ему будет весело, а нам готовить надо. – Клава включила бра, подала Ане фото сына в рамке. – Завтра увидишь его.

Знаешь, Женя для него то же самое, что Толя для Жени был. А Марина, когда первый раз пришла сюда, целый час Толика на руках носила. А ведь был Новый год; я оставила его дома на Женю – ушла встречать его у тетки.

– Умница ты, Клава – счастливей меня: он у тебя есть. И чего я не додумалась до того же: не была бы сейчас одна тоже. Я ведь и замужем побывать успела. А больше всего жалею, что от Толи не завела ребенка. Но это не моя вина: не тронул меня, хоть я и хотела очень – чистый был очень, святой. Ждал, когда женой его стану – после войны.

– Женя тоже. Было дело, я помню. Жильцы у него были – перебиваться ему как-то надо было, тоже студенты – такие, что с первой попавшейся спят. И они привели девок с улицы и пытались одну подсунуть ему. Так он сбежал от неё: я его на кухне обнаружила, к себе увела спать.

“Я знаю: он даже считал, что поступил недостойно, когда увидел нечаянно Марину без одежды и не смог отвернуться”, подумала Аня, но говорить об этом Клаве не стала. Да и глаза уже закрывались, а завтра такой день.

5

Солнце уже взошло: било в окно. Но не оно разбудило, а Ася: сунув голову в дверь, крикнула:

– Общий подъем: кончайте храпеть! – и исчезла.

Юра вскочил первый. Заорал, как на лагерных сборах:

– Рота подъем! На зарядку с голым торсом выходи!

За ним вскочили Женя, Игорь и Антоша. Выбежали во двор. Необходимо срочно было смыть остатки сна, и Женя предложил облиться холодной водой.

Сгоняли Антошку за парой полотенец. Раздевшись до пояса и повязав полотенца вокруг него, по очереди окатывали друг друга из шланга, а потом растирались докрасна.

Самочувствие после этого потрясающее. Воздух был холодный – трава и листья на кустах еще в росе, но уходить не хотелось: слишком хорошо было там, во дворе. Ярко светило солнце – ни облачка на небе; петухи орали громко и радостно.

Но задерживать было нельзя: их уже торопили домой. Бросив полотенца прибежавшим последними Ежу и Саше, взбежали по ступенькам. Их встречали в доме девушки; впереди всех – Марина. Провела ладонью по его холодной после обливания груди, любуясь выпуклыми мускулами.

– Мальчишки! Есть побыстрей, и собираться, – скомандовала Ася.

На кухне уже ждали остатки вчерашнего ужина. Общий завтрак устраивать было некогда: каждый садился, накладывал себе и ел. И сразу же уходил: одеваться и, если что помято, успеть подгладить. А заодно, и глянец на туфлях навести. Специально для этого стоял включенный утюг, а на крыльце лежали щетки и баночки с гуталином.

Женя закончил первым из ребят: костюм и рубашка ничуть в чемодане не помялись – Ася укладывала. Надевая костюм, вспомнил на минуту Инну: знала бы, что именно в нем он будет сегодня на собственной свадьбе. Припомнил встречу её Захара с Лялькой в поезде. Но эти мысли быстро улетучились: какое ему дело до них – сегодня особенно.

Было время выкурить сигарету, и он вышел на крыльцо. Но почему-то вдруг так страшно захотелось увидеть Марину, и он быстро вернулся в дом. Людочка гладила брюки Ежа.

– Марина где, не знаешь? – спросил он.

– Там: одевается, – она кивнула в сторону комнаты, в которой девушки ночевали.

Он постучал осторожно.

– Кто там? – услышал он её голос.

– Я, – он удивился, что почему-то хрипит.

– Женя, ты? Заходи.

Марина была одна: стояла перед зеркалом с флакончиком духов. Была еще в комбинации: белое свадебное платье висело на спинке стула. Обернувшись, смотрела на него:

– Ты чего?

Вместо ответа он подошел к ней и уткнулся лицом в её надушенную шею.

– Марина…

– Что, глупый? Ну, что? – но он молчал, и тогда она стала целовать его голову. – Всё хорошо – всё: через несколько часов мы уже будем мужем и женой для всех. А теперь дай мне одеться. Можешь помочь.

Взяла его за руку, когда платье уже было на ней, подвела к зеркалу.

– Всё хорошо, – повторила она, любуясь своим и его отображением в нем. – Всё абсолютно в порядке. – Но, всё-таки, чуть подправила что-то на нем. – А теперь иди: дай мне закончить. Пойди, помоги собрать наши вещи в чемодан. Кстати: Ася сообразила, что обувь мы можем здорово перепачкать, пока будем идти до станции – и лучше переобуться уже в электричке. Иди уже, а то я не успею ничего! – сказал она, еще раз поцеловав его. – Ну, иди!

Но Ася сказала, чтобы он только принес ей костюм, в котором приехал: сделает остальное сама. И Женя снова вышел на крыльцо и закурил.

Пришел Дед и положил на крыльцо груду срезанных цветов. Присел на ступеньку – отдохнуть.

– Все срезал, что ли, Дед? – спросил Женя. – Зачем столько?

– Ага: все. Пусть: что жалеть – день такой сегодня.

– Толик спит еще?

– Спит: нарезвился вчера. Разбужу потом – перед тем, как идти. Он, всё равно, есть сейчас не станет: я знаю. В электричке что-нибудь поест: прихвачу с собой. Ладно: курам корм насыплю – и тоже пойду одеваться.

– Помочь тебе?

– Да сиди. Еще измажешься! Я и один управлюсь: это быстро.

Дед ушел, зато скоро появились Юра и Игорь: задержались, пока Ася подглаживала их костюмы. Она тоже вскоре появилась, уже одетая, и велела им, пока курят, не бездельничать, а связать букеты из срезанных Дедом цветов. А Женя чтобы этим не занимался – чтобы как-нибудь не измазался: жених – он и должен выглядеть, как жених.

Дед спустил собаку с цепи и запер калитку. Двинулись на станцию организованной колонной. Впереди Толик, еще сонный и с барабаном на шее. За ним Женя с Мариной. И уже сзади них остальные: девушки с цветами и ребята с двумя чемоданами, которые тащили по очереди.

Погода не портилась: так же ярко светило солнце. Под ногами багряные осенние листья.

– Запевай! – крикнул Юра и первый начал: – В гареме нежится султан, да, султан… – её дружно подхватили.

Пели и в электричке, где заняли полностью два отделения. В одном уселись ребята; в другом девушки и двое мужчин – самый старший и самый младший, Дед и Толик. В середине пути он заявил:

– Деда, хочу есть.

– Наконец-то, – Дед вынул бутерброд и стал кормить его с рук: чтобы не испачкался маслом.

В Москве на вокзале сразу взяли три машины. Приехали в ЗАГС раньше и ждали в коридоре.

Процедура оказалась слишком унылой: примитивная канцелярская операция. Еще спасибо, что разрешили и остальным войти в комнату, где она происходила. Но когда Игорь попытался включить магнитофон, чтобы прозвучал Свадебный марш Мендельсона, услышали:

– Товарищи, не занимайте, пожалуйста, помещение лишнее время. Будьте добры, освободите для других.

И поздравляли, уже когда вышли из ЗАГСа. Юра протянул ребятам обручальные кольца:

– Наденьте: теперь у вас уже и бумага есть, что вы абсолютно законные супруги. Честно говоря, можно было надеть их и вчера: здесь всё уж больно уныло делается.

“Учти на будущее”, чуть было не сказал ему Игорь. Но вспомнил их вчерашний разговор наедине – и промолчал.

Шампанское выпили в сквере невдалеке от ЗАГСа.

6

До дома было лишь полчаса ходьбы, и пошли пешком. У дома Юра сказал Толику:

– Ну-ка, бери палочки, главный барабанщик! – и Толик застучал по барабану. На громкий стук его выглянул кое-кто из соседей с нижнего этажа. Подошли, поздравили и пожелали счастья.

Но не все. Мать и отчим Игоря, Васька с Зиной и Васькины родители тоже вышли – все из квартиры, где жил Игорь. Они стояли и неприязненно смотрели. Кроме Зины, которая улыбалась и попыталась подойти поздравить Женю – Васька удержал её, и улыбка на её лице сразу сменилась выражением испуга.

А по лестнице кто-то уже бежал вниз – к ним. Они услышали и открыли дверь подъезда:

– Мама! – закричала Марина. – Приехала, всё-таки!

Рахиль Лазаревна с налету обняла их, прижала их головы к своей:

– Дети!

Сверху спешили еще: Валентина Петровна, Фрума Наумовна, Клава, Тамара, Аня. Окружили и начали обнимать, целовать, поздравлять прямо на лестнице.

Аня первым делом кинулась к Толику:

– Тебя Толик зовут, правда?

– Нет: Толя – я уже большой. А вас, тетя, как зовут?

– Аня – тетя Аня.

– А вы кто?

– Я? Я с Жениным старшим братом воевала вместе.

– С Толей? Меня из-за него так назвали – вот! А дядю Колю вы знаете? Он тоже с нашим Толей воевал.

– Конечно, знаю, Толик.

– Тетя Аня, а он приехал?

– Нет еще.

– Значит, он приедет?

– Конечно: обязательно.

И как говорится, легок на помине: раздался телефонный звонок, и Тамара позвала:

– Женя, подойди: Николай Петрович просит тебя – срочно.

Женя схватил трубку:

– Алло!

– Женя, поздравляю тебя, во-первых, дорогой. А во-вторых, должен извиниться: не смогу, к сожалению, придти.

– Почему? – не дал ему договорить Женя.

– Понимаешь, какая петрушка получилась: друзья старые неожиданно позвонили – прилетели сегодня из Германии и решили меня навестить. Звонили мне прямо с аэродрома и попросили их встретить на аэровокзале у Аэропорта. Я их тут уже жду. Жаль до ужаса, что не смогу придти, но что поделаешь? Ты уж извини, пожалуйста.

– Николай Петрович… – закричал Женя, но в трубке уже звучали гудки отбоя: Медведев положил трубку.

Что делать? Он звонил, конечно, из автомата. Но можно перехватить его, если подъехать к аэровокзалу. Только успеть, чтобы он еще был там. Иначе придется позже дозваниваться ему домой.

Но ведь, может быть, можно еще успеть. Попросить дядю Витю быстро довезти на своей машине. А где он? Его, кажется, не было видно среди тех, кто встретил их.

– Тамара! А где дядя Витя?

– Уехал: взять бабушку Саши, его отца и отца Марины. И еще привезти оттуда сладкие пироги. Да, вспомнила: еще заехать за отцом Сережи.

– Давно? Уехал давно?

– Перед самым вашим приходом. А что: срочно нужен?

– Очень срочно! Он скоро должен быть?

– К сожалению, не знаю.

– Ясно. Юра! Листик!

– Что случилось?

– Побежали – быстро: потом всё объясню.

Он выскочил из дома и помчался к улице Горького. Юра старался не отставать от него. Улицу Горького перебежали на красный свет, не обращая внимания на гудки двигавшихся автомашин. Вскочили сходу в полный троллейбус.

– Ты что, Вайс: решил в морг попасть в день свадьбы, что ли? Что стряслось? – спросил, тяжело дыша, Юра.

– Сейчас! – Женя старался отдышаться. У Беговой только сказал, в чем дело.

– Слушай, значит так: ты ловишь его на улице, а я внутрь побегу. Вдруг он еще там!

– Если повезет!

… Но повезло: увидели Медведева, когда он уже садился в свою машину.

– Николай Петрович!!! – во всю силу легких закричали оба. И он услышал: сказал что-то сидящим внутри машины и стал их ждать.

– Николай Петрович…

– Я понимаю, Женя: твоя свадьба, но видишь, как получилось.

– Коль, в чем дело? Свадьба у парня, говоришь? Ну, так ты давай, иди на свадьбу, раз такое дело. Иди, а мы с Утковым в гостиницу махнем – завтра с тобой встретимся, и порядок.

Женя сразу сунул голову в машину:

– Вы Утков? – спросил он сидевшего рядом с говорившим – тоже в форме полковника авиации.

– Утков. А что, ты меня знаешь?

– Знает, Леша: это Женя – брат Толи Литвина, – ответил вместо Жени Медведев.

– Что?! – Утков вылез из машины. – Дай-ка посмотрю! Неужели Женька, Толин братишка? Который на фронт чуть тогда не убежал? Ты?

– Я.

– Тогда, Коля, обязательно иди – какой разговор может быть.

– И вы тоже. Обязательно, – сказал Женя.

– Да неудобно как-то, – сказал тот, кто продолжал сидеть в машине.

– Что значит неудобно, Володя? Это ж брат Толи, друга, товарища нашего: значит не чужой нам с тобой. Ну, ты как хочешь, а я обязательно пойду. Это ж надо: думал ли я когда-нибудь, что вот прилечу в Москву – и встретит меня Толин брат и пригласит к себе на свадьбу? Ну, чудеса! Ладно, Володь, пошли. Садись, Женя, со мной тут. А друг твой впереди пусть. Поехали, Коля!

