Западный полюс

 

Глава II

 

Инна

 

1

 

          Осторожный стук в дверь разбудил Женю.

– Да! Кто там? – откликнулся он, приподнявшись.

– Женечка, можно к тебе на минуту? – Тамара!

– Я еще не встал.

– Ну и лежи, не вставай: я буквально на одну секунду – только спросить тебя кое о чем.

– Хорошо: войдите.

          Она сразу заполнила комнату запахом своих духов. Подошла и присела на краешек дивана.

– Что так поздно заспался, а? Не спится по ночам, да? Это оттого, что избегаешь женщин! – она наклонилась близко к нему, демонстрируя свою пышную грудь в глубоком вырезе шифонового платья. Явно ждала гостей, оттого была при полном параде: причесана, напудрена, с накрашенными губами.

Ему более или менее было понятно, что ей нужно от него: опять его комната – чтобы было, где посидеть или потанцевать их гостям. Но оказалось, не только это.

– Вставай-ка быстренько и оденься нарядней: к нам вот-вот придут люди, и с ними та-акая девушка! Вот увидишь: очень красивая. Она-то тебе понравится – не то, что я, старуха, – говорила она, кокетливо улыбаясь.

– Я лучше к ребятам уйду, – попробовал он возразить. Ему не очень хотелось присутствовать в компании их гостей, тем более что настроение было скверное после вчерашнего.

– Ты что?! Я же тебе говорю: потрясающе красивая девушка – где ты с такой еще познакомишься? Неужели не веришь мне: я же тебе добра желаю – правда.

Похоже, да. Хотя через некоторое время после смерти Беллы она стала уделять ему усиленное внимание, одаривая при каждом случае нежными улыбками и, как бы не нарочно, не слишком прикрывая свои прелести. Делала это настолько откровенно, что Клава, не выдержав, устроила ей скандал по этому поводу. Но в то же время несколько раз пыталась и познакомить его с девушками, которые не вызвали в нем интереса.

– Давай, давай вставай скорей и оденься получше. А я пока чуть приберу; ты на меня можешь не обращать внимания: я на тебя смотреть не буду. Только вставай побыстрей.

          Ну, ладно: придется встать и приготовиться к встрече с небесной Тамариной красавицей. Он быстро натянул брюки и ушел умываться и бриться.

          …Женя был готов вскоре; Тамара осмотрела – велела надеть другой галстук, Виктора, и подушила “шипром”. Гости почему-то запаздывали, и Виктор Харитонович позвал его чуть подзаправиться перед их приходом. Выпили по стопке водки, заели бутербродами с семгой. Виктор потянулся налить по второй, но Тамара не дала, и они пошли на площадку курить.

Виктор Харитонович рассказывал какой-то смешной случай, и настроение у Жени постепенно улучшилось. Потом появились первые гости, но обещанной красавицы среди них не было, и он ушел к себе в комнату.

 

          Сидел и слушал вальс Шопена, когда Тамара вошла в комнату вместе с девушкой – и вправду, весьма красивой.

– Познакомьтесь: это наш Женя. А это Инночка. Женечка, поставь, пожалуйста, что-нибудь повеселей: подо что можно танцевать.

– Извините, но я хотела бы дослушать эту пластинку – если можно, конечно. Чье это исполнение?

– Беллы Давидович, – ответил Женя.

– У вас много классических пластинок? Вы любите серьезную музыку?

– Да. А вы?

– Я всякую: и классику, и джаз, и эстрадную. А вы только классику?

– В основном, да. – Почему-то с ней он мог говорить спокойно: наверно, благодаря выпитой стопке. К тому же, не смотря на её яркую внешность, она – почему-то – не нравилась так, как та,  вчерашняя: Марина. Слишком много на этой было чересчур дорогого: от моднейшего шерстяного костюма и явно заграничных туфель на очень высоком каблуке до маленьких бриллиантовых сережек в ушах и кольца с большим сапфиром. И модная прическа плюс маникюр, напудрена и слегка подмазана. Но оттого казалась совсем из другого мира и даже старше, хотя, похоже, примерно его возраста.

 

 

 

          Тамара снова вошла – теперь уже с женщиной, очень похожей на Инну и так же модно и дорого одетой.

– Это Женя, наш сосед. А это Инночкина мама – Елизавета Михайловна.

–  Мама, а у Жени замечательные пластинки!

– О, да! А это кто: Чайковский?

– Ну что ты, мама: Шопен.

– А, ну да: конечно – как я сразу не узнала?

– А я, к сожалению, совсем ничего не понимаю в классике: люблю эстраду, – сразу вступила Тамара, стараясь сгладить ошибку своей важной гостьи. – Женя, больше не ставь ничего: все уже здесь – пора за стол.

          Гостей было не так уж много: кроме Инны и её матери еще трое мужчин. Из них двое – те, кто пришли первыми: модно одетый, рыжий и плотный – лет сорока, наверно; и пожилой, одетый довольно скромно. Третий, тоже пожилой, с большой лысиной, одетый хоть и дорого, модным не выглядел: галстук сбит набок,  рубашка выбилась из брюк из-за большого живота. Мать Инны сразу подошла и поправила всё на нем, поэтому Женя понял, что это её муж.

          Когда стали рассаживаться, возникло легкое недоразумение. Инна указала Жене место рядом, и тот, плотный, сказал ему не слишком любезно:

– Юноша, уступите-ка это место мне.

– Захар, почему это? Мне хочется, чтобы он сел рядом со мной, – возразила ему Инна.

– Хорошо, пусть он сидит на этом стуле, – сказала мама её, Елизавета Михайловна, встав со стула с другой стороны от Инны, – а вы, Захар, садитесь на мой. – При этом она не очень-то ласково смотрела на Женю, и он не садился: ему хотелось повернуться и уйти. Но Инна потянула его за руку:

– Садитесь же, Женя. – И он сел.

          Тамара сразу предложила налить. Женя хотел было спросить Инну, что ей положить из закусок, но Захар сразу опередил его. Тогда Инна стала накладывать Жене, и это совсем развеселило его.

– Предлагаю первый тост за дружбу! – произнес Виктор Харитонович.

– И за сотрудничество! – добавил отец Инны, Марк Анатольевич.

          Стол ломился: кроме покупных деликатесов Тамара с Виктором наготовили, нажарили, напекли столько всего. Пили немало, но при такой закуске  никто сильно не пьянел.

          Женя от других тоже не отставал. Он не боялся – знал, что может выпить, не пьянея, немало: когда остался один, Листов несколько раз затаскивал его в компании, и он всегда оставался там одним из самых трезвых. И сейчас почти не пьянел, только улучшалось настроение. Инна, которая продолжала непрерывно подкладывать ему на тарелку, уже не казалась бесконечно чужой, как в первый момент. Он и сам уже ухаживал за ней: Захар оказался слабей его – осовел от выпитого и съеденного.

          Наконец, вылезли из-за стола – вышли на площадку покурить. Женю раньше других оттуда утащила Тамара:

– Ты что это, друг ситный, девушку бросил? Ничего не понимаешь: учи тебя! Иди-ка, поставь пластинку – только не классику свою: танцевальную, – и потанцуй с ней.

          Но только он поставил “Брызги шампанского”[1], как появился Захар и решительно оттеснил его от Инны. Женя вышел было снова курить, но его опять перехватила Тамара: попросила сварить кофе, пока она и Виктор убирают со стола.

          Виктор Харитонович почему-то предложил кофе пить в их комнате только мужчинам, и женщины, прихватив Женю, отправились в его. Тамара с Елизаветой Михайловной пили кофе с тортом и разговаривали о чем-то.  Женя и Инна танцевали, и Елизавета Михайловна время от времени посматривала на них внимательно.

 

Когда Инна предложила Жене пойти прогуляться, она с кисленькой улыбочкой разрешила:

– Только, пожалуйста, не долго – хорошо?

– Да: только подышим свежим воздухом – и назад.

          На улице Инна сама взяла его под руку.

– Женя, давайте перейдем на “ты”: мы же не старые.

– Конечно: давайте на “ты”.

– Не давайте, а давай.

– Ну да: давай.

– Хорошо, что мы с тобой убежали: сможем поговорить, сколько хотим.

– Но...

– Ну, нет: возвращаться я не собираюсь.

– Они же будут волноваться.

– Кто? Мамочку я успокою: позвоню скоро с автомата, что болит голова, и если она у меня не пройдет, ты меня проводишь домой. Но много на таких каблуках идти трудно: давай дойдем до Бульварного кольца – там можно будет отдыхать на скамейках. Ты сам как?

– В каком смысле?

– Я смотрела: ты пил наравне с остальными – а они пить могут здорово. Хотя, пожалуй, выглядишь даже трезвее их.

– На меня алкоголь не очень действует: могу выпить и больше. Только зачем? Когда немного, он стимулирует: настроение становится лучше. А так – и без него слишком много интересного.

– Вот и давай поговорим о чем-то интересном. А то с нашими ведь не получается: их это не интересует.

– А что интересует?

– Деньги. И гешефт – знаешь, что это значит?

– Ага: бизнес.

– Они, думаешь, почему уединились от нас? Играют в преферанс и заодно обсуждают дела: договариваются обо всем.  Виктор для этого и устроил этот прием. Мы с ним и его женой познакомились недавно в ресторане на свадьбе нашей знакомой. Папа и Виктор  тогда о чем-то говорили, а неделю назад нас пригласили на сегодня. Конечно, это деловая встреча: иначе, зачем папа привел своего бухгалтера? Того, кто был одет черт-те как. Хоть денег у него тоже ой сколько: скупой только страшно.

– А Захар?

– Захар – технорук у папы с прошлого года. Мама моя от него в восторге. Он и в правду очень хваткий: мама считает, что он папе даст сто очков вперед. Беда только в том, что я ему слишком нравлюсь. А мне он – нет: мне просто не о чем с ним разговаривать.

– Поэтому ты его и дразнила за столом?

– Ну, как еще дать понять человеку, что он неприятен? Правда, ему это всё как с гуся вода: привык своего всегда добиваться. И со мной прет напролом: без конца тащит в рестораны, достает за любую переплату билеты в какие угодно театры, на концерты. Хоть сам там сидит с отсутствующим видом. Делает мне дорогие подарки, а мама не позволяет их не принимать. Вот это, например, – она сняла перчатку и стянула с пальца кольцо с сапфиром. Подбросила его в руке, потом сунула в карман пальто. – Мы с мамой зашли в ювелирный, и я похвалила его: он на следующий же день принес.

– Не потеряешь его так? – на всякий случай спросил Женя.

– А если и да? Он назавтра такое же принесет. Знаешь, что? Ну его: не хочу о нем больше. С тобой мне интересней поговорить о другом: ты же нормальный человек.

– Thank you very much, miss.[2]

– Ты учишь английский в институте?

– Да.