– Правильно. И Аню там увидите: приехала она к Жене на свадьбу.

Утков ехал, всё время повернувшись к Жене, и повторял: “Чудеса!”. Юрке даже стало смешно.

– Ты чего смеешься? – спросил Женя.

– А то, что мы кое-что с тобой таки забыли сделать, – ответил Листов с серьезным видом.

– Что? – Женя насторожился.

– Билеты взять в троллейбусе, – снова так же серьезно ответил Юра. – Не хорошо ведь, а? – и снова засмеялся. За ним остальные.

– А ну тебя! – Но через минуту Женя понял, что Листик просто выкрутился таким образом.

Уже подъезжали к дому. Медведев сбавил скорость, чтобы повернуть и въехать во двор, и в этот момент загудела идущая навстречу машина.

– Виктор, сосед твой, – рассмотрел Медведев. – Пропущу: пусть первый заедет.

Когда въехали, из машины Виктора Харитоновича уже вышли трое: он сам, Сергей Иванович и еще какой-то незнакомый – но очень похожий на Марину.

– Женя, смотри: это не отец ли Марины? Ну, готовься – знакомиться с тестем.

Тот стоял и смотрел, как вылезают из другой машины какие-то люди. Женя сидел в середине и потому вышел последний – в тот момент, когда вышла с помощью Рувима Исаевича из машины дяди Вити бабушка Фира.

– Ой, Женечка! Ну, иди сюда: обниму тебя. Слава Б-гу, таки дожила до этого дня. Арон Моисеевич, это же ваш зять – Женя.

– Что я, не вижу? - ответил тот. – Вижу: что вы думаете, Рахиль мне не дала посмотреть фотографию этого бохера, о котором только и говорила после того, как приехала обратно с Москвы? – глаза его смеялись.

– Ну, а раз видите, так что вы его сразу не обнимите?

– А кто вам сказал, что я сейчас это не сделаю? А ну, иди-ка ко мне, зять: будем знакомиться, – он шагнул навстречу и обнял Женю. А вокруг стояли и смотрели на них все, кто с ними приехал.

Потащили наверх то, что приготовила бабушка Фира, и чемоданы Уткова и его товарища. К ним сразу бросилась Аня:

– Ой, ребята! На свадьбу нашего Женечки приехали: какие же молодцы!

Их появление объяснило внезапное исчезновение Жени с Юрой. Всё же Марина сказала:

– Мы с мамой так волновались: убежал, не сказав ничего – мы не знали, что и думать. Больше так не делай, ладно?

Медведев позвонил домой, сообщил Ларисе, что ситуация изменилась, и уехал за ней. Укатил и Виктор Харитонович: за последней партией гостей: Дмитрием Сергеевичем, Татьяной Дмитриевной, Акимом Ивановичем и Андреем Макаровичем.

В ожидании их Женя и ребята вышли на площадку, где можно было и покурить. К ним вскоре присоединились Утков и Володя – на площадке стало слишком тесно, и тогда спустились во двор. Почти сразу появился там и Арон Моисеевич.

– Сейчас проверю, хороший ли у меня зять. Дай и мне сигаретку: покурю, пока теща твоя не видит, – он хитро улыбнулся.

Там и встретили последних гостей. Николай Петрович привез Ларису на такси: чтобы можно было выпить, сколько положено на свадьбе.

7

Их посадили во главе стола. Родители Марины сели по бокам от них: Арон Моисеевич рядом с дочерью, Рахиль Лазаревна – с Женей. Так распорядилась бабушка Фира, и Рахиль Лазаревна сразу поняла почему: напомнила, что сказала она ей при первом их знакомстве. Предложила только, чтобы рядом с ней и её мужем сели они, самые старшие: бабушка Фира и Антон Антонович.

Остальные уселись, кто где хотел. Лариса при этом сумела очутиться рядом с Сергеем Ивановичем, Тамара между военными – но при этом прямо напротив Виктора. Андрея Макаровича Дмитрий Сергеевич посадил рядом с собой – на всякий случай.

Только Фрума Наумовна с Валентиной Петровной сели в конце стола – поближе к двери: чтобы легко было выйти – принести что-то с кухни. Рядом посадили бригаду своих помощников: Люду, Асю и Сонечку – Асю при этом рядом с Юрочкой. Антоша тоже расположился рядом со своим аппаратом.

– Тамаду бы неплохо избрать, – тихонько сказал Юра Фруме Наумовне.

– Наверно, да: столько народа, – согласилась она.

– А ты встань, Юрочка: предложи, – сказала ему Валентина Петровна. – Давай, давай!

Он, тут же встав, произнес:

– Прошу минуточку внимания. Есть мнение, что нам необходим тамада. Какие будут предложения?

– Да какие тебе предложения? Знаешь, в армии существует порядок: кто вносит предложение, тот его и выполняет, – первый откликнулся Утков. Остальные сразу поддержали. И Юра не стал отнекиваться.

– Тогда первое слово предоставляется нашим старейшинам: Эсфири Самойловне и Антону Антоновичу.

– Ты скажешь, Антон? – Они были на “ты”: бабушка Фира на одном из праздничных застолий, когда кто-то из гостей стал пить на брудершафт, предложила Деду: “Давайте и мы выпьем на брудершафт: будем тоже говорить друг другу “ты”. Ведь, в конце концов, разве мы старые?”

– Я думаю, лучше ты, Фирочка. Я потом, если захочу, добавлю.

– Хорошо. Только я, если позволите, сидя скажу: берегу свои ноги – еще же плясать надо мне будет. Сейчас, дайте собраться с мыслями – минуточку.

Женечка, родной мой, Мариночка, хорошая моя, что я хочу сказать вам? Сегодня такой день: вы стали мужем и женой – единым целым. Мы собрались здесь сегодня: те, с кем ты учился и дружил; те, кто знают и любят тебя еще с тех пор, когда ты был мальчиком; те, с кем ты уже успел поработать; те, кто воевал с твоим братом – все.

Но не только мы здесь – все они: твой отец и твоя мама, бабушка твоя, твой старший брат и его отец – и, наконец, незабвенная наша Беллочка. Они незримо здесь с нами вместе сейчас. Пусть поставят для них тоже, пока я говорю, рюмки на стол и наполнят их вином.

Женечка, ты чудный мальчик, и ты, как никто, заслужил получить такую замечательную жену, как Мариночка. И не только её: её мама станет теперь матерью и тебе, настоящей, так же, как и её отец – ты станешь им родным сыном. В этом можешь не сомневаться, как не сомневаюсь в этом я и все, кто уже успел узнать их.

Мариночка, золотая наша, мы знаем, ты будешь очень счастлива с ним, потому что его любовь к тебе никогда не ослабнет. Как не ослабла любовь твоего отца к твоей маме: я ж очень успела увидеть, как он говорит о ней.

Что пожелать вам, дорогие мои? Любви? Она у вас и так есть, и я знаю, что не исчезнет никогда. Понимания друг друга? Но вы думаете всегда одинаково. Здоровья? Конечно. Достатка? Безусловно. Но, главное нахеса, радости. А что, в первую очередь для этого нужно? А для этого нужно, чтобы… Что такое, в чем дело?

Гости, до того внимательно слушавшие её, почему-то начали шевелиться и заглядывать под стол. И вдруг голова Толика появилась рядом с Женей и Мариной: он прополз к ним под столом.

– Правильно: умничка – вовремя появился! Именно это: чтобы были у вас дети. Столько, сколько вы сможете вырастить – лучше побольше. А теперь…

– Подожди, Фирочка: я тоже скажу несколько слов, – остановил её Дед.

– Ну, конечно: говори, Антоша.

– Я что хочу еще сказать? Вот про то, почему они никогда не поменяются друг к другу, не разлюбят, не захотят расстаться. Потому, что не случайно, наверняка, встретились Женя и Марина: суженные они друг другу. Вот и всё, что я хотел добавить, Фирочка. А теперь можешь снова говорить.

– Ну, как хорошо ты сказал, Антоша: суженные друг другу. Просто замечательно! А теперь поднимите все рюмки: выпьем за них. Пусть живут до ста двадцати лет – в счастье и любви. Лехаим – за жизнь! Горько!

– Горько!!!

Они поднялись. Она смотрела в глаза ему, протягивала навстречу руки и губы. И он поцеловал её – свою жену.

– Не торопись со следующим тостом: все здорово голодные – дай сначала поесть, – тихо сказала Юре Валентина Петровна.

И, правда: набросились с аппетитом. Значит, недаром старались, вкладывали душу в готовку: всё вкусно – всем нравится.

Но Юра вскоре решил, что надо повторить.

– Позвольте мне самому сказать следующий тост. Я причастен к сегодняшнему событию, как никто другой. Ведь Женя когда-то не сделал главное, что делают, знакомясь с девушкой: спросить, как с ней снова встретиться.

Эта непростительная оплошность стоила потом трех месяцев упорных поисков её. И не только ему: мне тоже. Наши усилия раз за разом оказывались безуспешными. Но, как поется в песне: “Кто ищет, тот всегда найдет”.

И вот, когда мы были уже почти в полном отчаянии, фортуна пришла на помощь. Я был орудием её: познакомился с этой очаровательной мисс, – он галантно поцеловал руку Аси. – И вот, провожая её – а это было за несколько дней до Нового года, я оказался у неё в общежитии. И кого же я там увидел к своему удивлению? Правильно: будущую миссис Вайсман.

Изумлению моему не было предела, но я не лишился дара речи, как мой лучший друг некогда – о, нет! Я набрался храбрости пригласить её на встречу Нового года у моего друга – да. Я рисковал: она могла счесть мое предложение неслыханным нахальством и тут же отвергнуть его. Но она сразу согласилась: фортуна содействовала моему другу. Видно, услышала зов своей судьбы – и последовала ему. Всё было явно не случайно. Дед…то есть Антон Антонович мудро выразил это: они были суждены друг другу. Поэтому предлагаю выпить – нет, не за меня - за судьбу, которая предназначила им встретиться и сразу же полюбить. Марина, Женя, поцеловать вас не смогу: пробраться к вам слишком трудно.

– Замечательно сказал, Юрочка, – сказала ему Ася: глаза её сияли восхищением.

И тосты пошли один за другим. Танюша, Татьяна Дмитриевна, - за “моих мальчишек”. Андрей Макарович – про то, как мальчиком Женя работал с ним на заводе, какой умелый и серьезный не по возрасту он был; как замечательно воспитала его Белла Соломоновна. Извинился, что в рюмке у него боржом, а не водка: здоровье пока не позволяет.

– Одну рюмку мог и выпить, – тихонько сказал ему Дмитрий Сергеевич.

– Нет: еще не сдержусь потом. Не хочу срамиться перед людьми – перед ним тем более. Ты ж Макарыча знаешь: как пообещал, так и будет, - ответил тот.

– А сейчас слово родителям невесты, – возвестил тамада.

– Правильно, – сказала бабушка Фира. – Чего это они до сих пор отмалчиваются. Ну-ка, скажи, Рахиленька.

Рахиль Лазаревна встала и … Этого никто не ожидал от неё: вместо того, чтобы сказать что-нибудь, заплакала. Пыталась справиться с собой, сжимала губы, стараясь улыбаться, но слезы всё равно катились у нее из глаз. В конце концов, она махнула рукой, села и сказала:

– Ну, не могу. Давай ты, отец.

– Ладно, только ты, Рохеле, успокойся. – Он встал и повернулся к молодоженам. – Дорогие наши дети! Мариночка, дочка, и Женя, сын наш с сегодняшнего дня! Что хотим мы с мамой пожелать вам? Чтобы были вы нам здоровы и счастливы. Это во-первых. Во-вторых, чтобы вы любили друг друга, как мы с ней, моей женой. И, в третьих, чтобы поскорей подарили нам внуков. И всё остальное, что только можно.

– Слишком коротко, – сказала уже вроде успокоившаяся Рахиль Лазаревна.

– А я что: сказал, что уже кончил? Уж если я, наконец, заговорил, то остановить меня так сразу не удастся. Я ведь хочу еще поприветствовать их – и, заодно, остальных – так, как это когда-то делалось в доме моих родителей. Попрошу только Рувима переводить. Договорились? – он поднял свою рюмку и… запел:

Ломир алэ инэйнем, инэйнем

Дер хосн ун ди калэ мекабл-понем зайн!

Дер хосн ун ди калэ мекабл-понем зайн!

Ломир ал инэйнем, ломир ал инэйнем

Немен а биселе вайн![10]

- Давайте все вместе поприветствуем жениха и невесту! Давайте все вместе возьмем немного вина! – сразу перевел Рувим Исаевич. – А ну-ка, подпевайте!

А Женин тесть уже обратился с приветствием к бабушке Фире:

– Ломир алэ инэйнем, инэйнем

Ди бобе Эстер мекабл-понем зайн!

– Ломир ал инэйнем, ломир ал инэйнем

Немен а биселе вайн! – подхватили громко сразу не только Рахиль Лазаревна, Женя с Мариной и Соколовы, но и Дед, все Гродовы, кроме Людочки, Юра, не раз слышавшие её у Соколовых.

А Арон Моисеевич всё пел приветствия другим сидящим за столом – всё лучше и лучше. И остальные тоже стали постепенно присоединяться к ним. Пела Татьяна Дмитриевна, пел Игорь, пели Медведев и Утков, Люда и Ася, Аня и Клава. А потом все дружно выпили.

– Ну, и голос у вас, Арон Моисеевич, чтобы вы были мне здоровы! – сказала бабушка Фира. – Лучше, чем у Рувимчика. Прямо таки Гершон Сирóта.

– А я таки собирался стать хазном.

– Правда? О, тогда вы к нам еще придете и обязательно споете. Обещаете?

– Почему нет?

Но не только на нее произвело впечатление пение Арона Моисеевича.

– Здорово! Я в еврейских домах ведь сколько раз бывал – и нигде такого не слыхал. Русские, украинские, даже итальянские – те пожалуйста, а свои то ли не знают уже, то ли что еще, – говорил Утков Тамаре.

– Стараются при нас не афишировать, – ответила Тамара.

– Наверно. Хотя, собственно говоря, почему? Я не в жизнь не поверю, что евреи хуже кого-нибудь. Толя как воевал: дай Б-г каждому. И погиб, чтобы Николая спасти. И Женя, я смотрю, какой. А Марина его, родители её? Не за то же мы вместе с Толей воевали с немцами, чтобы евреи у нас были вынуждены скрывать свою национальность. Маринин отец правильно делает, что не считает нужным делать это – тем более на свадьбе собственной дочери.

– Леш, но евреи тоже всякие бывают, – негромко заметил Володя. – Не все ж они воевали.

– Как и русские. А у этого Арона Моисеевича колодки на пиджаке какие? Боевые награды, нет? Молчишь: сам видишь, какие.

– Леша, тише, пожалуйста: услышат – могут обидеться, – предупредила Тамара.

– Не на меня. Ладно: тихо – Коля говорить собирается.

То, что говорил Медведев, потрясло всех: описание его первой встречи с Женей. Даже те, кто знал о том, что он скрыл похоронное извещение. А Медведев рассказал, как снова с ним встретился. Про то, какой Женя способный и трудолюбивый, как отзывался о нем его декан.

– Ваш зять, Рахиль Лазаревна и Арон Моисеевич, уже сейчас настоящий инженер – что называется, от Б-га. Потому, как соображает и как работает.

– Верно говорите: я это первый увидел, – подтвердил Андрей Макарович.

– При том, как работает, он сможет хорошо расти в должности. Никто не упрекнет меня, что это только благодаря мне: о нем хорошего мнения многие.

Но я считаю, что он должен двигаться дальше: в аспирантуру. Уважаю его решение не идти туда сразу, хотя его хотели оставить при кафедре: хотел набраться инженерного опыта. Но при первой возможности пойдет – в противном случае я с него не слезу: твердо обещаю. Я сделаю все, чтобы он смог достичь того, что заслуживает.

Его старший брат отдал жизнь, чтобы я остался жить, и мое желание, сделать всё для Жени за него. Женя, считай меня старшим своим братом, и ты, Марина, своим близким родственником. Будь счастлив, братишка, с такой женой, как Марина. Будьте счастливы оба, дорогие мои! Горько!

Утков уставился на Юру сразу же после Медведева, и тот дал ему слово:

– В порядке исключения предоставляю слово без перерыва боевому другу брата Жени – гвардии полковнику авиации Уткову.

Утков начал не сразу:

– Дорогая Марина, её родители и гости! Может быть, я не должен был просить слово сразу после того, как только что выпили за то, что сказал Коля Медведев – простите мое нетерпение. Я до сих пор не могу поверить, что я нахожусь на свадьбе брата самого близкого в жизни друга моего.

Коля знает, что я был Толе более близким другом, чем он. Мы много лет воевали вместе с Толей, и мы знали все друг о друге. Знал я и том, что у него есть двоюродный братишка Женька, которому он однажды рассказал, как был открыт Северный полюс. Тот спросил его, открыт ли и Южный полюс, и, узнав, что тоже уже открыт, предложил тогда открыть Западный полюс. И когда Толя сказал, что нет ни Западного, ни Восточного полюса, Женя сказал ему:

– Жалко как! Мы бы с тобой вместе шли всё время на запад, преодолели все препятствия, как Седов и Пири, и открыли Западный полюс. Или Восточный.

Но потом началась война, а в сорок третьем году Толя получил письмо от своей мамы, и в нем было о том, что погибли родители его младшего братишки, оба, и тот сделал попытку убежать на фронт, чтобы отомстить за них.

И Толя рассказал мне об этом: мы оба стали думать, что сможет убедить тебя больше не делать попыток сбежать на фронт. Мы оба решили написать, что отныне включаем его в члены нашего звена, и вместе пойдем к Западному полюсу – к Берлину. Что Толя должен быть спокоен за него и свою маму, которую Женя должен беречь, пока он воюет, и что его долг сейчас учиться, и как можно лучше.

Мы волновались: Женя ответил не сразу. Не сразу поверил, что воевать ему пока не под силу – ему это было не легко. Но из письма, которое он, наконец, прислал, мы узнали, что он уже не тот малыш, которого оставил, уходя на фронт, Толя. Написал, что убедился, что Толя прав: он пытался брать учебную винтовку, и она пока тяжела для него – и поэтому он может быть обузой на фронте. Обещал делать всё, что потребовал Толя, чтобы идти вместе с ним к Западному полюсу.

И с тех пор мы помнили, что он идет с нами туда – к Западному полюсу; говорили про каждый десятый сбитый нами самолет: “Это Женькин”. Мы дрались, стараясь мысленно не уронить себя в его глазах. Вместе читали письма, которые посылал он, и радовались, что он заставил себя опять хорошо учиться, что он много читает. Видели, что он уже серьезен не по годам: война раньше времени сделала его таким.

А ведь он был всего только восьмилетний пацан. Толя рассказал, когда вернулся из побывки дома, которую получил после выписки из госпиталя, как плакал Женя, когда увидел его. И как сказал: “Ты, Толя, только не думай: я не плакса. Знаешь, как я ждал тебя!”

Уже виден был конец войны, и мы думали, что уже доживем все до конца её. Что вернется наш Толя домой вместе с Анечкой, и мы все приедем на их свадьбу и познакомимся с его мамой и с членом нашего звена, а потом эскадрильи Женькой, с которым вместе дошли до Западного полюса.

Но война еще шла, и получилось иначе: наш Толя не дошел до Западного полюса. И я увидел его братишку сегодня лишь, когда подбежал к нам не мальчик – крепкий красивый парень и пригласил к себе на свадьбу.

Я сидел тут и слушал, что говорили все про тебя. Только хорошее! Если бы Толя был сейчас с нами, он мог бы гордиться тобой, как гордился всегда. Он рассказал, когда вернулся из дома в полк, какой ты способный и крепкий, как умеешь постоять за себя и своих друзей. Я вижу сейчас, сколько их у тебя, какие они.

Мне особенно понравилось, как выбил ты зуб антисемиту, оскорбившего твоего друга. Как я, который сам выбил зубы гаду, позволившему себе назвать Толю жидом, и которого Толя напрасно не дал мне тогда застрелить.

Я очень жалею, что не сделал это тогда: потому что я ненавижу тех, кто, как фашисты, с которыми мы воевали вместе, считают евреев хуже других людей. Я не могу считать так – не могу считать, что мой самый лучший друг, погибший геройской смертью, был хуже меня.

Я услышал сегодня, как пел еврейскую здравицу всем отец Марины, тесть нашего Жени, и пел вместе со всеми: это было замечательно. Жаль, что такое нечасто можно услышать: многие, к сожалению, стараются не показывать, кто они – стесняются, что евреи. Арон Моисеевич – нет. Да и как может стесняться петь прекрасную еврейскую песню он, на груди которого столько боевых орденов?

Так вот: я предлагаю всем выпить за народ, к которому принадлежал мой друг Толя Литвин, к которому принадлежат наш Женя, Марина, её родители и многие собравшиеся за этим столом. Я скажу – по-еврейски, как сказала бабушка: “Лехаим – за жизнь!” И после того, как выпьем за молодых, предлагаю выпить им с теми, кто воевал ради них.

Медведев восхищенно поднял и показал ему большой палец: “Молодец, Леша: лучший тост сказал!” Выпили за первый тост Уткова – и наполнили рюмки бывшим фронтовикам: Арону Моисеевичу, Медведеву, Уткову, Володе, Акиму Ивановичу, Дмитрию Сергеевичу.

Но Виктору Харитоновичу и Тамаре – нет: потому, что считали, что они не воевали - отсиживались в тылу, получая военные пайки. И Женя видел, как опустили, пряча, они глаза – как потемнели их лица.

– Дядя Витя, Тамара! А вы что? Наполните им: они же тоже воевали – я знаю, – и увидел, как сразу подняли они головы, и в глазах их, обращенных к нему, читалась благодарность. Одобрение ему читалась и в глазах Юры. Но Игорь и Клава посмотрели на Женю с недоумением. Аким Иванович тоже. Он встал, не спрашивая разрешения тамады, и попросил минуточку внимания: Женя решил, что скажет что-то в адрес Виктора Харитоновича и Тамары. Но Аким Иванович сказал совершенно другое:

– Позвольте, пока мы еще не выпили за фронтовиков, прочесть вам стихи о нас. Называется оно “Наши старшие братья”. – И он прочел его наизусть. Глубокая тишина установилась в до сих пор наполненной веселым шумом комнате: с таким чувством произносил он каждое слово стихотворения. А потом все разразились аплодисментами, и он сказал:

– Оно написано замечательным, хотя и мало известным пока поэтом Сашей Соколовым, Жениным близким другом. Он здесь, и пусть он тоже наполнит свою рюмку и выпьет вместе нами.

… - Юрочка, не дать ли всем передохнуть? Я думаю, уже многие хотят курить. Валечка, а горячее будем подавать сразу после перерыва, как думаешь?

- Посмотрим. Командуй, тамада, перерыв. Забирай мужиков, и отправляйтесь курить, а мы пока женским составом соберем и вымоем тарелки и приборы.

8

Шум стоял теперь во дворе. Часть мужчин курила, часть просто дышала свежим воздухом – но разговаривали абсолютно все. Из женщин присутствовали только Марина, которой не дали сегодня ничего делать, и Лариса: чтобы сберечь свой великолепный маникюр, возиться с посудой не стала – ушла курить с мужчинами.

Тесть стоял рядом с дочерью и Женей и тоже курил – сигарету, которую взял у Жени. Сказал только:

– Маришка, смотри, маме не накапай.

Но Рахиль Лазаревна вскоре тоже спустилась во двор: её послали посмотреть, как там во дворе мужчины.

– Так: значит, куришь? Ты спрашивал, позволила я тебе?

– Неужели и сегодня нельзя?

– Да уж кури: имей удовольствие. Меня только интересует, не зять ли тебе сигарету дал? Признавайтесь!

– Я, – не стал отпираться Женя. – Вам тоже дать?

– Ах ты, предатель! – засмеялась она. – Давай!

Утков подошел к ним.

– Замечательно пели вы сегодня, – сказал он Арону Моисеевичу.

– Понравилось?

– Еще как! Я и сам с вами пел: только слушал, кого вы называли. И песня хороша, и то, что пели вы её: не стеснялись, как некоторые в нашем присутствии. Видно бывшего фронтовика. Вы в каких войсках воевали?

– Артиллерист. Званием только был поменьше вас: капитаном вернулся.

– А где войну закончили?

– В Берлине. Я к тому времени уже в реактивной артиллерии был.

– “Катюши”?

– Ну да. На Зееловских высотах батареи наши стояли. На рейхстаге там подпись моя есть.

– И моя осталась. Я тоже в Берлине воевать закончил. Я что еще хотел спросить: вы и танцы еврейские умеете танцевать?

– А как же! “Фрейлехс”, например. Женя у тебя еврейские пластинки есть?

– Да, конечно.

– И “Фрейлехс” есть?

– Есть, – ответил Женя. Он и Юра, подошедший к ним в этот момент, почему-то перестали улыбаться: какая-то боль появилась в глазах обоих. И Рахиль Лазаревна, вспомнила всё, что рассказывал ей Женя. Она сказала мужу:

– “Фрейлехс” сегодня не нужно.

– Почему вдруг?

– Так. Я потом тебе скажу.

– Жаль: но раз нельзя, то нельзя. А я вам другую еврейскую музыку на магнитофон поставлю. Израильский танец, “Хава нагила”[11] называется. Вам понравится, если не слышали. Под него мы и сами станцуем, если покажете. Только где?

– Наверно, у Тамары в комнате. Сейчас спрошу, – сказал Юра и отошел.

Виктор Харитонович сразу сказал:

– Ну, а где еще? Только сдвинуть кое-что из мебели к стенке надо. Ну, да это не проблема.