– Do you speak English well?[3]

– Yes, I do almost fluently. I can speak German and French, too. And Yiddish. How about you?

– Не могу похвастать тем же, хоть и учусь в Инязе. Как это тебе удалось?

          И он стал рассказывать ей об Анне Павловне. Потом о ребятах. В общем, всё, что он мог рассказать и не рассказал той вчерашней девушке. Но сейчас все произошедшее вчера почему-то уже казалось очень-очень давним, почти нереальным, приснившимся.

          Из-за разговора забыли, что надо позвонить её матери. Когда хватились и позвонили, оказалось, что родители, обеспокоенные её отсутствием, уже вызвали такси, чтобы ехать домой. Тогда Инна сказала, что сейчас тоже приедет.

          Дверь квартиры открыл отец Инны.

– Так, так: загулялись, заговорились. Понимаю! Но наверно, с моей дочкой интересно не только разговаривать, а, молодой человек? Она ведь у меня красивая, верно?

– Да.

– Неправда: самая красивая! Ты приходи к нам: будем рады тебя видеть.

– Спасибо.

– Ну, что ты задерживаешь молодого человека? – произнесла молчавшая до сих пор Елизавета Михайловна – Ему же надо домой: наверно, завтра рано в институт.

– Да, совершенно верно. Всего доброго, спокойной ночи.

          Уже в метро Женя вспомнил, что Инна не дала ему свой телефон, но не огорчился: был уверен, что сможет достать его у Тамары.

 

          Виктор и Тамара еще не спали: возились на кухне с посудой.

– Ну, Женька, ты и дал шороху: Захар, я ж видел, прямо таки писал горячей мочой, когда узнал, что его красотка с тобой смоталась.

– Молодец, молодец, Женечка: я даже не ожидала от тебя такой прыти. Совершенно правильно: что размениваться на всяких – каких попало! Вот встретил действительно красивую девушку – тут и показал себя. Ты мне хоть спасибо скажи, что с такой познакомила.

– Да за Женькин успех надо непременно выпить. Пошли, Жень.

– Да хватит тебе уже: мало, что ли, выпил сегодня?

– Ладно тебе, Том: день-то трудный был – дело ведь какое сделано.

– Дядя Витя, да я не хочу больше пить.

– Ладно: на донышко только налью. Не пить же одному.

 

2

 

          Через пару дней, вечером, встретив Женю на кухне, Тамара попросила его:

– Женечка, это, конечно, прекрасно, что ты познакомился с Инночкой – но, понимаешь, какое дело... В общем, так: звонила её мама и очень просила меня, если ты попросишь, не давать тебе их телефон. Мне не хочется с самого начала портить с ней отношения, так что я ей пообещала. Уж ты, пожалуйста, не выдай меня: если позвонишь туда, и она сама подойдет к телефону и спросит, откуда у тебя их номер, скажи, что Инна сама тебе его дала. У неё-то наш телефон есть?

– Должен быть: когда она звонила тогда сюда, набирал его я, но она, по-моему, его записала.

– А ты не можешь подождать несколько дней – не звонить ей? Может быть, она позвонит сама, и ты её предупредишь, а? А то получается, что я одна во всем окажусь виноватой.

– Хорошо: я подожду. Если не позвонит, может быть, вообще сам звонить не буду: зачем навязываться.

– Молодец: правильно – совершенно – рассуждаешь.

...Она теперь очень жалела, что не позволила тогда Жене уйти к Саше или Сереже: не было бы сейчас этих проблем. Просто, тогда ни Витя, ни она еще не имели представления о существовании Захара; совершенно не знали, и какую роль играет он в промартели, председателем которой был их новый знакомый, пригласивший Витю к себе начальником снабжения и пообещавший немалые блага. Оказывается, не только не последнюю, но даже не всегда вторую: он пользовался расположением к нему Елизаветы Михайловны, чтобы добиваться принятия его решений её мужем.

Ссориться с Захаром с самого начала было и невыгодно, и опасно: работа в артели сулила немалые материальные блага – хотя, конечно, не только из законных источников. Но – как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское – и они с Витей решились. Правда, если что случится – от этого никто никогда не застрахован – расплачиваться за это годами в заключении придется ему, не ей: но на то он и мужчина.

Всё равно: они уже решили. Просто надоело так жить, как они сейчас живут. Даже во время войны они с ним жили лучше: какие получали военные пайки! А в сорок седьмом их демобилизовали, и все эти блага ушли: жили, конечно, получше, чем соседи по квартире – Витя вернулся к работе геодезиста и благодаря полевым зарабатывал неплохо, но по сравнению со многими другими, кого знали, просто нищенски. Разве это мебель, что у них стоит? Или у неё есть шуба, как у той же Елизаветы Михайловны, или какие-то стоящие драгоценности? А жизнь уходит, и они так могут ничего и не увидеть из того, что так хочется.

И думать надо о себе, а не о других – не о Жене, которого ей, видите ли, захотелось осчастливить, познакомив с Инной: ах, какая красивая парочка!  Умилялась себе: сделаю ему добро. Хоть на неё саму он упорно не обращал внимания, несмотря на все её усилия – даже эта святоша, которая не от ветра же заимела ребенка, устроила ей скандал. А так хотелось снова испытать, как тогда в Паланге, обожание молодого мальчика, у которого ты самая первая женщина в жизни: настоящая – опытная в постели, а не девчонка, которая, как и он, тоже ничего еще не умеет.

Женечка, конечно, не плох: ростик отличный, фигура мускулистая – спортсмен, да и морда весьма приятная. Воспитанный очень, вежливый. К тому же, способный весьма, умный: учился всегда прекрасно, несколько языков знает, читает много. И рукастый тоже. Но в реальной жизни смыслит мало: живет идеалами, как его покойная тетя, которая долго не желала с ними близко общаться, и которой они не могли сказать, как и почему они оказались тогда в Москве, а не находились на фронте.

Куколке этой с Женькой наверняка интересней, чем с деловым Захаром. Но то, что она сейчас имеет благодаря своему папочке, Женя ей сможет дать не скоро – если вообще когда-нибудь даст. Так что девочка еще двадцать раз подумает, кого предпочесть: интеллигентного мальчика Женечку или делового мужика Захара.

Захар и внешне не так уж плох, если присмотреться. А главное, энергичный, решительный – не боится рисковать, как рассказал Витя. Недаром он нравится Елизавете Михайловне, которая поддерживает его, воздействуя на мужа, и желающей, чтобы её зятем стал он. И правильно: ей самой решительные тоже больше по душе. Она и сама такая: если бы не её решительность, Витеньку тогда, сразу после отъезда генерала, тот СМЕРШевец наверняка расстрелял бы.

Так что, похоже, шансы Захара на Инночку много выше, чем Женечкины, но – чем черт не шутит: вдруг таки влюбится в него, и тогда...

 

Инна позвонила через неделю. Женя первым вышел в коридор и поднял трубку:

– Алло!

– Женя? Это я, Инна. Только не называй мое имя: не хочу, чтобы Тамара знала.

– Yes. I see, but she is absent now. How are you doing?[4]

– Нормально. Хочешь встретиться?

– Yes.

– Тогда приходи на Маяковского: тут в “Москве” неплохой фильм. Сходим?

– Of course, we shall.[5] – Вообще-то, надо было заниматься: завтра сдавать задание. Ну да ладно: можно посидеть потом попозже.

– Тогда приходи, а я встану за билетами. Жду тебя в кассе.

– Yes, I see.[6]

          Пока они говорили, пришла Тамара. Как бы невзначай, спросила, когда он положил трубку:

– Ты с кем это по-английски разговаривал?

– Да с Ежом. Он начал по-английски, – ему показалось, что она не очень поверила: следующий раз надо придумать что-то другое.

Инна стояла уже недалеко от окошка кассы. Они успели даже зайти до начала сеанса в буфет; но она сказала, что всё здесь дрянь: стоит взять только конфеты.

– Жень, а Тамара не пришла, пока мы с тобой говорили? – спросила она, когда они уселись на свои места.

– Успела появиться. Заинтересовалась, с кем я говорил по-английски. Я сказал, что с Ежом.

– Как это с ежом? – не поняла она.

– Мы Ежом зовем Сережу. Помнишь, я говорил тебе о нем, – объяснил Женя.

– А: сын известного доктора Гродова, – вспомнила она.

– Скажи, мы сможем встречаться лишь тайком?

– Понимаешь, это только из-за мамы. Она звонила Тамаре: если та узнает, что мы встретились, чтобы сообщила ей. Тамара, конечно, не захочет испортить отношения с ней. А папе ты понравился; он маме даже сказал: “Симпатичный паренек. Он ей куда больше подходит – оба студенты. Ей же с ним интересней, так и пусть встречаются, если хотят”. Папа, вообще, добрый, но он слишком любит маму и почти всегда потом уступает ей. Ладно: уже начинается.

Начался киножурнал. Что-то там прокатились насчет Израиля и сионистов, и Женя, наклонившись к Инне, прошептал ей на ухо:

– This all is a lie. I don’t believe them at all. You neither?[7] – Она молча прижала палец к губам.

Сам фильм оказался довольно пустым, но Инна смотрела с удовольствием и весело смеялась. А Женя вскоре перестал почти следить за тем, что происходило на экране – ушел в себя.

 

Тот разговор с Дедом, когда они вчетвером, переполошенные надвигающейся на евреев опасностью, не могли заснуть, явился началом многих других долгих бесед. Дед рассказал и объяснил многое из того, что они слышали по радио и читали в газетах, учили по истории в школе, совершенно в другом свете. Кроме того, Дед уводил их вечерами в ту комнату в подвальном этаже, и они часами слушали без помех глушения “вражеские голоса”. Те, кто лежали в мавзолее, и на которых они как большинство раньше прямо таки молились, Сталин  – и даже Ленин уже не были в их глазах святыми, справедливыми и непогрешимо мудрыми.

Сашина бабушка сказала тогда, что в Пурим Гаман подохнет. Умер Сталин. И буквально сразу прекратилось упоминание о еврейских врачах. Значит...? А Дед многое добавил: о бесконечной внутрипартийной борьбе, непрерывных арестах и расстрелах; о том, что на самом деле представляла коллективизация, сопровождавшаяся ужасами “раскулачивания”.

– Верно, Дед: закабаление крестьян. За трудодни ни хрена не дают – только ставят галочки, и жаловаться никуда не пойдешь, – поддержал его Юра. – Живут в основном с приусадебного участка.

Мама как солдатская вдова имела его, хоть работала только как уборщица в клубе: на нем он и работал. А на колхозное поле работать он не ходил: потому что был одним из лучших в школе, и потому что отца убили на фронте. Мама ему говорила: “Учись, Юрочка; учись, сынок! Поступишь в институт, и потом сюда не возвращайся: лучше меня отсюда забери тоже – может, хоть на старости хорошую жизнь увижу”.