Еще бы: столько парней. Стол, стулья живо сдвинули в один угол. Поставили на диск радиолы пластинку Штрауса: открыть бал, как положено, вальсом молодоженов. Принесли и подключили также магнитофон, который был с ними вчера на даче. Но Утков принес свой, новенький немецкий магнитофон “Грундиг”. По просьбе ребят запустил его, убавив звук, чтобы прежде времени не было слышно.

Первое, что услышали, была – ну да, та самая “Тумбалалайка”, которую пели и под которую плясали вчера на “девишнике-мальчишнике”. Но в совершенно необычном исполнении: два совершенно разных женских голоса – низкий, бархатный, нежный и высокий, звонкий, чистый.

– Сестры Берри, американки, – сообщил Утков. – Хороши, а? В Западном Берлине купил. “Хава нагила” где-то в середине: сейчас перемотаю.

– Слушайте, ребята, а ведь это вальс, - сказал Саша.

– И что? Стоп: понял. Ею и откроем бал. Молодец, Сашенька! Командир, не надо перематывать.

– Слушаюсь, товарищ тамада. Кроме того, к вашему мнению присоединяюсь целиком и полностью. Правильно подметил наш поэт: вальс это. Вальс Штрауса, конечно, привычней, но кого им удивишь? А так… Ой, здорово будет – здорово!

И Юра Листов пошел созывать всех. Поместиться всем желающим было в комнате невозможно – остальные тесно столпились в двери. Только бабушка Фира и Дед сидели на тахте, не стояли, прижимаясь к стенам, к мебели стараясь освободить как можно больше места Жене и Марине.

А они стояли в середине – молодые, красивые, нарядные. И все смотрели только на них, и глаза у всех сияли радостью.

– Открываем бал вальсом наших молодых: Жени Вайсмана и Марины, Каган до сегодняшнего дня и тоже Вайсман, начиная с него, – провозгласил Листов. – Прошу приготовиться. Маэстро, музыку!

Утков нажал кнопку на магнитофоне, и грянул не прекрасный, как всегда, вальс Штрауса, который ожидали услышать все – “Тумбалалайка”[12]. Еврейская “Тумбалалайка”, берущая за сердце. И закружились медленно в вальсе молодые, сделали несколько кругов, а потом распахнули руки, приглашая всех в общее кольцо. Утков первый вошел в него. Оно двигалось то вправо, то влево, и всё время менялись участники это танца: всем хотелось поучаствовать в нем. И старенькая бабушка Фира, у которой не было сил танцевать стоя, раскачивалась сидя и двигала поднятыми руками в такт музыке.

Звучали одна за другой удивительные еврейские песни, которые мало кто знал, кроме бабушки, родителей Марины и Саши. Они были откровением для остальных. Прозвучала обещанная Утковым “Хава нагила”, прозвучали “Хевейну шолом алейхем”[13], “Бублички”[14] и множество других. Плясали под многие из них – как могли, но с жаром. Теперь уже не только в комнате Виктора Харитоновича и Тамары, но и коридоре. Арон Моисеевич и Рувим Исаевич плясали, как плясали когда-то: расстегнув пиджаки и сунув большие пальцы под мышки. И Утков пошел с ними, тоже заложив, как они, большие пальцы под мышки.

Бабушка Фира подозвала его к себе и сказала:

– Вы даже не знаете, Леша, что вы сумели сделать: это же получилась совершенно удивительная свадьба. Огромное спасибо вам.

– Вам спасибо. Низко хочу поклониться вам. За то, что вы такие, и такой благодаря вам всем Женя. А можно мне еще что-нибудь поставить? Мою любимую?

– Почему ж нет? Ну, конечно!

Утков сменил бобину. Зазвучала цыганочка[15], и он пошел медленно заходом. И потом стал отплясывать быстрей и быстрей. Все стали хлопать в такт, но никто больше не выходил, хотя он старался вызывать: никто, видно, не умел.

И вдруг Игорь сорвался с места, начал против него лихо частить ногами. Потом подлетел к Асе и стал вызывать. Неожиданно, она пошла – да как!

Утков вышел, встал и стал смотреть вместе с остальными. Что и говорить: хороша была плясавшая пара. Он – высокий, гордо державший голову; она – белолицая, самая красивая среди всех, двигавшая плечами и грудью, как настоящая цыганка. Глаз не оторвешь!

– Ну, расскажу твоему папе, как ты плясал, – сказала Игорю Рахиль Лазаревна, когда цыганочка смолкла.

– Спасибо вам огромное, что приютили его. Он мне писал об этом.

– Да ну, о чем речь? Сколько он у нас пожил: меньше месяца. Твой папа такой, что на него хорошая женщина таки обратила внимание.

– Он женился?!

– Почти. Серьезно: очень неплохая женщина. Неподалеку от нас живет: домик у неё свой, сад. Сын её в армии пока, а ей одной тоже надоело.

– Он мне про это еще не писал. Только что живет у вас и работает тоже у вас: в поликлинике.

– Муж его хотел к себе устроить раньше, но я уговорила пойти к нам: здоровье у него не совсем еще в порядке после всего. Приезжай следующим летом проведать его.

– Спасибо. Но вряд ли: следующее лето у меня будет слишком горячим. Буду в институт поступать.

– Что ж: порадую его и этой новостью.

Их разговор прервало появление Валентины Петровны: звала всех снова за стол.

И снова произносили тосты и пили: опять за молодых, за родителей Марины, за друзей Жени и Марины, за остальных присутствующих. И ели: все кулинарные произведения были выше всяких похвал. И пели.

Потом опять перерыв. Покурить и потанцевать: уже обычные вальс, танго и фокстрот – под пластинки на радиоле. Магнитофоны были больше не нужны, и Женя понес магнитофон Сергея Ивановича к себе в комнату.

– Убираешь свой магнитофон уже? – спросил его Утков.

– Да: поставлю так, чтобы не забыли взять.

– Он не твой?

– Нет: мне магнитофон еще не по карману. Тем более заграничный. Ничего: куплю когда-нибудь.

– Тогда вот что: я тебе этот даю, – показал Утков на свой.

– Да вы что? Вы же нам уже сделали подарок – не надо. Так нельзя: я не возьму.

– Возьмешь, братишка. Считай, что от Толи это тебе.

– Да что вы, как Николай Петрович: как сговорились.

– А он что?

– Дал мне еще до свадьбы тысячу рублей, а сегодня опять подарок принес.

– Ну, правильно. И у меня возьмешь, и точка. Ты пойми: кто был для нас твой брат. Бери, не думай: бери.

– Спасибо, Алексей…

– Леша. Леша я для тебя.

– Спасибо, Леша! – подарок был царский.

И снова за столом, уставленном уже сладкими пирогами. А за окном уже давно темно. Устали все изрядно, но расходиться, расстаться никак не хочется.

Первые поднялись уходить Юра и Ася. Фрума Наумовна предложила ей переночевать у себя – она сможет уйти позже, вместе с ними, но Ася отказалась. Поблагодарила, сказала, что она хочет вернуться в общежитие, и Юра проводит её, но ему надо потом поспеть на последний поезд. После них вызвали такси и уехали Медведевы со своими гостями и, одновременно, Дмитрий Сергеевич с Танюшей. Аким Иванович и Андрей Макарович ушли пешком.

Оставшиеся стали убирать всё со столов, складывать не съеденное, мыть посуду. Мужчин к этому не привлекали снова: без них только быстрей можно управиться – пусть лучше идут курить.

Потом вызвали еще одно такси – из-за бабушки Фиры: иначе Соколовы, как и Гродовы, тоже пошли бы домой пешком: близко. Его ждали внизу – все вместе. Сонечку посадили на колени: в темноте милиция уже не увидит.

После этого пошли к Гродовым. Рахиль Ароновну с Ароном Исаевичем они брали спать у себя. Женя с Мариной, Аня и Игорь шли проводить, и, когда вернулись, Игорь пошел к себе.

9

– Ну, Ась, и выдали же вы с Игорем! – Юрочка был в хорошем настроении, веселый. И вообще, сегодня вел себя с ней замечательно: сидел рядом за столом, танцевал с ней. Даже руку поцеловал, когда говорил тост. – Здорово до чего цыганочку сплясали. Не ожидал: ни от тебя, ни от него.

– А он и пел неплохо вчера, – похвалила и она Игоря: тоже была в прекрасном настроении. Единственное, что её беспокоило – что Юрочка приедет страшно поздно и будет в темноте идти от станции. – Слушай, а пораньше поезда туда нет? – на всякий случай спросила она.

– Есть, да на него сейчас уже нестись надо.

– Ну, и поехали. Провожу тебя, а до общежития и сама доберусь.

– Еще чего? Мне самому проводить тебя хочется. – Она с благодарностью улыбнулась ему.

– Не боишься так поздно там идти?

– Ничего: не споткнусь – не настолько пьяный.

– Я не про то: не опасно? Наткнуться на каких-нибудь не можешь?

– Исключено: я по путям пойду – так короче. А там – тем более, в такое время – разве только собаку встретишь.

– Ну, хорошо, – она успокоилась.

– Тебе понравилось?

– Очень. И “девишник-мальчишник”, и свадьба. И твой тост за столом. Ты талантливый у меня, Юрочка.

– O, thank you very much. Ты тоже сумела блеснуть: платьем, которое было на Марине, цыганочкой. И, вообще, была самой красивой сегодня. Смотрелась куда лучше этой расфуфыренной Ларисы.

– Спасибо, Юрочка, – она хотела, но не решилась поцеловать его на глазах у всех.

Но уже около общежития она решила обязательно осуществить свое желание. Она села на скамейку, и он рядом с ней.

–Ты помнишь, что это за скамейка?

– Нет. А что? – спросил он.

– Та, на которой мы сидели с тобой в ту новогоднюю ночь. Ты поцеловал меня здесь первый раз. Помнишь?

– Да, – он понял, что она хочет, и поцеловал её. Они сидели и целовались. Ей было безумно хорошо; ему – тоже – хорошо сегодня с ней. Когда она спросила:

– Ты не опоздаешь? – он ответил беспечно:

– Нет: еще успею – запросто.

И, конечно, опоздал. Просидел в зале ожидания до первого утреннего поезда туда.

Лариса сидела впереди, все трое мужчин – сзади. Выпили не так уж мало, но по её Коле и Леше Уткову это не было заметно. По Володе – да. Он и пил не только за столом: добавил еще с Виктором Харитоновичем.

– Ты знаешь, Коль, а мне до сих пор не верится, на чьей свадьбе я гулял сегодня. Это ж надо! – всё еще удивлялся Утков. – И свадьба такая, я тебе скажу: никогда на такой не был.

– Ага, – вступил Володя, – чисто еврейская. Ты им здорово угодил этими своими записями.

– Да, – подтвердил Утков. – Всем понравилось.

– Тебе самому, похоже, больше всех: и пел и плясал во всю. И даже так расчувствовался, что, вообще магнитофон подарил Жене. А знаешь, сколько он здесь стоит? Мало, что ли, было, что мы ему сервиз с тобой подарили? Что своим дома-то скажешь?

– А это уж не твоя печаль. Скажу, что подарил младшему брату своего самого лучшего в жизни друга. Буду я жалеть что-нибудь для него? Для меня и Коли Толина память слишком много значит, понял? Коля, вон, тоже: принес подарок на свадьбу и деньги, тысячу рублей, на свадьбу ему дал.

– Когда? – спросила сразу, обернувшись, Лариса, и Утков почувствовал, что не стоило про это говорить при ней. – Мне, почему-то, не сказал. Ладно, об этом потом поговорим. – Но потом не удержалась: – Понимаете, Володя, я считаю, что Коля и так для этого Жени достаточно сделал: если бы не он, его не оставили в Москве по распределению.

– Да ну? Его хотели оставить при кафедре: мне его декан сам сказал. Потому что у Женьки голова о-го-го.

– И что же он и не остался при кафедре? Зачем ты тогда портил отношения у себя в СКБ, спрашивается? Кому это было нужно тогда? О себе, почему-то, совсем не подумал?

– С кем я не должен был портить отношения? С нашим кадровиком, этим сволочным антисемитом? Чтобы он мог беспрепятственно пропихнуть Стерова, лоботряса, и своего Лепешкина, полного дуба, вместо Женьки с его мозгами? Как ты считаешь, Леша?

– Считаю, что таким не зубы выбивать надо, а стрелять в упор, – ответил Утков. – Надо было тогда. Толю – жидом обозвать!

– Да Толя, что, еврей разве был? У него только мать была еврейка, а отец-то русский. Он и дрался, как русский, а не еврей. Не очень-то они на фронт шли, – вступил опять Володя.

– Много ты знаешь! А родители Жени, а отец Марины?

– Ой, братцы, какие же вы защитники бедных евреев! А они, между прочим, агрессией занимаются.

– Ага, – хохотнул Утков. – В прошлом году египтяне ахнуть не успели, как за Суэцким каналом оказались.

– Зря зубы скалишь. Вот пошлют тебя завтра в Египет, и будешь, как миленький, учить арабов воевать в воздухе против израильтян. И никуда не денешься, сам знаешь.

Спор прекратил водитель, остановив машину:

– Приехали.

Игорь тихо отворил дверь. Но в коридоре горел свет: стояла Зина.

– Игорек, ну как свадьба? – спросила она почему-то шепотом.

– Замечательно.

– Ну, дай ему Б-г с ней. Славная, по-моему, девушка.

– Вся семья её славная. Я ж тебе говорил, папа наш у них жил, когда в Сочи приехал. А ты чего шепотом говоришь?

– Да они не спят. Гуляют всё еще.

– Скажи, чтобы не шумели: я спать пойду. – Но пройти в комнату, где спал, отгородившись ширмой от Васьки с Зиной, не успел: открылась дверь другой комнаты, и появилась мать.

– Пришел, сынок?

– Зови его к нам, – крикнул за дверью отчим.

– Входи, Игорь Михалыч, не стесняйся. Не бойся: осталось еще в пузыре, – добавил Васька.

Хотелось уже спать, а не разговаривать с ними. Но и не хотелось портить сегодняшнее хорошее настроение, и Игорь вошел к ним.

– Присаживайся, – предложил Васька. – Сейчас налью, и дружно выпьем. За что выпьем, Кузьма Игнатьич?

– За то, что удостоились чести выпить с Игорем Михайловичем. Это ж какое событие!

– Не переводите добро – пейте сами. Достаточно выпил сегодня: на меня не действует уже больше, – ответил, не реагируя на колкость отчима, Игорь.

– А по виду не скажешь, что много выпил: не похоже. Ладно, Вася, разливай нам с тобой: он не хочет с нами, русскими людями. Там и закуска получше – гуси и кугочки: евреи ведь кугочек любят; и публика почище – евреи. Недаром ихняя музыка оттуда вовсю грохотала, – не унимался отчим. – Смотри, мать, он, небось, и себе евреечку присмотрел. Присмотрел, а?

– А что: может и хорошо. Евреи, они, говорят, все богатые, – вставила мать.

– Это верно. Только ты скажи, Игорь Михалыч, ты нас тогда на свадьбу позовешь? Не побоишься перед жидами-то опозориться? – напирал отчим.

– Мать и Зину – да. Тебя с Васькой – нет: не надейтесь, – уже не стал сдерживаться Игорь.

– Так вот, Вася. Только смотри, Игорек: не плюй в колодец прежде времени. Ой, не плюй! – Но Васька не сказал ничего в поддержку Кузьмы.

Игорь не стал дальше продолжать разговор с ними: поднялся и вышел. Услышал из-за двери:

– Не связывайся ты с ним больше, Кузьма Игнатьич. Не видел, что ли: этот с ними был сегодня – участковый наш, Аким Иванович. – И стало понятно, отчего молчал Васька.

Валентина Петровна уложила Каганов на раскладывающемся диване в большой комнате, на котором спал Антоша после женитьбы Сережи. Он устроился на стульях в спальне родителей, потому что на раскладушке в большой комнате лег Дед.

Но сама спать сразу не легла, несмотря на то, что устала за сегодня хорошо. И вскоре к ней на кухню вышла Рахиль Ароновна.

– Ну, что: свадьба удалась на редкость. Потрудились мы не даром, Раечка.

– Это ваша целиком заслуга. Не знаю, как даже благодарить тебя и Фрумочку.

– Это радостные труды: Женя же нам, как сын. Хочешь чай? Попьем и поговорим, с чего завтра с тобой начнем. Обмерим его… их комнату еще раз?

– Зачем? Мы же с тобой вчера обмерили.

– Но сделать им сюрприз, я думаю, не получится. Прежде, чем брать мебель, им стоит её показать: вдруг не понравится. Или захотят что-то другое.

– Ты предлагаешь завтра отправиться просто на разведку?

– Ну, да. Объездим магазины по тем адресам, что дала Тамара, присмотримся, выберем. Едем вдвоем или втроем?

– Ты имеешь в виду Арона? Возьмем с собой. Думаю, ему это доставит удовольствие. Кстати, если мне не хватит, ты одолжить сможешь?

– Да. Только тогда в сберкассу заскочить мне надо. Садись-ка: закипел уже.

И они стали обсуждать, что сейчас модно из мебели, сколько может стоить, как примерно можно расставить новую мебель и что стоит сохранить из старой.

– Постепенно надо всю её заменить.

– Безусловно.

Попрощавшись с Игорем, они поднялись наверх. Аня сразу ушла спать к Клаве, и они остались одни.

Матрас стоял в комнате на том месте, где стояла кровать, и Марина стала доставать белье из гардероба и стелить им постель.

– Ты в институт завтра идешь?

– Нет. В нашей группе все знают: в случае необходимости скажут.

– Что делать будем?

– Поставим все на место, приберем, подарки разберем. Поспим подольше.

– А если родители захотят, чтобы мы сводили их куда-нибудь?

– Тогда пойдем. Но это вряд ли. Ты очень хочешь спать?

– Не знаю.

– Все равно, раздевайся: ляжем.

Она сняла свое белое платье, повесила на плечики и убрала в гардероб. Он снял пиджак и стоял, смотрел, как она это делает.

– Ну, ты что: раздевайся – я уже гашу свет.

Она различала во тьме: он смотрит, как она снимает чулки, лифчик. Улыбнулась, вспомнив, что говорила ей мама. Легла и видела, как он стал раздеваться и вешать одежду на спинку стула.

Он лег рядом с ней и взял её за руку.

– Ты хочешь спать? – спросил её.

– Нет, – ответила она. – Тебя.

10

Поспать удалось попозже, но не слишком. Первая в квартире поднялась Клава: отвести в детский сад Толика и пойти на работу. Через некоторое время ушли Виктор Харитонович с Тамарой. Потом раздался дверной звонок: Аня вышла из Клавиной комнаты и впустила в квартиру родителей Марины с Валентиной Петровной. Они быстро ушли то ли на кухню, то ли в комнату Клавы, но успели разбудить Марину.

Женя еще крепко спал, и будить его было жалко. Да и самой еще хотелось чуть поспать рядышком. Но поняла, что ничего не выйдет: надо немедленно вставать.

– Жень, Женя! Слышишь: твои тесть и теща пришли. С Валентиной Петровной, – потрясла она Женю за плечо.

Он приоткрыл глаза, улыбнулся – и вместо ответа обнял её и притянул к себе.

– Ты слышал, что я тебе сказала? – сказала она, прижавшись к нему: хотелось подольше побыть так.

– Да. Неужели придется встать?

– А ты что другое предлагаешь: прикинуться, что спим и ничего не слышим?

– Неудобно как-то.

– Ну, тогда вставай быстро.

И опять он смотрел, как она одевалась – и она не желала, чтобы он отвернулся. Опять происходили задержки из-за того, что он подходил, и они начинали целоваться. Но слишком долго тянуть было нельзя: выйти пришлось.

Сели все вместе завтракать. От свадьбы осталась уйма всего, и завтрак затянулся бы, если б не теща и Валентина Петровна.

– Давайте-ка, не будем засиживаться – иначе куда мы успеем? Так в какой музей вы хотите, все-таки, сегодня пойти, Раечка? – спросила Валентина Петровна, и Рахиль Лазаревна сразу ответила:

– Наверно, в Музей изящных искусств: Арон так давно в нем не был – хочет обязательно там побывать.

– Я могу присоединиться к вам? Я же уезжаю только поздно вечером, – тоже сразу как-то попросила Аня.

– Конечно. Только тогда тем более следует поторопиться, – Валентина Петровна быстро допила чай.

– Хорошо, мы сейчас тоже соберемся, – сказала Марина.

– Вам незачем: вы же в любой день сходите, – ответила ей мать. – Приведите комнату в порядок, уберите подарки. И посуду вымойте: нам уже некогда.

– Я через минуту буду готова, – поднялась с места Аня.

– А я пока отдам Жене свой подарок. Будь добр: помоги только мне перетащить чемодан в вашу комнату, – попросил Женю тесть.

Он вытащил из чемодана какой-то сверток:

– Держи: у евреев тесть дарит это своему зятю.

– Что это?

– А ты посмотри.

Женя развернул: белый широкий шелковый шарф с синими полосами, бахромой на двух концах, с кистями на каждом углу.

– Ты видел это когда-нибудь?

– По-моему, нет. Только что-то похожее: в синагоге на стариках, которые там были. Но те большие: я знаю, они называются талес.

– Это тоже талес: бывают и такие. Просто большой я не сумел достать. Накинь его на плечи.

– Зачем? Я ведь совсем неверующий.

– Это ты можешь и не знать наверняка: уж поверь мне. Накинь. – Женя, не желая огорчить его, накинул талес на плечи. А тесть предложил повторять за ним слова на древнееврейском, что Женя стал старательно делать.

– Ну, просто молодец, – тесть прямо сиял. – Знаешь, что это такое? Благословение: его произносят, когда одевают талес. Ты, вообще-то, когда-нибудь хоть какие-то еврейские молитвы слышал?

– Да. Даже несколько слов запомнил: “Йисгадал вэйискадаш шмэй рабо” и “Эл молей рахамим”.

– Произносить сам можешь “Эл молей”?

– Нет: беру старика на Ваганьковском кладбище прочесть её за моих.

– А говоришь, что совсем неверующий.

– Бабушка моя молилась. И тетя Белла перед смертью стала верить, хоть и не молилась. Я кадиш за неё заказал читать, когда она умерла: она хотела. И “Эл молей” читать тоже, считаю, нужно.

– Верно считаешь. Так что это еще большой вопрос, что ты совсем таки неверующий.

– Отец, ты чего там делаешь? – громко сказала теща за дверью. – Мы уходим.

– Сейчас, одну минуточку. Слушай, Жень, дай-ка мне сигаретку: выкурю где-нибудь, пока они будут по магазину ходить.

– Разве они в магазин собрались – не в музей?

– Ой, да: что я говорю – по музею, конечно. Иду, Рохэлэ, – крикнул он.

Они ушли, и в квартире снова стало тихо.

– Ну, с чего начнем? Что желает мой муж и повелитель? – спросила Марина.

– Повелитель желает выкурить сигарету. Можно?

– На сей раз разрешаю. Только не долго. Я начну пока мыть посуду – ты приходи: будешь вытирать. Начинаются будни.

Он курил и улыбался. “Начинаются будни”, сказала она. Да лучше этих буден ничего нет! Вчера и позавчера они непрерывно были среди других. А сейчас одни – и завтра, и послезавтра она тоже уже никуда не уйдет. Когда наступит ночь, будет рядом с ним. Всю жизнь теперь.

Он не докурил сигарету: вернулся к ней, стал вытирать посуду. Говорили: о том, что было вчера на их свадьбе. Но подходить к себе Марина ему не разрешала: иначе мытье посуды могло затянуться надолго. Поэтому управились быстро и отправились в комнату разбирать подарки.

Их была гора. Постельное белье, скатерти, салфетки – наверняка от Соколовых и Гродовых. Наборы столовых приборов, столовый и чайный сервизы; вазы: в них сразу ставили принесенные цветы, и они стоят в них до сих пор. Книги. Шкатулка; китайский веер и пудреница из резного лака. Несессер и духи. Набор инструментов от Андрея Макаровича. И замечательный, невероятно дорогой подарок Уткова – немецкий магнитофон.

Этот процесс затянулся. Они развертывали и рассматривали каждый подарок, листали книги, включали ручки магнитофона. К тому же, слишком часто отвлекались на другое: поцелуи и объятия. Под конец решили пока не убирать подарки: чтобы смогли посмотреть и другие, когда вернутся.

Вместо этого занялись уборкой: Марина стала наводить порядок, а Женя, взяв ведро и швабру, начал мыть полы в квартире. Потом сели обедать: родители и Аня могли придти не известно когда.

Снова наелись всего, что оставалось от свадьбы. Так как отяжелели, решили прилечь отдохнуть. Улеглись оба на диване. Было немного тесновато: они лежали, тесно прижавшись. И скоро почувствовали, как неудержимо тянет их друг к другу. Марина тогда постелила на матрасе, и они легли на него. И было, как вчера – после свадьбы. А потом они заснули, обняв друг друга.

… Проснулись от осторожного стука в дверь: вернулись родители вместе с Аней и Валентиной Петровной. Рахиль Лазаревна только улыбнулась, когда они, быстро вскочив и наспех одевшись, впустили её, и она увидела не убранные подарки и закинутую одеялом постель на матрасе, продолжавшем стоять на полу.

К тому моменту уже пришли и Клава, и Тамара с Виктором Харитоновичем. Почему-то, вместо того, чтобы сесть немедленно за стол и пообедать, все сразу уединились в комнате Новиковых. Толика сунули недоумевающим Жене и Марине – и закрыли за собой дверь. Оттуда всё время доносились оживленные голоса: что-то обсуждалось. Потом без всяких объяснений, оставив дома только Арона Моисеевича и Аню, все спешно куда-то отправились.