Ведь просто так не уедешь: нужен паспорт, а у колхозников их нет. Поэтому многие стараются завербоваться куда-нибудь: на стройки или хотя бы  на сезонные работы – на торфопредприятия, например. Там пять лет подряд проработал – и получаешь паспорт. А с ним уже совсем другая жизнь: можно ехать куда угодно. У рабочего, всё-таки, какая никакая зарплата. И магазины в городе всякие, кино несколько. Газ в домах, водопровод.

– Только ждать это жилье приходится, а до того жить в общежитии или бараке: мне рабочие на заводе тоже всего порассказали, – добавил тогда Женя.

– А как Вторая мировая война началась, знаете?

– Великая отечественная?

– Нет: Великая отечественная началась в сорок первом, а Вторая мировая в тридцать девятом – нападением и захватом Польши Германией и ... Кем еще?

– Кем?

– И Советским Союзом.

– Разве Красная армия вошла в Западную Украину и Западную Белоруссию не для того только, чтобы предотвратить их захват немцами? И вошла без всякого сопротивления?

– Нет, ребятки: польская армия сопротивлялась как немцам, так и нам – были бои между поляками и нами. Гитлер и Сталин выступали в начале Второй мировой войны как союзники. И в Бресте, теперь известном героической защитой Брестской крепости, тогда прошел совместный парад немецких и советских военных частей. Вот так! И было, как утверждают на Западе, секретное соглашение между фашисткой Германией и Советским Союзом, согласно которому он осуществил захват  прибалтийских государств и Бессарабии.

          Вот вам и любимый вождь нашего народа – великий и мудрый товарищ Сталин. Западное радио утверждает, что он вел себя в отношении своего народа, как Гитлер лишь по отношению к другим: были расстреляны и заключены в лагеря миллионы людей.

          Но я помню, что было и вначале. Когда Ленин вернулся в Петроград из Швейцарии через Германию, Временное правительство объявило, что он германский шпион. Похоже, таки Брестский мир был выполнением его обязательств перед кайзером Вильгельмом. Сейчас-то утверждают, что он заключил безвыходный мир с немцами, потому что благодаря своей мудрости видел в скором времени революцию в Германии, как и произошло. Анна Павловна считала, что это было не так.

          О разгоне избранного народом Учредительного собрания я уже говорил. Да только ли это! Репрессии и расстрелы начались в массовом порядке тоже еще при мудром и добром Ильиче.

          Всё, что пишется и говорится, – ложь: иначе зачем было бы нужно без конца переписывать даже Историю ВКП(б)? Кто руководил большевистским переворотом в Петрограде – Ленин и Сталин? Как же! Троцкий, враг народа. И он же создал Красную Армию. А кто создал Первую Конную: Буденный? Я-то точно знаю: Борис Думенко, расстрелянный потом Троцким.

          Фильм “Яков Свердлов” видели? Помните там такого Миронова? Если нет, посмотрите еще раз, когда будет идти в Кинотеатре повторного фильма. Ничего общего между ним и настоящим Филиппом Мироновым, расстрелянным за то, что написал правду: сам читал кое-что его.

          Антоновщина – что такое: кулацкий мятеж, поднятый эсерами? Крестьянское восстание против продразверстки, когда продотряды отбирали у крестьян весь хлеб подчистую, не оставляя самим ничего. Кронштадтский мятеж  – тоже восстание против того, что большевики творили в деревне.

          Махно был бандит, как его изобразил писатель Алексей Толстой? Да он и его жена расстреливали тех, кто устраивал еврейские погромы.

          Так что, внучата, мотайте на ус. Но только про себя: не дай вам Б-г проговориться кому не надо. Меня, старого, угробите – это еще ладно: вас, молодых ребят, тоже не пощадят – за то, что такое слушали.

 

          Женя посмотрел на Инну, продолжавшую смотреть на экран. Красивая, всё-таки, здорово. Но что он пока знает, что у неё внутри? Видит ведь всего второй раз. Так что болтать лишнее не стоит.

          Хотя, что он сказал? Совершенно очевидно, что она еврейка: по отцу особенно видно,  хотя и мать на русскую тоже не очень похожа. Пока он еще не видел евреев, не сочувствующих Израилю.

– Что ты на меня смотришь? – спросила она.

– Тебе это неприятно?

– Yes, sir.[8]

– Why?

– Yes, I like that. Ты что, не знаешь, что в английском отрицание относится не к вопросу, а к сказуемому? Один: ноль в мою пользу. Ага!

          “По-моему, ты сама путаешь. По-английски ведь ты ответила на вопрос “Is it unpleasant for you?”[9] Ладно: главное, ты можешь шутить”.

– Правда?

– Да. Ты смотришь нормально в отличие от Захара: не как на добычу. Но нравлюсь тебе?

– Да.

– Почему?

– Ты красивая.

– Я знаю. Ты мне тоже: ты умный.

– Молодые люди, ну дайте же досмотреть фильм! – обернулась к нам сидевшая впереди  пожилая женщина.

Им пришлось замолкнуть. Через минуту Инна потянула его за руку и встала. Они вышли.

– Тебе же, вроде, нравилось?

– Вначале: глупо, но смешно. Но на весь фильм мне дурости не хватило. А тебе, я видела, вообще не понравилось.

– Ничего: мы, всё-таки, пообщались.

– Спасибо: ты добрый. Проводишь меня: мне еще заниматься надо сегодня.

– Конечно.

          Дорогой они обсуждали, как лучше избежать осложнений с её мамой.

          ...Женя лег только в два ночи. Ничего необычного перед самыми зачетами. Заснул, всё равно, не сразу.

          Инна сегодня понравилась ему больше, чем в первый день. Не выглядела такой шикарной, как тогда: без сережек, без помады на губах. Туфли на нормальных каблуках – хотя тоже явно недешевые, как и пальто на ней. Но всё равно, так она казалась даже красивей.

 

3

 

          Следующих несколько звонков Инны кончались лишь телефонным разговором: у обоих была зачетная сессия, и времени для встреч не было. При этом приходилось быть осторожными: Инна боялась обострять ситуацию. Она молчала, когда трубку снимала Тамара; Женя начинал говорить фразы, не имевшими отношения к их разговору, когда она появлялась. К английскому они больше не прибегали.

          Поэтому Женю поразило, когда Тамара позвала его к телефону, сказав, что звонит Инна.

– Женя, здравствуй! Как у тебя дела?

– Нормально: самые трудные зачеты спихнул. Еще два, но эти много легче. А у тебя в порядке?

– Да, – почти.

– Да дай ты мне ему только пару слов сказать, – услышал Женя не особо отчетливый мужской голос.

– Жень, папа хочет ...

– Алло! Женя? Здравствуй, дорогой. Ты помнишь мое приглашение, да? Так вот, если можешь, прикатывай к нам сейчас, а? Хочу посидеть с тобой и потолковать. Должна же дочь знакомить меня, с кем она встречается: отец я ей или нет? Можешь?

– Да. Спасибо!

– Адрес наш помнишь?

– Я помню, как идти от метро.

– Ну, так я жду.

          Пока ехал, Женя думал, о чем хочет поговорить с ним её папа – и как к этому отнесется его красивая и строгая жена. Обдумывал, что придется говорить самому.

 

          Дверь ему открыла улыбающаяся Инна.

– Входи. Папа на кухне: готовится поразить тебя еврейскими блюдами – готовит их с Миррочкой. Она наша родственница: жена папиного брата – он погиб на фронте.

– А...?

– Мама? В Ригу уехала к своей подруге на неделю. Так что на Шипке всё спокойно. Пошли в комнату.

          Она тихонько провела его в комнату, заполненную модной мебелью.

– Наша гостиная. Я здесь сплю, а родители в другой, поменьше. Это была соседкина комната: её нам дали, когда она умерла. Но только благодаря маме.

          Женя не стал расспрашивать, почему. Тем более что в комнату вошел Марк Анатольевич, неся большой поднос с закусками.

– А – ты уже здесь: а я и не слышал. Дочка, ты что ж не сказала? Дразнишь папку, да? – он поставил поднос на край стола. – Ты что ж скатерть не постелила?

– Сейчас.

          Она быстро накрыла на стол; мужчины помогли ей расставить тарелки и раскложить приборы. Инна с отцом переставили на скатерть закуски: рубленую селедку и натуральную, судя по размерам, залом, покрытую большими кольцами лука; домашнюю баклажанную икру; редьку и яйца с луком, распространявшими специфический запах, что-то напоминавший Жене.

– Четвертую тарелку не надо.

– А Миррочке?

– Сказала, что у неё полно дел на кухне: она поест потом.

– А: понятно.

– Пойду: предложу ей еще раз.

– Всё равно не пойдет: алиби себе перед мамой готовит! – сказала Инна, смеясь, когда он вышел.

– Боится её?

– Еще как: мама женщина строгая.

– Но папа твой её не боится?

– Ну да? Последнее слово всегда за мамой. Не пойму, что с ним: то ли ты ему ужасно понравился, то ли что другое – чего я еще не знаю.

          Марк Анатольевич внес салатницу с дымящейся вареной картошкой. За ним шла невысокая худая женщина с унылым лицом.

– Миррочка, этого паренька зовут Женя.

– Очень приятно. Мирра Ефимовна, – протянула она Жене руку.

– Миррочка, да садись ты с нами!

– Марик, я же тебе говорила: у меня дел полно на кухне, – и сразу ушла.

          “Таки очень ничего мальчик,” думала она. “Только Лизочка не допустит, чтобы Инночка досталась ему. Ей подай лишь такого же обеспеченного, как сами. А нам вполне может и подойти: уже на третьем курсе, живет один. Чем не вариант для Ляленьки, а? Ой, звонит кто-то: не она ли? Было бы очень кстати”. Она поспешила к телефону.

– Алло!

– Мама? Ты когда дома будешь? – “Надо же, как удачно!”

– Лялечка, слушай меня внимательно, – Мирра приложила руку к трубке. – Здесь этот мальчик, из-за которого Лизочка бесится. Инночку она ему, всё равно, не отдаст: так я подумала насчет тебя. Давай скоренько оденься получше и сюда. Ты поняла?

– Инка не будет вонять?

– Тебя это пусть не волнует. Поспеши!

– Хорошо: прилечу!

 

– Марик! Лялечка звонила только что: она на пути сюда.

– Отлично! Подождать её?

– Нет, что ты: картошка же остынет.

– Тогда ладно. Ну что, под такую закуску водку надо – не коньяк, а?

– Наверно, – сказал Женя.

– Вот и я так считаю, – он достал из холодильника бутылку “Столичной”. – А дочечка моя что будет пить?

– Инночка же непьющая. Совсем. Почти.  – Похоже, это была расхожая шутка здесь.