– Пап, куда это они? – полюбопытствовала Марина.

– А-а! Тамара чего-то там захотела себе купить и потащила всех смотреть.

– Папка, а ты не врешь?

– Фи! Ты и мужу собираешься грубить, как грубишь своему отцу? Не хорошо! И, вообще, давай покорми ребенка и нас с Аней. Очень проголодались: столько ходили сегодня.

– По музею?

– По музею: где же еще? Так дашь ты нам поесть – или нет? – он явно врал: она перехватила его хитрую улыбку, направленную Ане.

Они вернулись не так-то скоро – без Валентины Петровны. Аня к тому времени уже ждала Медведева и Уткова: должны были заехать за ней, чтобы проводить к поезду. Медведев с Утковым, действительно, появились вскоре.

– Ребята, а Володя так и не смог приехать? – спросила Аня.

– Володя как всегда: успел уже познакомиться где-то в городе днем. Сейчас, наверно, с ней в ресторане, – ответил Утков. – Ты уже готова?

– Сейчас: только попрощаюсь.

Провожать собирались еще Женя с Мариной, и поскольку Виктор Харитонович тоже выразил желание проводить её на своей машине, также родители Марины. Тамара извинилась, что устала, а Клава, хоть и очень хотела, должна была уложить Толика.

– Анечка, пиши мне обязательно, слышишь? И приезжай снова: будем ждать тебя.

– Обязательно приеду, Клавочка. А ты пиши мне тоже, не забывай. Толик, давай-ка, с тобой попрощаемся. – Толик оторвался от Медведева и подошел к ней – Аня взяла его на руки. – Ну, будь здоров, Толечка. Кушай хорошо и слушайся маму.

– Нет, тетя Аня: её не буду слушаться.

– А кого?

– Только Женю, Марину и дядю Колю, – весело улыбнулся Толик.

– Почему? – тоже улыбаясь, спросила она, и он громко засмеялся.

– Я шучу, тетя Аня: маму тоже буду слушаться. Только ты приезжай снова, ладно?

– Почему ты тетю Аню на “ты” называешь? Разве тебя так учили? Дядю Колю ты же называешь на “вы”.

– А он у нас еще не ночевал, – обосновал Толик свое поведение.

Аня расцеловала его, потом Клаву и Тамару, и пошли вниз.

…– Ребятки, вы завтра еще дома остаетесь? – спросила Рахиль Лазаревна, когда уже шли к выходу вокзала.

– Нет, мама: мне завтра в институт.

– А мне на работу только послезавтра, – добавил Женя.

– Почему? Ты же выходил в субботу: у тебя еще два свободных дня, – поправил его Медведев.

– Прекрасно: значит, ты сможешь составить нам компанию завтра, – удовлетворенно произнесла Рахиль Лазаревна.

Она с мужем уже не пошла ночевать к Валентине Петровне: заняла место на диване у Клавы. А Арона уложили, тоже на диване, в комнате у ребят: притащили только ширму.

Утром их разбудил звонок будильника. Женя открыл глаза первый.

– Марин, просыпайся: в институт, – потормошил он её и встал.

– А ты что вскочил? Можешь же еще поспать, – она сладко зевнула. – Родители, наверно, спят еще.

– Ну, и пусть. Я пойду, разогрею завтрак тебе. Полежи еще: только не долго.

Он натянул брюки и пошел на кухню. Клава уже завтракала там, разговаривая с его тещей.

– Доброе утро! – поздоровался он. – Вы что встали так рано?

– Марине же уходить: покормить её надо.

– Так я сам её завтраком покормлю. А вы идите, поспите еще.

– Заботливый муж моей дочери достался: правда, Клавочка? Но раз я уже встала, снова не засну. Лучше ты иди, поспи.

– Нет: я в институт её провожу. А потом приеду, и мы сможем позавтракать и пойдем, куда вы захотите.

– Так получится долго: я бы хотела выйти пораньше.

– Тогда я позавтракаю вместе с ней, и мы встретимся где-нибудь в метро.

– Нет уж: тогда уж лучше сразу позавтракаем сейчас и поедем все вместе. Иди, буди тестя: пусть встает немедленно.

Марина уже была одета. А тесть продолжал спать.

– Арон Моисеевич! Вставайте, – наклонился над ним Женя.

– Да пусть спит: не трогай его, – вступилась Марина.

– Я хотел проводить тебя, а мама переиграла: мы все вместе проводим тебя до института – и пойдем сразу куда-то.

– А! Тогда буди.

– Арон Моисеевич!

– Папа! Просыпайся.

– Что за гвалт? – открыл он глаза.

– Срочно: мама зовет.

– Хорошо. Только выйди на минуточку: не могу же я надевать штаны при замужней даме.

А на кухне уже был Виктор Харитонович, и Рахиль Ароновна говорила ему:

– Скажите Тамаре, что мы сейчас уже уезжаем: она тоже хотела поехать с нами.

Тамара появилась быстро:

– А что такая спешка? – спросила она и, когда ей объяснили, сказала: – Витя, а если ты нас отвезешь? Думаю, тебя не убьют, если чуть опоздаешь.

– Не убьют, конечно. Только шесть человек в машине будет.

– Подумаешь! Марина сядет Жене на колени: пригнется, если что.

– Уговорила.

И позавтракали спокойно.

Слава Ковалев видел, как из машины вышла Марина и с ней плечистый парень. По тому, как они, прощаясь, целовались, понял, что это её муж. Пальцы дрожали: никак не получалось закурить – спички всё время ломались.

Потом увидел, как появилась Аська, и её подозвали к машине.

– Ты не сможешь придти к нам после занятий? – услышал он, как спросили её из машины. – Дело есть.

– Хорошо, я приеду с Мариной, Рахиль Лазаревна, – ответила Ася, и вместе с Мариной вошла в институт. Машина тут же уехала.

А он продолжал стоять на том же месте. Сигарета кончилась, и он сразу закурил другую.

…Машина остановилась не у какого-то музея, как ожидал Женя – у мебельного универмага. Виктор Харитонович высадил их и моментально укатил.

– В этом магазине изящных искусств мы вчера и были, – сказал ему тесть. – Пошли: посмотришь экспонаты.

– Зачем? – не понял Женя.

– Чтобы выбрать и купить, – терпеливо объяснил тесть.

– А сколько стоит потом отправить мебель контейнером? – полюбопытствовал Женя.

– Куда?

– Да к вам: в Сочи.

– Для чего ей ехать в Сочи? Мы её для вас хотим приобрести.

– Зачем? У нас же есть.

– Старая.

– Но вполне годная.

– А мы с матерью хотим, чтобы вы начали жизнь с новой. Понял?

– Не надо: мы сами потом купим. Спасибо, но – не надо. Честное слово: не надо.

– Надо, – вступила теща. – Мне Валя рассказала, как твоя тетя говорила, когда она ей показывала свою новую мебель: “Вот Женя окончит институт, начнет работать – мы тоже непременно сменим её”. Я понимаю, тебе жаль расставаться с той, что стояла при ней, но она была бы рада, что у вас будет стоять новая, модная мебель.

– А насчет наших денег, дорогой зять, не очень-то беспокойся: это Маринкино приданое. Всё честь по чести: как полагается в лучших домах – только и всего. А ты думал, мы с твоей тещенькой такие жмоты: взяли и не подарили вам на свадьбу ничего? Нет, любезнейший наш зять: понимали, что вам и так подарят всего пятого-десятого – привезли приданое твоей невесты в целости и сохранности. Всё еще не понял? Тогда давай закурим, и тогда поймешь.

– Ладно, курите – и потом сразу приходите. А я пока Тамаре покажу, что нам с Валей вчера понравилось.

– Жень, – говорил ему тесть, с наслаждением затягиваясь, – ты пойми. Маринка же у нас одна, а теперь и ты у нас есть. Сам видишь, как твоя швигер[16] к тебе относится. И мне ты тоже уже ужасно понравился – хотя, вообще-то, мне больше женщины нравятся. Особенно моя собственная жена. Так что: Ломир алэ инэйнем куйф а груйсер сервант (давайте все вместе купим большой сервант), – спел он.

Теща с Тамарой стояли у какого-то большого корпусного предмета.

– Начнем с этого, – начала Тамара. – Называется “Хельга”, производство ГДР. Очень модная сейчас, но на неё надо записываться. Честно говоря, я от неё не слишком в восторге. Вот, смотрите, – она открыла дверцы. – Отделение, куда вешать одежду невелико. И посуда, по-моему, куда лучше смотрится за стеклом без всяких рамок. Вы видели, как в нашем гарнитуре: сервант отдельно, шифоньер отдельно. Но такой гарнитур – да и большинство их – очень дороги. Я знаю: нам пришлось одолжить немалую сумму – до сих пор отдаем, – соврала она. – Покажите мне то, что вчера здесь присмотрели.

Присмотрели, оказывается, именно в этом универмаге, немало: поэтому теща и привезла их вначале сюда. Чешский небольшой сервант с ореховой фанеровкой спереди; трехстворчатый шифоньер – красного дерева впереди; румынская кровать тоже красного дерева; раздвижная тахта со съемными подушками; книжный шкаф со стеклянной дверцей; круглый стол и стулья с мягкими сиденьями. Всё не из слишком дорогого.

Посмотрели еще кое-что, но быстро вернулись к тем же предметам. Стали обмерять их, чтобы вечером посмотреть, как смогут они поместиться в комнате.

Потом съездили еще в два универмага: в результате убедились, что стоит остановиться именно на том, что выбрали в том. То, что в других, было не лучше и не дешевле. Кроме того, доставка всех предметов из одного места являлась немаловажным преимуществом.

Еще в несколько мебельных магазинов поехали без Тамары: ей уже надо было на работу. Там, в общем-то, тоже не остановились ни на чем, что было предпочтительней, чем в первом универмаге. Единственное, на что обратил внимание Женя, были застекленные книжные полки.

Но времени эти поездки отняли немало: Марина и Ася успели приехать домой раньше, чем они вернулись. За обедом Женя рассказал, в какой музей вчера, оказывается, ходили предки вместе с Аней.

Марина, как и Женя, вначале попробовала упираться. Спорить с ней не стали, только предложили после обеда съездить втроем, без родителей, хотя бы в тот большой универмаг. Ася наперла на Марину, и та сдалась.

После универмага Женя повез их еще в два наиболее интересных магазина. Когда вернулись, обнаружили шумное общество в составе родителей, обеих мам друзей, Виктора Харитоновича с Тамарой и Клавы. На столе лежал лист бумаги с планом комнаты и на нем прямоугольнички выбранных предметов мебели. В стороне лежали прямоугольнички и других предметов, сделанные Ароном Моисеевичем на всякий случай. Занимались тем, что двигали прямоугольнички по плану, обсуждая варианты.

Ребята сразу включились в обсуждение. Как оказалось, проблемой оказалось размещение книжного шкафа: из-за ширины. Против того, чтобы оставить самодельный стеллаж для книг, сделанный Женей, возражала Валентина Петровна: книги в открытом стеллаже сильно пылятся. А Женя не хотел еще и выбрасывать письменный стол: чтобы Марине было за чем заниматься.

– А в общежитии я за чем занималась? Обойдусь, – возразила она. Но внезапно Женю поддержала теща:

– Я тоже считаю, что его стоит оставить: он и смотрится еще ничего. – И Ася добавила:

– Конечно: чтобы зарезервировать место на будущее – для детской кроватки.

– Именно! Умница, Асенька! – обрадовалась Рахиль Лазаревна.

– Но книжный шкаф как тогда поставить? – задал прежний вопрос Арон Моисеевич.

– А ведь его можно и не ставить. Вместо него повесить застекленные полки, а? – предложил Женя.

– Правильно! Ты ж у меня таки голова, зять. Их же где угодно удастся таки повесить! – обрадовался тесть.

– А полки я смогу спокойно и на своей машине привезти, – пообещал Виктор Харитонович.

Подсчитали общую стоимость, прибавили стоимость доставки.

– Валя, так хватает на всё и без твоих: я их сейчас тебе отдам.

– Не спеши, Раечка – держи пока у себя: не пришлось бы кому-то в магазине подкинуть.

– Ладно, беру завтра Арона и Женю, и едем с утра туда.

– Правильно! А то сегодня есть, а завтра уже нет: продали. Это же исключительно редкий случай, что фактически сразу удалось найти в магазине всё: не упускайте такую удачу.

Кстати: дам вам еще адрес – мебельной комиссионки. Они сами приезжают забрать старую мебель: что-нибудь получите – ведь тоже не лишнее. Мы, когда гарнитур покупали, благодаря этой комиссионке не выбросили почти ничего, - завершила обсуждение Тамара.

– А теперь, девочки, помогите накрыть на стол: будем ужинать, – попросила Рахиль Лазаревна.

11

Марина шла на кухню, когда раздался телефонный звонок. Подошла снять трубку.

– Алло!

– Добрый вечер! Вы не Марина, жена Жени?

– Да.