– Ясно: тоже водочку. – Он откупорил бутылку, налил хрустальные стопки. – Ну что: лехаим[10], детки!

          Инна наложила Жене закусок на тарелку. Он первым делом попробовал редьку и яйца с жареным луком. О: с гусиным жиром!

– Ну что, Женя: нравится тебе? Или не привык к такой еде?

– Очень нравится: бабушка моя такое готовила. Я давно это не ел.

– Ну и ешь побольше: на здоровье. Давай-ка с тобой повторим. Слушай: не звонят в дверь? – спросил он Инну.

– Лялька, наверно, пришла.

          Слышно было, как Мирра пошла открывать. Через минуту она появилась со своей дочерью.

– Знакомьтесь, Женя: это моя Ляля.

– Очень приятно! – протянула та руку вставшему Жене. Она была совсем не похожа на мать: чуть полная, с довольно большой грудью и задорной кокетливой улыбкой на лице; очень не дурна, хотя, конечно, не шла ни в какое сравнение с Инной. Потом подошла к дяде, поцеловала его. – Свободу отмечаете, дядя Марик?

– Садись уж: свобо-оду! Скажи лучше, что тебе налить?

          Ляля осмотрела закуски:

– Всё, что осталось в этой бутылке, – и засмеялась.

– Не много ли хочешь? – тоже смеясь, ответил Марк Анатольевич.

– Ну что ты, папа: при её массе это ей не страшно, – с ехидцей заметила Инна.

– Дорогая сестричка, моя неплохая масса – разве недостаток? Ты же знаешь: мужчины не собаки – на кости не бросаются.

– И что бывает с мужчинами, которые на тебя бросаются: ты достаешься им?

– Фи, Инночка, ты говоришь гадости. Нехорошо! – обиделась Миррочка. – Марик, знаешь, что: я таки сяду с вами. Схожу только на кухню посмотреть и взять себе наливки.

– Девочки, чтоб я не слышал это. Не смейте мне цапаться: женщина – она должна быть кроткой, как голубка.

– Ага, дядя Марик. Как тетя Лизочка, да? – спросила Ляля и тут же прыснула. Громко засмеялась и Инна, и глядя на них, и Марк Анатольевич.

– А, уже смеетесь. Так-то лучше! А можете мне тоже сказать, почему? – спросила, вернувшись, Миррочка.

– Нет, мамочка: не можем: это страшный секрет! – продолжала дурачиться Ляля.

– Нет – так нет, и Б-г с вами. Женя, а чего вы плохо кушаете? Или вам не понравилось, как я всё сделала?

– Что вы, Мирра Ефимовна: очень вкусно.

– Ой, я очень рада от вас это слышать: я так старалась. Ну и ешьте побольше: на здоровье. Марик, почему ты не нальешь вам еще?

– Сейчас налью. Дочура, тебе долить?

– Не надо: мне ж этой рюмки достаточно на весь вечер.

– А тебе, племянница, штрафная полагается: пришла последняя.

– А мне совсем не надо.

– Как?! Ты же никогда не отказывалась.

– Это было раньше. Теперь я исправилась: целиком и полностью, – скромно потупила глаза Ляля.

– Нет – так нет. Ешь тогда.

 

          Ели уже не спеша, и Марк Анатольевич завел беседу с Женей: о том, где учится, о его планах после окончания института.

– Виктор мне сказал, у тебя голова хорошая: мог бы сразу после окончания в аспирантуру пойти. Смотришь, через три года стал бы кандидатом. Чем плохо: две тысячи восемьсот в месяц получал бы сразу. Не думал еще?

– Нет пока: два года же еще учиться. А потом, у меня же тогда еще не будет никакого инженерного опыта.

– Это, наверно, не так страшно.

– Может быть, только в чистой науке. А в прикладной – вряд ли.

– А ты постарайся узнать. Деньги, в общем-то, не такие плохие.

          Женя не стал спорить с ним – промолчал. Тем более что Мирра как раз подала куриный бульон с шейкой, начиненной мукой, и мандлен к нему. А потом главное блюдо – жареного в духовке гуся с оладьями из тертой картошки; к ним шли шкварки. Марк Анатольевич продолжал наливать себе и Жене – чтобы помочь съесть те огромные порции, что наложила Миррочка им на тарелки.

          Наконец, компот, – можно встать из-за стола. Женя достал папиросы, но Марк Анатольевич остановил его:

– Я тебе сейчас не советую: комом всё ляжет в желудке. Лучше немного погодя. Ты не обидишься, если я тебя на часок оставлю в женском обществе: отяжелел – прилечь подремать нужно. А?

– Нет, конечно.

– Вот и хорошо. Встану, тогда уже и покурим – можно будет. Договорились?

– Да.

          Миррочка стала убирать со стола, уносить грязную посуду на кухню. Обе девушки сидели на диване и молча смотрели, как она это делает.

– Мирра Ефимовна, разрешите, я помогу вам, – предложил Женя.

– Ой, что вы, Женя: спасибо, но не надо. Мне Лялечка поможет.

          Ляля медленно поднялась. Инна не шелохнулась: продолжала сидеть.

– Садись, – показала она Жене на место рядом с собой, когда Ляля вслед за матерью вышла из комнаты, неся остатки грязной посуды. – Можем поговорить: надеюсь, они не сразу припрутся.

– Ты чего так?

– А что она заявилась вдруг: кто её звал сегодня?

– Не понимаю.

– А что тут понимать? Миррочка ведь не хотела даже садиться с нами: чтобы этим маме моей угодить. Я поэтому думала, что мы и будем сидеть втроем. И на тебе: заходит и говорит, что Лялечка на пути сюда. Как же! Сама же ей, наверняка, велела прикатить. Я её знаю. Ведь недаром, когда Лялька приехала, тоже села за стол.

– Может быть, просто освободилась.

– Как же: если бы не Лялька, она бы поела на кухне. Села, чтобы за Лялькой присмотреть и заодно за тобой поухаживать. Всё еще не понял?

– Нет – абсолютно.

– Всё очень просто: ты же не только мне мог понравиться. Если мама не даст нам встречаться, чтобы ты мог переключиться на её Лялечку. Она и маме этим угодит.

– Ты так думаешь?

– Да абсолютно уверена. Это так: увидишь. Ты думаешь, чего я на нее собаку спустила? Потом, правда, решила не портить нам – тебе, папе, себе самой – настроение. Но я еще отыграюсь.

         

Вскоре появилась Ляля.

– Сварить черный кофе? – спросила она.

– Я – не хочу, – сразу ответила Инна.

– А вы, Женя? – она наклонилась к нему; нежно улыбаясь, смотрела широко открытыми глазами прямо ему в глаза. Он заметил, что она сняла жакетик, была в блузке: в вырезе её были достаточно видны два круглых полушария её груди. Знакомый прием: как Тамара!

– Нет, спасибо. Лучше попозже: когда Марк Анатольевич встанет.

– Тогда не буду вам больше мешать, – она не торопясь ушла.

          Инна с размаху ткнулась ему в грудь и тряслась от беззвучного смеха. Потом подняла голову и стала смотреть ему в глаза, и ему показалось – она ждет, что он поцелует её.

          Но взгляд её напоминал такой же Ляли, и он почувствовал, что у него нет желания. Встал и вытащил из пачки папиросу. Вышел на площадку и с жадностью затянулся.

          Марк Анатольевич явно заспался, а их разговор почему-то дальше не клеился. И Женя обрадовался, когда Миррочка и Ляля вошли в комнату.

– Посуду мы помыли. Всё уже убрали.

– Ага, – откликнулась Инна.

– Я думаю, нам пора уже двигаться домой. Женя, вы еще не собираетесь? Мы могли бы дойти до метро вместе.

– Пожалуй, – он поднялся.

– Жень, я с тобой, – поднялась Инна. – Проводим их и немного погуляем с тобой. Хорошо?

          На лестнице они пропустили мать с дочерью вперед. Он обратил внимание, что у нее в глазах играют какие-то чертики: наверно, что-то задумала.

          Они прошли всего квартал от дома, и она окликнула Миррочку, шедшую с Лялей впереди:

– Миррочка! Ты знаешь, я передумала: мы с Женей пойдем в другую сторону. Вы ведь, я думаю, сумете дойти до метро и одни – правда?

– Да, конечно же. До свидания! Очень приятно было познакомиться с вами, Женя!

– Всего хорошего!

          Ляля смотрела только на Женю, весело улыбаясь – всем своим видом давая понять, что ей глубоко наплевать на то, что Инна сказала.

…– Зачем ты так с ними? – спросил он, когда они отошли на достаточное расстояние.

– А как еще можно с ней? Надо же было поставить её на место.

– Почему ты с ней цапаешься?

– А что делать: приходится. Хоть и двоюродная сестра, не люблю её: слишком наглая и хитрая. Я же так мечтала: посидим втроем – папа, ты и я; мамочка её нам мешать не станет. Нет: прилетела, прелести свои напоказ выставила. Какое на тебя она произвела впечатление?

– Ничего особенного: обычная. Не как ты.

– Да? Thank you, sir: you are very kind.[11] Ну да ладно, к черту её! Давай лучше закурим, – она вытащила из сумочки пачку “Тройки”.

– Ты разве куришь?

– Редко. Я специально сейчас пошла гулять, чтобы покурить. Дома папа, если узнает, такое мне устроит.

– А я подумал, чтобы поквитаться с Лялей, – сказал он, смеясь.

– Ну да еще: слишком много чести ей.

          Гуляли они недолго: она не оставила записку отцу и боялась, что он, проснувшись, начнет волноваться.

 

          Женя возвращался домой, переваривая гуся и впечатления своего визита к отцу Инны. Добрый мужик, судя по всему, – только из таких, как дядя Витя: ходит не совсем прямыми путями. Тетя Белла поэтому, даже когда примирилась с ним и Тамарой, не сближалась с ними близко.

          Неприятным осталось впечатление от того, как вела себя Инна с сестрой и теткой: будто они слуги. В тот момент, когда она со злостью произносила “ И что бывает с мужчинами, которые на тебя бросаются: ты достаешься им?”, лицо её стало почему-то даже некрасивым. Хотя, получается, это было потому, что он ей не безразличен. И всё же...

          Неожиданно мелькнула мысль о той девушке, Марине, и он подумал, что та, наверно, так бы себя не вела в подобной ситуации.

 

4

 

– Вайс, когда познакомишь нас с той девушкой? Ты с ней встречаешься, конечно? – Листов задал Жене этот вопрос давно – недели через две после того вечера в институте.

– С какой?

– Да с той, с которой танцевал на вечере. На меня и на наших девчонок она произвела неплохое впечатление: внешность вполне, и ведет себя, особенно улыбается, приятно.

– С той? Нет, не встречаюсь.

– Почему?

– Потому.

– Что: попрежнему один?

– Отнюдь.

– Слушай, Вайс: не дразни – выкладывай. Лена с Верой мне и так уже прохода не дают насчет этого.

– O, it’s my private business.[12]

– Ну, если тебе жить надоело, я им так и скажу. Лучше скажи правду – мне хотя бы.

– Ладно: так уж и быть. Только чтобы ты не умер от любопытства прямо на моих глазах.

– Ну...

– Я на следующий день познакомился еще с одной.

– Ну, ты даешь! И как она?

– Она? Да красивая. Может быть, даже очень.

– А остальное?

– Вполне нормально.

– Отлично! Со стартом тебя. Когда представишь её коллективу?

– Лене с Верой? На ближайшем вечере.

– Это не скоро: уже в следующем семестре. Но девчата могут и подождать. А нам: мне, Саше, Ежу?

– При первой же возможности.

          Но пока её не было: прошла зачетная сессия, началась экзаменационная. Третий курс, самый трудный и напряженный. Заниматься приходилось очень плотно, и они почти не встречались, ограничиваясь разговорами по телефону.

          Всё же сумел несколько раз встретиться с Инной. Не совсем приятное впечатление от её поведения во время визита к ней домой постепенно сгладилось: у неё не было причин на кого-то злиться, и она была во время их коротких встреч такой же, как в первый день знакомства.

          Во время одной из них, когда он что-то рассказал ей о ребятах, она выразила желание когда-нибудь познакомиться с ними. И когда Валентина Петровна позвонила ему, чтобы сказать, что её день рождения они устраивают в воскресенье, на даче, причем будут только свои, он спросил:

– А можно, я приеду с Инной?

– Конечно, Женечка! – обрадовалась она. – Обязательно привези ее: познакомимся. Юра, может быть, тоже будет со своей девушкой. Только Сережа мой и Саша – всё еще как дураки: одни.

          Воскресенье – это отлично: в субботу экзамен, после один день он может отдохнуть. Дело только за Инной: сможет ли, хотя экзамен у неё тоже в субботу? Она звонила ему уже, как она сказала, из дома: значит, матери её дома тогда не было. А что, если рискнуть позвонить туда самому?

– Алло, я вас слушаю. Кого вам? – Голос Миррочки.

– Добрый день, Мирра Ефимовна. Это Женя. Вы не могли бы позвать ...

– Инночку? – не дала она ему даже договорить. – Конечно: для вас могу, безусловно. Инночка, тебя Женя к телефону. Как вы поживаете, Женя?

– Спаси...

– Женя, что случилось? Мы же только что с тобой разговаривали.

– Понимаешь, меня пригласили на воскресенье на день рождения. Сможешь пойти со мной?

– Не уверена. На какое время?

– На весь день – на дачу. День рождения у мамы Ежа.

– Это жена доктора Гродова?

– Ага.

– Тогда точно смогу.

– Слушай, только одень туда туфли на низком каблуке, даже лучше босоножки, а то от станции часть пути идти по лесу. Купальник прихвати: там есть, и где купаться.

 

– А вот и Женя! – Валентина Петровна шла к калитке навстречу им. – Молодец, что приехал не один. Познакомь же нас.

 – Инна – Валентина Петровна. Мы с ней поздравляем вас с днем рождения и желаем всего-всего наилучшего, – Женя протянул ей подарок – букинистическую книгу, которые она собирала.

– Ну что с тобой делать: опять, конечно, недешевую купил. Спасибо! – она несколько раз поцеловала его.

– А это вам от меня, – Инна протянула ей коробочку.

– Ну, зачем же? Достаточно и книги от вас обоих.

– Возьмите, пожалуйста, Валентина Петровна: я у вас первый раз и поэтому хочу подарить вам что-нибудь сама.

– Спасибо! – Валентина Петровна поцеловала и Инну.

          На террасе накрывался праздничный стол: на него продолжали ставить большие блюда с закусками незнакомая Инне женщина и двое ребят-подростков: девочка и похожий на Валентину Петровну мальчик.

– Женя приехал! – девочка с разбега повисла на нем, поцеловала в щеку.

          Неожиданно мальчик подошел к Инне и тоже поцеловал.

– Антоша, ты что это? – удивилась Валентина Петровна, а девочка налетела на него:

– Как ты посмел? Без моего разрешения! Почему ты это сделал?

– Ты Женю поцеловала: а её же кто-то тоже должен? Вот! А мне зачем теряться: она ведь очень красивая.

– Да? Красивей меня?

– Нет, конечно: ты, Сонечка, самая красивая на свете – только не бей меня.

– Ладно, не буду: тебя, всё равно, бей не бей – толку никакого.

– Я, правда, красивая? – спросила, продолжая смеяться, Инна.

– Еще какая!

– Спасибо: теперь буду знать. Вот тебе за это! – и она поцеловала его накрашенными губами, оставив след помады на щеке.

Сонечка захохотала, потом убежала и принесла зеркало и фотоаппарат. Она сунула зеркало Антоше, подала аппарат Жене:

– Щелкни, пожалуйста, этого Дон Жуана и его очередную жертву.

          Антошка повернулся к объективу щекой со следом Инниных губ и в последний момент успел обнять её за талию.

– Готово! – Общий хохот утих не сразу.

– Фрумочка, я думаю, уже можно садиться за стол, – сказала Валентина Петровна. – Сергея ждать не будем: видимо опять то же самое – больной в очень тяжелом состоянии. Ребята, сбегайте, позовите всех.

          Вскоре не террасу начали входить те, кого Инна знала по Жениным рассказам. Внешне все они были не похожи на то, как она их себе представляла. Дед казался более старым в первый момент – но только до того, как он улыбнулся ей:

– Здравствуй, дочка. Женя мне говорил про тебя.

– Здравствуйте, Иван ... – она замялась, вспомнив, что не знает его отчества: Женя никогда не называл ни его, ни имени Деда.

– Это почему ж Иван? Антон я.

– Но ведь вашего сына зовут Сергей Иванович?

– Я же не родным отцом ему являюсь, хоть и вырастил его. Отчество-то у него от родного отца; хороший человек был, мне Сережина мать говорила: только погиб он при аварии. А ты меня как все можешь звать – Дедом.

– Gentlemen, may I introduce you to Inna?[13] – обратился затем Женя к своим друзьям.

– Of course, sir. It will be a great pleasure of us all to introduce to such an incredibly beautiful lady, – не менее витиевато ответил один из них, державшийся наиболее свободно.

– O, thank you, sir: you are very kind, – подавая ему руку, сказала Инна.

– Стоп: Листик, не лезь без очереди. За свое нахальство будешь представлен самым последним.

– Да? – спросил Листов, отпуская Иннину руку.

– Инна, это Сергей, – представил Женя первым круглолицего юношу. – Лучший друг ежей и ужей. Старший из братьев Гродовых.

– Это ты мог мне и не говорить: точная копия – Антоша.

– Наоборот: не я по его, а он по моему образу и подобию был сотворен.

– А это Саша, величайший поэт нашей эпохи, – показал Женя на худенького, маленького роста, и оттого казавшегося совсем мальчиком на фоне остальных своих друзей – зато с замечательно длинными, как у Сонечки, ресницами. Он пожал Инне руку и почему-то покраснел.

– И, наконец, сам Юрий Листов, непревзойденный знаток восточной поэзии.

Юра сложил ладони перед грудью и склонился, делая пронам[14]; Инна подхватила обеими руками юбку и присела. Потом под общий смех Листик поцеловал ей руку.

– Вы настоящий кавалер, Юра.

– Дамский угодник просто, – откликнулся Женя. – Предлагаю всем быть на ты.

Последним к Инне подошел невысокий мужчина, которого можно было не называть – так похожи были на него и Саша, и Сонечка. И они сели за стол.

Сергей Иванович появился вскоре. Подошел к жене, поздравил, поцеловал, отдал подарок. Но садиться за стол не стал – тихонько сказал ей:

– Валечка, не обижайся, пожалуйста: устал до полной невозможности. Я пойду, лягу отдохнуть пока лучше. Попозже, может быть, сумею посидеть с вами, – и ушел.

          “Кому ты это говоришь, Сереженька: я же прекрасно понимаю. Опять не сумели спасти – умер. Не хочешь только мне говорить – расстраивать сегодня: если бы спасли, как бы ты не устал, остался бы сейчас с нами. Просто ты не в состоянии веселиться сейчас”.

         

После того, как встали из-за стола, Юра извинился перед Инной и увел Женю покурить и перекинуться парой слов. Женя попросил “младшеньких” побыть с ней и не давать ей скучать.

– Ну, как, Листик, оцениваешь?

– Действительно, красивая. Насчет остального – пока не могу сказать ничего определенного.

– Понятно. А ты чего один сегодня? Тебя же ждали с твоей girl.[15]

– Она больше не моя girl.

– Поругались?

– Нет: совсем расплевались. Схамила мне; а главное, я понял, что мне с ней совсем не интересно.

– Не расстраивайся: ты же, не в пример нам, легко знакомишься.

– А с чего ты взял, что я расстроился? Ерунда! Ну, увидел, что не то, и не стал тянуть волынку. Жарко становится: на пруд бы сходить – покупаться, позагорать.

– Идти обратно надо: неудобно оставлять Инну надолго.

          …Но Инна, оставшись с “младшенькими”, отнюдь не скучала. Они стояли по обе стороны гамака, в котором она сидела, и раскачивали его. Но Сонечку вскоре позвала мать, и развлекал её уже один Антоша.

– Антоша, а Соня старше тебя?

– Нет: я старше на два месяца. Просто она девчонка, а женщины развиваются раньше.

– Да? Откуда ты знаешь?

– Папа сказал: он же врач.

– Вы с ней дружите?

– Да: после школы большую часть времени или она у нас, или я у них. Мы давно привыкли быть всегда вместе. В кино вместе, в театр, в музей; на каток – тоже. Да куда угодно!

– Почему?

– А Женя тебе не рассказывал?

– Нет.

– Нам с Сонькой еще трех не было, когда Еж и Саша пошли в школу и сразу подружились. А через них и наши родители тоже. А через год Женя из Сибири вернулся – они стали дружить втроем. А меня и Соньку иногда брали с собой, когда шли друг к другу: мы живем неподалеку. Посадят нас на горшки рядом – мы сидим и разговариваем. А подросли, сами стали друг к другу ходить.

– Так вы с ней совсем как брат и сестра?

– Ага. А мы все, вообще, как родственники давно. Когда тетя Белла умерла, мы как с Сонькой плакали оба.

– Женина тетя?

– Да. – Он хотел ей рассказать, как в пятьдесят третьем они хотели спрятать здесь Женю с тетей Беллой и Соколовых, если бы евреев стали выселять, но она перебила его вопросом:

– Антоша, ты с Сонечкой только дружишь – или ты её еще и любишь?

          “Чего?”