– В таком случае позвольте вас поздравить: вам достался прекрасный муж. Желаю вам долгого счастья с ним.

– Большое спасибо за ваши добрые пожелания. Но я не узнаю, кто вы, хотя голос кажется мне знакомым.

– Вы меня видели один раз: я приходил к Виктору Харитоновичу. А вообще, меня зовут Марком Анатольевичем.

– А-а, теперь я припоминаю.

– У меня к вам будет просьба: нельзя ли подозвать к телефону Женю – очень хочу его поздравить тоже.

– Сейчас: одну минуту.

Женя с тестем и Виктором Харитоновичем курил на площадке, хотя Рахиль Лазаревна и запретила курить перед самой едой.

– Женя, тебя к телефону, – позвала Марина.

– Алло, я слушаю.

– Женя, это Марк Анатольевич. Виктор Харитонович мне сегодня сказал, что в воскресенье была твоя свадьба, и мне очень захотелось поздравить тебя. Я только один раз видел как-то твою будущую жену, и она мне сразу сильно понравилась. Мне показалось тогда, что с ней ты будешь очень счастлив. Желаю тебе этого на долгие-долгие годы. Ты чудесный парень – и заслужил это. Только, когда будут у вас дети, слишком не балуй их: им потом это не принесет счастья. Говорю тебе от всего сердца.

– Огромное спасибо, Марк Анатольевич.

– До свидания, и еще раз: будь счастлив.

– Всего доброго, Марк Анатольевич.

Женя вышел на площадку. Дядя Витя держал его недокуренную сигарету – тестя уже там не было.

– Марк Анатольевич звонил. Поздравил меня.

– Поинтересовался сегодня, почему я явился позже, я ему и сказал про тебя: он сразу закурил. Видно, до сих пор жалеет, что не ты стал его зятем.

– Витя, Женя! Бросайте курить: ужинать срочно, – позвала Тамара.

После ужина родители пошли проводить домой мам друзей, а Женя с Мариной Асю. На обратном пути Марина спросила:

– А кто он, этот Марк Анатольевич, который поздравлял нас?

– Председатель артели, в которой дядя Витя работает.

– А с какой стати он стал поздравлять нас? Не слишком понятно. Как и то, почему он так внимательно смотрел на меня, когда приезжал к Виктору Харитоновичу. Вроде, ты говорил, что лишь немного его знаешь?

– Понимаешь, он не только председатель артели, в которой работает дядя Витя. Он еще… Помнишь девушку, с которой я ехал на эскалаторе, когда мы неожиданно увидели друг друга в метро?

– Слишком хорошо: страшно красивая.

– Он отец её.

– Так, и что дальше? Почему он так поздравлял и тебя и меня?

– Я ему, видимо, нравился больше того, за кого она вышла. Ты сама говорила, он с дядей Витей ругал Захара. Это её муж.

– Значит, я не твоя первая любовь?

– Ты первая: с ней у меня не было ничего. Ну, красивая - и только: никаких чувств у меня к ней не появлялось.

– Почему?

– Не интересно с ней было: она довольно поверхностная. И слишком плохо мы друг друга понимали: её отец очень обеспеченный человек, и её избаловали чересчур. Неприятно было и смотреть, как она хамила своей двоюродной сестре и её матери, которым материально помогал её отец.

– Зачем же ты встречался с ней?

– Не поверишь: с досады.

– Чего? – удивилась Марина.

– Я же с ней познакомился как раз на следующий день, после того вечера, когда познакомился с тобой: чувствовал себя таким олухом, что побоялся попросить у тебя телефон.

– Так у меня его и не было.

– Ну, так адрес. Или спросить, как с тобой можно встретиться. Решил заставить себя перестать робеть. Но, вообще-то, мне и не пришлось проявлять инициативу. Она пришла с родителями и этим Захаром в гости к дяде Вите и Тамаре: меня они тоже пригласили, чтобы воспользоваться и моей комнатой. Так она всячески дразнила его, оказывая внимание мне. Позвонила через несколько дней: сходили в кино.

Потом началась зачетная сессия, и было не до встреч. Правда, отец её пригласил один раз к себе по случаю того, что жена его отсутствовала: она была против её встреч со мной – прочила её за Захара. Потом Юрка пристал с вопросом, встречаюсь ли я с тобой: я как дурак, только чтобы не опозориться перед ним, привез её на дачу. Правда, хорошего из этого ничего не получилось: она нашим никому не понравилась, а “младшенькие” её почему-то вообще невзлюбили.

А перед отъездом на летнюю практику меня неожиданно пригласила к ним её мать. А уж после практики все наши встречи сводились, главным образом, к поездкам в ателье, где шился мой костюм: я неплохо подзаработал тогда на практике. Один раз только сходили вместе в театр.

– Подожди: твой костюм из бельгийской жатки?

– Он самый. Что-что, а по части одежды она нам всем давала сто очков вперед: сама повезла меня в ателье, где шил костюмы её отец, и потом неустанно следила за изготовлением моего.

– Не так уж мало, я считаю: костюм у тебя, действительно, что надо. Ладно, а когда он был готов, что? Ты её хоть поцеловал за это?

– Нет: ни разу – не возникало никогда желания.

– Ну, ты был просто неблагодарен, я считаю.

– Но я пригласил её в “Пекин”. Мы и ехали туда, когда я увидел тебя на эскалаторе.

– Ты, похоже, чуть не сбил её с ног.

– Да: я не успел крикнуть тебе, чтобы ты подождала меня наверху. Ведь я всё время вспоминал тебя.

– Я тоже: поэтому смотрела на тебя. Но когда она схватила тебя за рукав и посмотрела в мою сторону, решила, что, наверно, не попросил мои координаты, когда познакомились, потому что был уже тогда женат. А тебе, должно быть, пришлось объяснять, почему ты смотрел на меня, а не на неё. Надеюсь, ты рассказал ей потом всю правду о своей позорной трусости, некогда проявленной тобой?

– Еще чего: соврал, конечно – первое, что пришло на ум. Не уверен, что она поверила, но успокоилась довольно быстро.

– И ваши отношения вновь наладились, как я понимаю?

– Они прекратились в тот же вечер.

– Вот тебе на! Звучит интригующе. В ресторан вы хоть попали?

– Да: попали. Выпили немного, поели китайских блюд. А…

– Извини, что перебиваю на самом интересном месте. Они вкусные?

– Китайские блюда? Невероятно. Трепанги, вырезка с грибами: язык проглотишь просто.

– Меня тоже туда сводишь?

– Обязательно: с первой же очередной премии. Или, знаешь что: сходим туда с родителями, а? Пока они не уехали.

– Ну, ты и подхалим! – засмеялась она. – А идея очень таки неплохая: посидеть отдельно всем нашим семейством. Только не получится: папа пойдет, но есть там вряд ли что будет – наверно, всё это совершенно не кошерное.

– Жаль. Но вдвоем сходим, да?

– Думаю, нам какое-то время придется поприжаться с деньгами.

– Ничего: выкрутимся. Да там и не слишком дорого.

– Уговорил. Вернемся к финалу твоей трогательной истории.

– Так вот: юный герой в шикарном новом костюме сидит и ест мороженое со своей красавицей-дамой и не подозревает, как неумолимо надвигаются на него события. Вот-вот появится злодей и соблазнит её своими сокровищами.

– А более конкретно?

– Подошел Захар и попросил разрешения сесть на свободное место за наш столик. Она довольно грубо отказала ему. А он вместо того, чтобы обидеться, попросил ей принять – что бы ты думала? Кольцо с огромным бриллиантом. Такого, я думаю, не было ни у нее, ни у её матери: наверно, даже не мечтала когда-нибудь иметь такое. Короче говоря, глаза у неё засверкали, и она позволила ему надеть кольцо на палец и остаться за нашим столом. А я расплатился и ушел, оставив их одних.

– Эффектно, ничего не скажешь! И никаких переживаний по этому поводу?

– Если честно, то что-то было. Несколько дней: что-то вроде ущемленного самолюбия – что мне дали щелчка по носу. Потом узнал, что она выходит за Захара замуж.

– И ты с горя напился?

– Откуда ты знаешь?

– Да вы все, мужики, так! - засмеялась Марина. Но потом перестала улыбаться: вспомнила, как Славка на следующий день после их последнего объяснения пришел датый в институт – кому-то из ребят пришлось срочно отвезти его в общежитие.

– Зато на следующее утро твердо знал, что надо мне делать: отыскать, во что бы то ни стало, тебя. Сколько мы с Юркой институтских вечеров обегали; Стерова тоже подключили, только запретили ему подходить к тебе. И безрезультатно. А потом Юрка приводит тебя ко мне на Новый год – ты теперь моя жена.

– Happy end.[17]

– O, no, Mrs. Eugene Weissman: it is our happy beginning. Ты веришь, что я честно отчитался перед тобой?

– Конечно. Я еще тогда, когда мы встретились накануне Нового года, сразу увидела по тому, как безумно ты обрадовался.

– И я: что ты тоже. Мы ведь не ошиблись тогда.

– Ты понимаешь: я должна быть ей благодарна. За то, что на её фоне кажусь тебе чуть ли не ангелом – боюсь, что это не совсем так. Ты мне сейчас рассказал о той девушке – я тоже хочу честно отчитаться перед тобой. Вспомни, как неумно повела я себя тогда. И не только по отношению к тебе.

– Считаешь, что я это должен знать?

– Да. Не хочу утаить это от тебя - не хочу, чтобы ты услышал об этом когда-нибудь от кого-то другого.

Понимаешь, одна глупость потянула за собой другую. В один из дней занималась в библиотеке, и ко мне подсел парень из нашей группы и стал рассказывать, как он с друзьями собирается провести каникулы. Расписывал Карелию, куда они отправятся, её красоты, прелести туристского похода.

И я решила, что мне лучше очутиться тогда там, а не дома. Потому что боялась ехать домой после ссоры с тобой: боялась разговора с мамой, что она не поверит мне, что ты оказался другим. Попросила его взять меня с ними, и он мне не отказал.

Понимаешь, я не должна была ни в коем случае ехать вместе с ним куда-либо. Потому что это был не просто один из наших ребят в группе: он любил меня, и я это знала. Он интересный, кумир всех наших девчонок, ходил за мной с первого дня учебы в нашем институте. Может быть, выходил бы даже, если бы тогда не познакомилась на вечере в вашем институте с тобой.

Хоть я и была в обиде на то, что ты не постарался ничего сделать, чтобы снова встретиться со мной, почему-то потеряла интерес к другим ребятам: к нему, в том числе. Он пытался приглашать меня куда-то: в кино, в театр – шла с ним иногда, но почти всё время молчала. А он всё равно не отставал.

Я приняла сразу предложение Листика пойти к тебе на Новый год – неожиданно для самой себя. Потом поняла: я видела его тогда на вашем вечере, и ты с ним говорил. А ведь я хорошо знала, что тот сбивал новогоднюю компанию, чтобы я пошла туда с ним, и, похоже, чтобы сделать мне на Новый год предложение. Когда я сказала, что не пойду с ним, потому что иду в другую компанию, я видела, какой удар нанесла ему. Но я была тогда не виновата: я же не любила его – думала о тебе.

А когда попросила его взять с собой в Карелию, нет. Он знал, что я встречаюсь с тобой: видел нас вместе в общежитии и на вечерах. Мне казалось, что он смирился с этим: я видела его иногда с какими-то девушками, и до меня доходили слухи о его успехах по их части.

А в Карелии он вел себя совсем иначе. Женатых не было, и не так уж редко кто-то уходил в лес – прогуляться, как говорили: как я понимала, чтобы не заниматься в открытую этим самым.

Он – нет: ни с кем, ни разу. За мной ухаживать не пытался совершенно – только делал для меня всё, что только можно. Я узнала, что он уговорил своего друга не поехать, чтобы поехала я: иначе не хватило бы места в байдарках. И в конце нашего похода он попросил меня стать его женой. Я не сказала ему “да” и не сказала “нет” – пообещала подумать.

А дома мама мне хорошо объяснила, что к чему, и в тот же день отправила в Москву, к тебе. И когда мы встретились на занятиях, я сказала ему, что выхожу замуж за тебя. Видел бы ты его в тот момент!

Ну: я попросила у него прощение – за то, что поехала с ним в Карелию и дала ему этим надежду опять, а теперь отнимаю её окончательно. А он: только захотел, чтобы я немного посидела молча рядом с ним. Я смотрела на него и казнила себя мыслью о боли, причиненной ему. А дома встретила тебя: ты приехал из командировки, и сразу забыла обо всем.

– Но ты же не могла выйти замуж за него из-за этого!

– Но могла не ехать с ним в Карелию, и в этом моя вина перед ним. Он же не виноват был, что я поссорилась с тобой. Так что, в отличие от тебя, я выгляжу в своей истории не столь красиво. Но ты должен об этом знать: у нас не может быть тайн друг от друга.

– Да, – он обнял её, и она постепенно успокоилась.