– Конечно: она ж мировая.

– А как мальчик девочку?

          “Причем тут это: чего она расспрашивает? Дура, что ли? Ладно, я тебе выдам, Инночка!”

– Сказать тебе правду? – тихо спросил он.

– Конечно, Антоша. Я никому не скажу.

– Ладно: тебе скажу. И как девочку тоже: она же самая красивая.

– А я?

– Вообще-то, ты тоже красивая – потому что модно одетая. А Сонька без всякой одежды красивая.

– Ты её разве и без одежды видел?

          “Видел: ну и что? Если хочешь знать, мы с ней еще и сейчас друг друга не очень стесняемся. Когда только вдвоем, и купаемся голышом. Подумаешь: что такого? И у неё и у меня всё только то, что должно быть: возьми да посмотри анатомический атлас, если не знаешь. И сисечки у неё уже есть – а как же: при половом созревании женщины у неё развиваются молочные железы. Правда, они у неё красивые, и фигура у неё становится тоже красивой. И я, наверно, скоро перестану с ней купаться без плавок, а то уже приходится сжимать ноги, чтобы она ничего не заметила. Только тебе, Инночка-красоточка, какое до этого дело? Фига два я тебе скажу!”

– Ты чего – не понимаешь? Без такой, как у тебя. Ты не обижайся только: ты ж сама просила сказать тебе правду.

– Конечно! – сказала она, стараясь сохранять на лице прежнюю улыбку. Так вот: он просто-напросто отшил её. Нечего было лезть к нему с подобным вопросом – любит ли он эту соплячку: мальчишка оказался много умнее, чем казался. Настроение было испорчено, хотя она старалась ничем не показать это – молча покачивалась в гамаке.

          К счастью, вскоре появилась Соня.

– Инна, Антошка! Собирайтесь – уже идем купаться. Родители сказали, что не пойдут. Антошка, сбегай быстро за Женей с Юрой, – он сразу убежал. – А ты взяла купальник с собой?

– Да.

         

Инна вслушивалась в оживленный разговор ребят. Многое из того, о чем они говорили, было ей мало знакомо и не всегда понятно: было ясно, насколько их уровень знаний выше её. И она старалась только слушать: “Смолчи – за умную сойдешь”. Тем более что рядом все время крутился Антошка: он почему-то помалкивал, но она часто чувствовала на себе его взгляд. Скажет он Жене о её дурацких вопросах?

Зато они все совсем не умеют одеваться: ужасно не модно. Даже Сережа и Антоша. Уж наверно доктор Гродов зарабатывает достаточно, да и за частные визиты получает не мало. Эти умники, видимо, просто в этом ничего не понимают. Или не любят заниматься: не знают, где что следует покупать. Тут она, безусловно, даст им сто очков вперед.

          Ребята чувствовали себя не очень удобно от её молчания и старались втянуть её в разговор; больше всего это делал Юра. Чтобы не быть вынужденной отвечать, она закрыла глаза.

Потом почувствовала на себе чей-то взгляд: Антошка, наверно. Открыла глаза: нет, это Сонечка. Она только что вылезла из воды стояла мокрая рядом: несколько капель с её волос упали на Инну, на которую она смотрела.

– Купалась?

– Ага! Вода не холодная: иди тоже – не бойся.

– Я плаваю плохо: пойду вместе с ребятами.

– Инна! Какой у тебя купальник красивый! – она сама была в купальных лифчике и трусиках из сатина.

– Тебе нравится?

– Очень!

– У меня есть еще похожий, только он мне маловат. Хорошо, что я его не выбросила: могу отдать – тебе, я думаю, он будет впору. Хочешь?

– Ой, конечно! Спасибо!

– Инна! – позвал Женя. – Пойдешь с нами в воду?

         

– Фрумочка, ну что ты не дала девочке поболтать немного? Подумаешь, посуда! И без неё помыли бы.

– Помыли бы, конечно – но лучше, для неё в первую очередь, чтобы ей это было привычно – помогать в таких делах. Причем, самой – не ждать приглашения. Тем более что Женина девушка не догадалась хотя бы предложить свою помощь. Я абсолютно не хочу, чтобы моя дочь тоже была белоручкой. 

– С чего ты взяла, что Инна белоручка?

– А разве это не видно? Ни разу не предложила чем-нибудь помочь, хотя была возможность. Я не хочу гореть со стыда, если узнаю, что моя дочь тоже вела себя так же.

– Да хорошая она девочка: можно с ней и помягче.

– Хотелось бы, да нельзя: что я могу ей заранее гарантировать легкую жизнь? Пусть привыкает к трудностям, чтобы потом не страшно было.

– Тяжело в учении – легко в бою! – добавил Дед. – Ты, Фрума, правильно всё понимаешь. Но за Сонечку ты можешь не беспокоиться: очень хорошая девочка.

– Я знаю: слава Б-гу, да.

– Можешь иногда и побаловать её.

– Иногда – да, но не чаще. Чтобы ей в голову не пришло вести себя, как Инна сегодня.

– Что она тебе так не понравилась? Может быть, просто стеснялась? – вмешался в разговор Рувим Исаевич.

– Я что-то не заметила, что она стеснялась. Я таки понаблюдала её внимательно.

– Что так?

– А что: Женя – чужой нам? Те более, Беллы нет в живых – мы в ответе, чтобы мальчик женился удачно. Насчет Инны это, по-моему, под большим вопросом. Красивая, конечно, очень – спору нет. Но и только.

– Что тебе еще не понравилось? Что она красиво одета? Разве это недостаток?

– Это – нет: даже неплохо. Но когда она всех рассматривала с ног до головы, я подумала, что то, как одет человек по сравнению с ней, может определять её отношение к нему.

– Ай, тебе показалось.

– Дай-то Б-г! Но боюсь, что нет. Валечка, ты что о ней думаешь?

– Ничего определенного. Сказать, что она мне сразу понравилась, правда, тоже не могу. Просто, кажется, она не нашего круга: у неё, вероятно, не совсем те же интересы, как у наших ребят. Фрума, тебе Женя ничего не говорил о её семье?

– Не слишком много. Знаю только, что её отец председатель артели в системе промкооперации. Он сам приглашал Женю к себе, и Женя был у них. А её мать против того, чтобы они встречались.

– Почему?

– Хочет выдать дочь за другого. Ей нравится, что тот очень деловой и с большими средствами. А Инне он не нравится: с ним не интересно.

– Кто он?

– Работает с её отцом: техноруком. Рувим, что это может быть за публика?

– Ну, что я могу сказать? Судя по тому, как Женина барышня одета, и по тому, за кого хочет её выдать замуж мать, они люди очень неплохо обеспеченные. Скорей всего её отец и претендент на неё имеют левые доходы. В промартелях это чаще всего за счет подпольных цехов.

– Поподробней: что это такое?

– Изготавливают то, что не включено им в план, но пользуется реальным спросом, а не залеживается годами на полках магазинов. Например, шерстяные джемперы, свитера. Да много чего. Потом это продается через палатки и небольшие магазины, но без оформления или по фальшивым накладным. Или через спекулянтов. За это сажают, как за подпольное частное предпринимательство. Дают хорошие сроки.

– Рувимчик, а за что? За то, что люди изготовляют именно, что нужно, а не гробят сырье на то, что потом будет просто выброшено?

– Ой, дедушка: не только это. Те, кто в этих цехах работает, имеют возможность очень неплохо зарабатывать. Но: это не совместимо с социалистической системой – это подпольный капитализм. И потому не допустимо, а значит, незаконно.

– Пусть лучше люди по магазинам бегают в поисках того, что нужно, да в очередях простаивают за любым дефицитом. А узаконили бы это, как во время НЭПа, и опять бы всё появилось.

– Но считается, что при плановом хозяйстве...

– Да бардак это, а не плановое хозяйство. Ох, Рувимчик, что говорить: только расстраиваться напрасно.

– Нас сейчас больше волнует, что собой представляет собой её семья. Рувимчик, ты, как я поняла, не считаешь подпольных цеховиков жульем? – прервала мужчин Валентина Петровна.

– Я? Их жульем считают органы юстиции: берут и сажают. А незаконно нажитое конфискуют. А я считаю, что это люди, предпочитающие рисковать, а не жить на одну несчастную зарплату.

– Рувим, а что ты можешь сказать об их женах? Что они, не знают, что над их мужьями висит опасность очутиться в тюрьме? Да лучше жить на строго высчитанную копейку, чем это.

– За что только, спрашивается, мне повезло, что досталась дурочка, которая любит своего мужа больше, чем тряпки?

– Вот, я хочу, чтобы у Жени тоже была такая жена, – сказала Валентина Петровна, обняв Фруму Наумовну. – Но тогда ему, наверно, жениться надо будет только на Сонечке.

– Что ж: я не против, – ответила Фрума Наумовна.

          “Да я мечтаю об этом. И Беллочка незадолго перед смертью тоже сказала, что хочет этого. Как нельзя подходят они один другому: с каких пор знают и любят друг друга. Правда, пока как старший брат и младшая сестра – так же станут любить друг друга как муж и жена”.

 

– Сонька, ну чего так растаяла, когда Инка пообещала отдать свой старый купальник? На кой фиг он тебе нужен? – сказал Антоша, когда возвращались с пляжа.

– Ты чё, Антошка: спятил? Красивый же! Видел, какой на ней был?

– Тебе что – обязательно надо модно выглядеть? Хочешь быть, как она?

– А что плохого быть красиво одетой? Еще Чехов сказал: “В человеке ...”

– Да без тебя это знаю. Только почему-то это чаще всего говорят в оправдание только желания модно одеваться, а о душе помалкивают.

– Причем здесь душа?

– Во-во: и ты туда же.

– Ты чего, Антошка, бесишься? Какая муха тебя укусила? Чем тебе Инна не нравится?

– А тебе чем нравится?

– Как чем? Она очень красивая. И одевается красиво. Вообще, она хорошая.

– Дура ты хорошая!

– Сам ты дурак: взбесился не понятно отчего. Ну, чего ты?

– А то! Что эта твоя хорошая лезет расспрашивать, что её не касается.

– Про что?

– А люблю я тебя или только дружу с тобой?

– А ты?

– Ответил, что люблю – потому что ты мировая: иначе я фиг стал бы дружить с тобой. Нет, ей этого мало: люблю ли я тебя как девочку? Вот дура!

– И ты что?

– Я ей рассказал по секрету, что как девочку тоже: потому что ты самая красивая.

– Ну да? А она?

– “А я?” Я ей и выдал: что она, вообще-то, тоже красивая – потому что модно одевается, а Сонечка без всякой одежды прекрасна. И она тут же ушки навострила: “ Ты её разве и без одежды видел?”

– Ну и балда же ты! Растрепался, что мы, когда только вдвоем, голышом совсем купаемся?

– Ха! Что я – совсем? Стану я кому-то это говорить? Это ж потому, что мы с тобой привыкли не стесняться друг друга, еще, когда на горшках рядом сидели. И еще оба понимаем, что то, что естественно, не стыдно. Кроме нас с тобой это никого не касается, и пошла она куда подальше.

– Ты что: нахамил её?

– Не – спокойненько сказал, что имею в виду: без такой одежды, как у неё. Больше она и не спрашивала – вообще замолчала. Ты вовремя тогда появилась.

– Ты не врешь?

– Дать честное пионерское?

– Ладно: так верю. Зачем только она это?

– Дура, наверно. Жене надо будет сказать.

– Не вздумай: Женя не глупей нас – сам разберется.

– Откуда он про это узнает?

– Узнает: если она смогла это, обязательно сможет что-то и при нем.

– Точно: ты права. А купальник не бери у неё.

– Неудобно уже.

– Тогда не одевай. В крайнем случае – только при ней.

– Обещаю тебе.

          Они поцеловались – в губы. Так, чтобы увидела Инна. Она спросила Женю:

– “Младшенькие” ваши целуются друг с другом?

– Да: когда о чем-то договорятся, –спокойно, как о слишком привычном, ответил он.

         

В электричке Юра сел рядом с Инной и затеял разговор, обращаясь преимущественно к ней. Похоже, повторялось то же, что на пляже, почувствовала она. Но здесь нельзя было прикинуться  дремлющей на солнышке: приходилось как-то отвечать.

          “Молодец Юрочка!”, думала Фрума Наумовна, слушая их разговор. “Разговорил таки её. Валя права: разбирается она, похоже, в тряпках лучше, чем в чем-то еще. Слишком ясно: плавает по сравнению с нашими ребятами мелковато. Они все читают много, а в её семье, наверно, это не было на первом плане. Хотя – разве дело только в её семье? От самого человека это зависит. Юра ведь, вообще,  рос в деревне, в такой бедности – даже пальто не было, мать всего лишь уборщица, почти не читающая книги, – а ведь как много и читает, и знает. Ох, Женечка, Женечка! Будь осторожен: не потеряй голову. Подумай прежде хорошенько: пара ли тебе эта красавица?”

На вокзале они распрощались: Женя поехал проводить Инну, а Фрума Наумовна пошла с Сашей, Сережей и Юрой домой – “младшеньких” оставили на даче. Потом Сережа отделился, а Юра пошел с ними – взять книгу у Саши.

– Юра, что ты думаешь о Жениной девушке?

– Какой?

– Что: какой? Об Инне, конечно: разве у Жени есть еще девушки?

– Знаете, Фрума Наумовна, Женя на последнем вечере у нас в институте познакомился с другой девушкой. Он с ней танцевал весь вечер и потом пошел провожать. А на следующий день познакомился с Инной и стал встречаться с ней, а не с той.

– Тоже очень красивая?

– Нормальная. Инна красивей. Но та приятней.

– Чем?

– Как держалась. Как улыбалась. Располагало как-то всё. Правда, видел я её лишь на расстоянии.

– Ты – сам – предпочел бы ту девушку?

– Да. Хотя я совсем не разговаривал с ней: не подходил к ним. – Он замолчал, задумался. – Я думаю, Белле Соломоновне она понравилась бы больше, чем Инна.

 

5

 

          Когда Елизавета Михайловна вернулась из Риги, и Миррочка подробно доложила ей о визите Жени, она была поражена. Марк же знал, что она против встреч Инны с ним: почему он все-таки сделал это – сам пригласил его к ним?

Она слишком привыкла, что он крайне редко что-то делал вопреки ей. С того момента. Когда она заявила  ему, что если он не сделает, чтобы в их семье было не хуже, чем у других: чтобы она была одета не бедней жен любого из их знакомых, и дом обставлен соответствующим образом; и чтобы у их ребенка всегда были фрукты, и сами они могли не отказывать себе ни в чем в еде и иметь возможность отдыхать на юге – она не посмотрит ни на что и уйдет от него, забрав Инночку.

На него страшно было смотреть: она знала, как любит он её и особенно дочку. Но в то же время любил и покой. Что ему надо было: он был совершенно не прихотлив в еде – лишь бы была горячая картошка с селедкой, любой, даже пусть ржавой, и с луком; отдых после работы с газетой дома на диване. Его абсолютно устраивало отдыхать летом где-нибудь на даче, что было вполне по карману: он и там почти не ходил с ними на речку или в лес – находил всегда партнеров и играл в преферанс по маленькой.

Её знакомые удивлялись: как такая интересная, красивая женщина может допускать, чтобы муж не обеспечивал ей подобающую жизнь. Много нашлось бы таких, которые сочли бы за великое счастье сделать это – даже при том, что у неё ребенок.  А она даже в мыслях не допускала уйти от мужа: знала, как страшно любит его их дочь; да и сама, все-таки, тоже любила его – веселого, доброго.

Но постепенно становилось всё обидней, что она вынуждена вести такую убогую жизнь. Смешно сказать: когда она появляется в гостях в том лучшем, что у неё хоть есть, с помадой на губах и маникюром, с доставшимся от матери колечком, она всегда производит фурор. А если бы она была одета, как  некоторые другие: в каракулевом манто, заграничном костюме и модных туфлях, с дорогими кольцами на руках, серьгами и колье или ниткой натурального жемчуга на шее?

А Инночка: почему ей когда-то должны отказывать в шоколаде, пирожном или мандаринах, в игрушках, когда она просит – она же ребенок: ей хочется. Почему в доме не может быть пианино: учить её музыке?

И почему не может в доме стоять хорошая дорогая мебель, а не то, что стоит сейчас: дешевое старье? И чтобы была красивая посуда, стояли хрусталь и всякие безделушки, которые можно купить в комиссионных магазинах?

Почему? Почему? Она начала толкать его: это – не деньги, что ты приносишь домой – я не смогу так всю жизнь жить. Но почти все так живут, возражал он. Именно, почти – не все, отвечала ему она: посмотри, как живут некоторые. Да, но они занимаются тем, за что могут и по головке не погладить. Ну что ж, тогда сказала она ему, попробуй что-нибудь другое.

И он попробовал: устроился еще на одну работу. Ну, и что: жить стало легче, но всё равно, далеко не так, как хотелось, а уставал он страшно. Уже не читал свою газету на диване – потому что на это не было времени. В воскресенье летом на даче больше не играл с соседями в преферанс – ложился в гамак или на подстилку на траве сразу после завтрака и спал до самого обеда и потом то же самое после него. И в постели с ним ей уже не было хорошо как прежде – он был слишком усталый. Становилось ясным, что это не выход из положения.

 

И опять она взялась за него.

– Ну что ты от меня еще хочешь: ты же видишь, что я и так делаю всё возможное, – отвечал он.

– Марик, я вижу другое: что ты делаешь не то. Посмотри, на что ты стал похож: ты же и меня теперь редко хочешь.

– Лизонька, но я же так устаю.

– В том-то и дело. А живем, всё равно, хуже тех, о ком мы тогда с тобой говорили.

– Тогда придется выбирать: при спокойной жизни большие деньги иметь невозможно.

– Я думаю: ты преувеличиваешь.

– Я преувеличиваю? Посчитай, сколько из них посадили.

– А ты сравни с тем, скольких не посадили и до сих пор продолжают жить припеваючи.

– До поры до времени. – Разговор закончился ничем.

          Но она уже не отступала от мужа: снова и снова возвращалась к этому разговору. Только он не сдавался.

– Марик, ты же мужчина: ты – обязан – как следует обеспечивать свою семью.

И когда она увидела, что эти разговоры не помогают, поставила ультиматум. Он молчал тогда целую неделю, а потом сказал:

– Ладно – только не уходи от меня. И пусть будет, как будет.

          Она обняла его тогда:

– Я знала: ты любишь нас – ты сделаешь для нас всё. – Она была очень ласкова с ним и не говорила об этом в тот вечер больше ни слова.

Но на следующий день предложила ему уйти со второй работы. На третий встретила его сюрпризом: была одета в новое, очень шедшее ей платье с глубоким вырезом на груди и новые же туфли на высоком каблуке, тщательно причесанная и накрашенная, с новым маникюром. На шее жемчужное ожерелье, спускавшееся на приоткрытую грудь. Он уставился на неё ошеломленно.

– Лизка, ты чего это, а?

– Марик, ну как я?

– Ты? Ты... А ну, немедленно раздевайся!

– Это еще зачем? А-а! – догадалась она. – Попозже – непременно. А сейчас скажи: как я выгляжу?

– Просто неотразимо.

– Вот! Это-то и нужно. Теперь представь себе, что ты – это не ты, а другой, которого ты пригласил к себе на обед или на ужин, причем без жены. И мы сидим втроем, обедаем или ужинаем, разговариваем и я прошу между делом тебя, другого, помочь моему мужу устроиться туда, где можно иметь столько, чтобы хватало на жизнь, а не на прозябание. Отказал бы ты, другой, мне?

– Вряд ли: уж очень ты красивая!

– Вот именно! Женская красота – это же мощное оружие: вот и используем её для дела.

– И они будут все любоваться этим? – он показал на её полуоткрытую грудь. – Я хочу только сам.

– Подумаешь: её от этого не убудет. Пусть любуются – для нашей с тобой пользы: ты же будешь потом не только, – она поцеловала его.

– А сейчас можно? – он протянул к груди руку.

– Нет: когда сниму платье – оно не такое дешевое.

– Где ты всё это взяла?

– Купила в комиссионных. Потратила почти всё, что ты мне дал: придется у кого-то занять пока. Я уже подумала, как нам сэкономить, потому что нам потребуются деньги на эти приемы и купить кое-что из посуды: не будем снимать дачу в этом году.

– А ребенок как же?

– Срочно устрой в садик от твоей работы: пусть поедет с ним на дачу, а мы займемся приемом нужных людей. Через месяц все их жены укатят отдыхать на юг, и можем начать.

– Гениально. А Иннуся спит уже?

– Наверно, – она подошла, заглянула за ширму. – Спит: посмотри на неё.

          Он подошел и несколько минут смотрел на сладко спящую дочь. Потом повернулся к ней:

– А теперь разденься, прошу тебя.

– Но ты же еще не ужинал!

– Потом!

          И она не стала возражать: покорно осторожно сняла новое платье и аккуратно повесила его на ширме. Потом медленно подошла к нему, обняла руками за шею и прижалась к нему грудью:

– Наконец-то мы заживем с тобой, Марик – по-людски!

         

Так и получилось. Гостей приглашали по одному, и она встречала их в том самом платье при полном параде. На столе были всяческие деликатесы, которые после ухода гостя тут же убирались: сами они потом съедали только то, что уже не годилось подать гостю. Обязательно стояла водка или хорошее вино – в зависимости от  того, что пил гость: они точно знали, кто что. Она купила специально новую камчатную скатерть и салфетки, приличные тарелки, вилки и ножи.