12

Новая мебель уже была вся расставлена, книжные полки повешены на стены. Все развешено в платяном шкафу, разложено по полкам; посуда помещена в сервант, вазы на него. Книги стоят за стеклом полок. Кровать застелена новым покрывалом, подаренным на свадьбу

Осталось доделать уже последние мелочи. Марина с мамой еще переставляют посуду в серванте, чтобы смотрелось как можно красивей. Женя собирает инструменты, а тесть ждет, когда они пойдут на площадку покурить.

Тишина стоит в квартире: все, кроме них, уже спят. А им не спится: хочется уже всё закончить и потом тихо отпраздновать это в тесном семейном кругу.

– Что еще помочь? – спрашивает Женя, отнеся инструменты в коридор.

– Всё: ваша миссия закончена. Можете идти курить, – разрешила теща. – Скоро позовем вас ужинать.

Тесть закуривает с жадностью. Женя глядит на него вопросительно: почему-то до сих пор тот ни разу не попросил у него сигарету. И тесть спрашивает:

– Что?

– Поражаюсь вашей силе воли.

– Она тут не причем, – и он переходит на идиш. – Какой сегодня был день? Шабес – суббота. А что такое суббота? День, когда Г-сподь отдыхал после шести дней сотворения им мира. И нам завещано не работать в этот день, не зажигать огонь, не курить…

– Пить тоже запрещено?

– Наоборот: требуется. Сидеть за столом, пить вино и веселиться.

– Как на праздник?

– А суббота и есть праздник – самый главный после Йом-Кипура.

– Но как можно не работать в субботу? Это же не выходной. Разве вы сегодня до моего прихода ничего не делали? При мне же делали всё вместе со мной.

– Потому что приходится: тут уж ничего не поделаешь. А курить тебя никто не заставит. Сейчас уже можно: давно стемнело, и суббота завершилась.

– Когда мы жили в Белоруссии, бабушка и мама зажигали свечи в пятницу вечером, и мы садились за стол. Бабушка всегда пекла халу и готовила с мамой накануне фаршированную рыбу, жаркое с черносливом, морковный цимес. Бабушка моя невероятно вкусно готовила.

Разговор прервала теща, велев им срочно идти ужинать. Новый стол был накрыт белой скатертью, и Марина принесла с кухни тарелки с горячими котлетами и картофельным пюре, баночку шпрот и кабачковую икру. А теща тем временем поставила на стол стопочки и вытащила из чемодана бутылку.

– Мама, опять спирт?

– Конечно: чистейший. Надо обмыть, чтобы долго не сломалась. Принеси только воды разбавить.

– А я что буду пить?

– Ты? Добавишь себе какого-нибудь варенья и сильней разбавишь. А вообще, тебе как замужней женщине можно и так.

– Нет варенья – никакого.

– А мед? – напомнил Женя.

Налили и подняли стопки.

– Скажи ты что-нибудь, Рохеле, - попросил тесть.

– Дорогие наши дети, – начала она. – Посмотрите, какой красивой стала ваша комната. Пусть же и жизнь ваша будет тоже красивой и счастливой. И чтобы поскорей стало в этой комнате тесней и еще веселей. Лехаим!

Они не сразу выпили: смотрели и любовались комнатой, преобразившейся неузнаваемо. Только старые еще шторы на окнах; письменный стол, сдвинутый к окну, и настольная лампа с чудом уцелевшим до сих пор зеленым стеклянным абажуром на нем. И фотографии пока на прежнем месте на стене – там, где прежде стоял письменный стол. С одной из них глядит Белла, будто тоже любуется новой обстановкой в комнате.

Выпили и стали есть – и оживленно говорить.

– Занавеси и шторы тоже надо будет со временем сменить. И потолочный абажур тоже, – заметила теща.

– И обои новые поклеить, – предложил тесть. – И холодильник завести. И легковую машину. Можно не сразу.

– Где они возьмут столько денег, молодой инженер и учительница, пока только будущая?

– А ты слышала, Рохеле, что Николай Петрович, его начальник, сказал? Что он обязательно станет у нас кандидатом наук. Он ведь, знаешь, какой головастый, мой зять?

–Почему это твой зять, а не мой? С какой это стати? Женя, скажи, чей ты зять?

– Если нальете по второй.

– Почему нет? С удовольствием! Говори!

– Сейчас, одну минуточку. Марина, ничего, если я буду говорить на идиш: ты поймешь?

– Постараюсь. Что-то обязательно пойму.

– Хорошо. Так… – он явно волновался. Потом заговорил на идиш: – Дорогие мои Рахиль Лазаревна и Арон Моисеевич! Я отвечу сейчас на ваш вопрос. Чей я зять? А зять ли я? Вот мы сидим здесь все вместе: я, моя жена и вы, её родители. Своей единой семьей – моей семьей, и я не чувствую, что вы мои теща и тесть, родители моей жены. Мне почему-то всё время кажется, что вы и мои родители – мои мама и папа, и мысленно я вас так уже и называю. Вы считаете, я ответил на ваш вопрос?

Теща поставила стопку, схватила его голову руками и начала целовать.

– Умница, сыночек наш, – по щекам её и Марины текли слезы. – Что б ты был здоров: ты правильно понял, кто ты для нас. Так нас и называй теперь. Я же люблю тебя не меньше этой дурехи с её фортелями. Как же она меня напугала, когда приехала без тебя. Ну, я ей и дала: живо полетела у меня просить у тебя прощения.

– Я же был тоже виноват, – попытался возразить Женя.

– Ты – виноват? Она просто не понимала, что если тот, кто должен стать твоим мужем, может смотреть на тебя безо всего и не балдеть, то стоит еще крепко подумать, стоит ли вообще выходить замуж за него. Отец, скажи: я права?

– Еще как! – он поцеловал её. – Я до сих пор балдею, даже когда ты в чем угодно. Только давайте теперь выпьем. Он же совершенно замечательно сказал: даже я не смог бы так. Рохеле, ты , наверно, крепко завидуешь Маринке, что у неё такой умный муж, а не у тебя.

– Ну, нет: буду я завидовать собственной дочери? И для меня мой муж, всё равно, самый лучший: не бойся! – она схватила впопыхах вместо своей стопку Марины и выпила её. – Ой, какая прелесть! Вкусно как. Что ты мне сказала?

– Чтобы ты сегодня напилась, как тогда вместе с Валентиной Петровной и Фрумой Наумовной?

– Сегодня так не получится. Остальное необходимо оставить на завтра: прибегут обязательно проводить нас. Надо будет пару больших тортов купить обязательно.

– Ну что вы так торопитесь, а? – спросил Женя. – Поживите еще.

– Нет, дорогие наши ребятки: мы больше никак не можем. И хватит разговаривать: котлеты и пюре остынут – ешьте.

И больше не пили. Но, похоже, родителям и двух рюмок хватило для веселого настроения.

– Ты, Жень, правда, замечательно сказал: как очень хороший еврей. О: я тоже неплохо, наконец, сказал. Кстати, насколько ты еврей? Ты обрезан, нет? И если да, то не слишком коротко?

– Это необязательно его спрашивать: Марина уже тоже может ответить. Наверняка уже знает, – вместо Жени ответила теща.

– Мам, пап, вы что: уже начинаете хулиганить? Как вам не стыдно! Не смейте мне мужа портить! – закричала на родителей Марина.

– Хорошо, хорошо: только успокойся. Но на свой вопрос я желаю таки получить ответ, – продолжал тесть.

– Всё сделано – и абсолютно грамотно, – ответил, смеясь, Женя. – Только, я не совсем понимаю, как может такой благочестивый религиозный еврей, как вы, реб Арон, шутить таким образом в присутствии почтенных дам?

– А почему нет? Ты думаешь, религиозный еврей обязательно имеет постную физиономию? Как бы не так! Наш, еврейский, Б-г отнюдь не зануда: он сам ой как любит шутки и веселье. Уж поверь мне, – ответил ему тесть. – А теперь, Рохеле, что будем делать? Пить чай или?

– Что: или?

– Или можно пойти покурить?

– Еще чего: обойдешься!

– Но наш сын хочет. Правда?

– Ладно – но только после чая.

– А что мы завтра будем делать? – спросил Женя. – Ведь можем успеть еще куда-нибудь сходить: поезд же вечером.

– Нам нужно завтра обязательно съездить в Востряково. Арон, ты, я думаю, сам произнесешь “Эл молей”?

– Почему нет?

Прощаться пришли и приехали почти все. Кроме Юры, Ларисы, Сергея Ивановича – как всегда, застрял в больнице - и бабушки Фиры.

– Она очень хотела: мы бы привезли её на такси. Но знаешь, старый человек: почувствовала себя не совсем хорошо – мы уговорили её лучше остаться. Передала вам огромный привет и просила извиниться, что не приехала, – объяснила Фрума Наумовна её отсутствие.

– А вы ей мое извинение передайте: обещал придти и спеть ей еврейские песни – и не смог. Завозился с нашими мебельными делами, – в свою очередь извинился Арон Моисеевич.

– Она знает. Мечтает приехать, посмотреть тоже. Действительно, красиво как стало, – произнесла Фрума Наумовна. И то же самое говорили все.

– Здорово как у вас теперь, – сказал Утков, стоя с Женей на площадке. – Ну, тесть и теща тебе, Жень, достались вместе с женой: прямо на удивление. Рад, что и с ними тебе повезло. Не то, что Коле.

– Вам Лариса не нравится?

– Понимаешь, в ней уйма, конечно, достоинств, но её, по-моему, мало интересует, что ему на самом деле в первую очередь надо. Вижу: холодно ему дома - взаимопонимания, радости нет. Может быть, ребенка им надо было давно завести. Толик-то как к нему бросился, и он до сих пор у себя с колен его не спускает. А посмотрел бы, с каким интересом подарок помогал мне для него выбирать: столько, оказывается, знает про него.

А в комнате было шумно: все рассматривали фотографии свадьбы, толстую пачку, которую Антоша отпечатал для Рахили Лазаревны. Разобрали все лишние фото. Выпили спирт, оставшийся в бутылке после вчерашнего ужина; закусили его капустным пирогом, принесенным Валентиной Петровной, и стали пить чай с тортами и кексом, присланным бабушкой Фирой. Правда, спекла его не она, а Сонечка – почти без всякого руководства с её стороны.

Уехали на вокзал в половине десятого. Виктор Харитонович повез молодоженов с родителями; Медведев – кроме Уткова еще Валентину Петровну с Фрумой Наумовной и Асю.

Обнимаясь на прощание с тестем, Женя незаметно от тещи сунул ему в карман свою пачку сигарет: тесть хитро улыбнулся.

– Приезжай в отпуск: я тебе еще кое-что объясню, чтобы ты стал еврее.

И теща сказала:

– И приезжайте на этот раз вдвоем. А еще лучше – уже втроем. – Она попрощалась с мужчинами, расцеловалась с подругами. Дочь и зятя поцеловала после всех, полюбовалась еще раз на них, и пошла в вагон вслед за мужем. Поезд тронулся.

Отвезли Асю в общежитие и поехали домой. Виктор Харитонович сразу ушел к себе; все остальные в квартире уже спали.

Включили свет в комнате. Было необычно пусто: не хватало присутствия родителей, к которому привыкли за последние дни. На столе не убранные чайные чашки, тарелочки, картонки от тортов. Решили их не убирать. Плохая примета делать это в тот же день, когда люди уехали: они больше никогда здесь не появятся. Вместо этого сели рядом на тахту.

– Совсем другая комната, – сказала Марина после нескольких минут молчания.

– Та, прежняя, была моя, а эта – наша, – ответил Женя.

Они были одни – началась их повседневная семейная жизнь.

---

[1] http://www.youtube.com/watch?v=G-6eKroZeIg

[2] Моцарт Synfonia concertante: Andante

Айзек Стерн – скрипка, Пинхас Цукерман – альт

Английский Камерный Оркестр; дирижер – Даниель Баренбойм

[3] Царей I 3:9.

[4] Царей I 3:11-12.

[5] Бетховен “Шотландская застольная»

[6] Есенин «Клен ты мой опавший»

[7] Есенин «Не жалею, не зову, не плачу»

[8] Тум-балалайка

[9] Большое спасибо! (англ.)

[10] Еврейская застольная

[11] Хава нагила (поют сестры Берри)

[12] Тум-балалайка (поют сестры Берри)

[13] Хевейну шолом алейхем

[14] Бублички (поют сестры Берри)

[15] Цыганочка

[16] Теща (идиш)

[17] – Счастливый конец. (англ.)

– О, нет, миссис Юджин Вайсман: это наше счастливое начало.

[Up] [Chapter I][Chapter II] [Chapter III] [Chapter IV] [Chapter V] [Chapter VI] [Chapter VII] [Chapter VIII] [Chapter IX] [Chapter X] [Chapter XI] [Chapter XII] [Chapter XIII] [Chapter XIV] [Chapter XV] [Chapter XVI] [Chapter XVII] [Chapter XVIII] [Chapter XIX] [Chapter XX]

Last updated 05/29/2009
Copyright © 2003 Michael Chassis. All rights reserved.