Отсутствие жены позволяло гостю говорить ей комплименты, в ответ на которые она озаряла его неотразимой улыбкой. Они пялили глаза на её приоткрытые груди и таяли: готовы были обещать ей что угодно. Но она просила только помочь её Марку Анатольевичу нормально устроиться. А после ухода гостя Марк хотел её еще сильней, чем обычно.

Вскоре он сказал ей, что вечером он должен пойти в ресторан – без неё: там за ужином они смогут обо всем договориться. Она сама отгладила его костюм и рубашку, начистила до блеска ботинки, подобрала галстук. Когда он уходил, отдала ему с собой все деньги, что были дома.

          Он вернулся домой на такси, хорошо под шафе. Она сама помогла ему раздеться, сняла с него ботинки и помогла лечь. Но он откинул одеяло и сел на кровати.

– Лизонька, подойди сюда.

          Она подошла и спросила:

– Договорились?

– Да! Завтра буду подавать заявление об уходе.

– Ты сам платил за всех?

– Конечно: как ты говорила.

– Молодец! – она поцеловала его. – А теперь спи.

– Лизонька...

– Что еще тебе?

– Разве мне ничего не полагается за это?

– Опять ты за свое! – засмеялась она.

         

Жизнь их круто изменилась. Появились деньги – и появилось всё. Она обставила комнату красивой мебелью. Оделась с ног до головы: купила себе шикарное каракулевое манто, о котором так мечтала; накупила и нашила у портнихи платьев, костюмов; приобрела достаточное количество красивых туфель и тонких чулок. Одела и его как надо – это требовалось и для дела. Стала одевать как куколку Инночку, перестала отказывать ей в игрушках, фруктах, сладком. Стала потихоньку покупать золото и камешки.

          Отдыхать стали ежегодно в Крыму, в одном и том же месте и у одной и той же хозяйки. Она же и готовила им, причем как! А они могли хоть целый день проводить на пляже или в саду у хозяйки, среди винограда и фруктовых деревьев. Она с Инночкой уезжала туда еще в мае и возвращалась где-то в сентябре – вместе с некоторыми из жен его деловых друзей. Он приезжал к ним туда на месяц в отпуск.

          За несколько лет до войны купили Инночке пианино. Учительница приходила заниматься с ней к ним домой, но Инночка не проявила большого желания учиться играть. Поэтому пианино продали, а на этом месте поставили трюмо, которое она уставила фигурками из саксонского фарфора.

Он приносил в дом деньги – распоряжалась в нем она. Но она поставила, что его интересы должны в их семье неукоснительно удовлетворяться. Он любит селедку, а не икру, как она и Инночка? Хорошо: для него дома всегда есть селедка – самая лучшая. Для него же покупался гусь, топился жир, и делались шкварки. Он хочет выпить пару рюмок перед обедом? Пожалуйста: стоит в буфете водка и коньяк, и еще несколько бутылок разного хорошего вина, которое сам он редко пьет – просто на случай, если кто-то должен придти.

А приходят весьма не редко, и она никогда не против, хотя обычно всегда, когда пьют, накурят в комнате так, что после их ухода приходится долго проветривать: ребенок же спит в ней. Только требует, чтобы он позвонил по телефону, который им тоже не бесплатно установили: предупредил ее, сколько человек будет, кто – и когда их ждать. Уже хорошо знает вкусы тех, кто часто у них бывает, и старается поставить на стол именно то, что они любят. Успевает одеться и подмазаться к их приходу и встречает гостей чарующей улыбкой. Ей не всегда приятен визит гостей, но что поделаешь: для дела необходимо.

По той же причине не возражает и когда он идет к кому-то домой или с кем-то в ресторан и приезжает на такси домой очень тепленький: раздевает и укладывает его, а утром помогает привести себя в порядок. И никакого недовольства или сцен по этому поводу: и ему самому надо разрядиться, и для дела, опять же, тоже.

Также, никаких скандалов, если целую ночь играет у кого-то в преферанс – теперь уже по крупной – и проигрывает время от времени довольно большую сумму. Что ж: это нормально в той среде, где он теперь вращается, – и он может себе это вполне позволить.

Изменял ли он ей? В трезвом виде, скорей всего, нет; а в не – кто его знает? Несколько раз было, что он начинал к ней ни с того ни с сего усиленно подлизываться и покупал какой-нибудь дорогой подарок. Она не пыталась проверять свои подозрения: не было заметно, что он хоть на какое-то время охладевал к ней. В конце концов, даже если что-то и было – не смылится: ведь измена мужа – всего лишь плевок из дома. Скорей всего – если это, опять же, было – это только лишний раз убеждало его, что лучше его жены никого нет.

А как насчет плевка в дом? Она очень не любила про это вспоминать – но это было сделано исключительно для него же: он до сих пор не знает, почему получил бронь в начале войны. Но он таки остался благодаря этому жить – брат его, отец Ляли, погиб.

Их эвакуировали на Урал с заводом, где он работал. Завод стал выпускать там военную продукцию, и их поэтому неплохо снабжали: они получали хорошие дополнительные пайки, поэтому им пришлось продать или обменять на продукты не слишком много вещей.

Когда вернулись в Москву, их комната оказалась занятой, и они почти полгода прожили у Миррочки. Комнату, наконец, освободили, и они переехали к себе, прихватив с собой и Лялю, потому что Миррочка угодила тогда в больницу с тяжелым нервным расстройством. Ей тогда пришлось часто ездить туда, возить из дома еду и чуть ли не насильно впихивать её в Миррочку.

          Ту выписали из больницы не скоро и дали инвалидность I группы; она была очень слабая, и её пришлось держать у себя. Постепенно стала приходить в себя, потом начала в чем-то помогать ей, и так и привыкла: до сих пор большую часть времени проводит у них и делает по хозяйству почти всё, так что ей самой теперь нет необходимости портить маникюр, моя посуду.

Миррочка и готовит прекрасно, и убирает в квартире; когда надо, ищет в магазинах и отстаивает в очереди за нужными ей или Инночке вещами. Конечно, всё это не совсем бесплатно: Марк дает ей каждый месяц деньги – Ляля ведь его родная племянница. Она отдает им также свои вещи: для Миррочки и Ляли. Отдавала раньше и Инночкины вещи, но Ляля стала намного полнее Инны, ей они теперь не годятся.

          Вообще, то, что существует Миррочка в их доме – страшно удобно. Благодаря ей она может только заниматься собой и Инночкой, ходить к портнихе и в ателье, по магазинам и комиссионкам, заниматься приемом гостей Марка и бывать в гостях с ним. Миррочка с полуслова угадывает её желания, и для неё слово её, Лизы, закон. Но, все-таки, она себе на уме.

          А Лялька – та, вообще, пройдоха: нахальная девка. Но шустрая – это у неё не отнимешь: любую вещь достанет хоть из-под земли когда надо и билеты на любой спектакль в какой угодно театр. Внешне, конечно, куда ей до Инночки, но, вообще-то, мордочка неплохая: главным образом, волосы хорошие и глазенки живые. Еще и подкраситься великолепно умеет: делает это и ей с Инночкой. Еще бы шить умела, так цены бы ей не было.

Но смех и грех: переняла – паршивка – у неё манеру демонстрировать свою грудь. Подглядела, как действует это на мужчин. Хотя приоткрывает порой, пожалуй, чуть многовато – будто приглашает не только заглянуть в вырез, но и засунуть туда руку. Вообще-то, грудь у Ляльки – как и попка – неплохая, аппетитная: почти такого же размера как у неё самой. А у Инночки – маленькая, но, к счастью, это теперь модно; но наверно, за такую, как у неё и у Ляльки, мужикам мысленно подержаться интересней.

 

          Ей казалось, что они имеют почти всё: одеваются по последней моде; питаются исключительно с рынка, фрукты не переводятся в любое время года, холодильник набит деликатесами. Обменяли свою комнату – с солидной доплатой, конечно – на большую, с высоким потолком и большими окнами; обставили её ничуть не хуже других их круга. Большие ковры на стенах и на паркетном полу; дорогие хрусталь и безделушки, в шкатулках украшения: серебро, золото, платина, бриллианты и другие драгоценные камни. Великолепные сервизы и столовое серебро. И дача неплохая – тоже не хуже, чем у других; но по курортам ездить продолжают. Без конца гости у них или они в гостях.

Конечно, существуют люди, имеющие куда больше: она знала о них понаслышке, но никогда не видела. Но дела, которые они крутят, слишком опасные: за них, случалось, получали уже не срок, а высшую меру. И так достаточно того, что они имеют, да и Марк на такой риск не пойдет, даже если бы решилась она: не тот человек – на больше того, чего она добилась от него, он не способен. Да и что еще ей нужно? Так думала она – до появления Захара.

Она подумала, что он старше, когда первый раз увидела – наверно, из-за его комплекции. Но ему было всего тридцать пять. Он сразу понравился ей: энергичный, подтянутый, тщательно и со вкусом одетый.

Вскоре она с Марком побывали у него дома. У него была своя отдельная квартира – не комната в коммуналке, как у них. Набитая антикварной мебелью, с картинами в золоченых рамах на стенах, множеством всяких статуэток. Настоящий старинный гобелен в спальне, саксонские сервизы. Ванна из серо-розового мрамора. Сказка просто! Её комната, её гордость, впервые показалась такой убогой рядом с тем, что показал он.

А жены у него не было: значит, он сам – без подталкивания, которое потребовалось её Марку, сумел создать всё себе. Это настоящий мужчина: её идеал!

На прощание он подарил ей изумительной работы серебряный браслет. Потом пригласил их обоих вместе с дочерью на послезавтра в “Метрополь”.

 

          Они сидели там, одетые обе с ног до головы как королевы. Сверкали её золотые серьги с александритами, нитки ожерелья из натурального жемчуга на шее и несколько колец с прекрасными камнями на её холеных, ухоженных пальцах; чернобурка на плечах, прикрывающая большой вырез платья. На Инночке украшений поменьше: платиновые сережки с небольшими бриллиантами, тонкая золотая цепочка поверх закрытого до горла шерстяного платья, золотые часики и серебряный браслет, подарок Захара.

– Вы совершенно ослепительны сегодня, Елизавета Михайловна, – сказал Захар. – Но ваша дочь затмевает даже вас.

– О, спасибо, Захар! – ответила она, положив свою ладонь на его. – Вы замечательно сказали: лучшего комплимента, чем этот, для меня не может быть.

          Пустой соседний столик неподалеку от них вскоре заняла компания из четырех мужчин, двое из которых издали помахали Захару, здороваясь. Они все четверо подошли к ним незадолго перед тем, как подали горячее. Двое более молодых из них, спросив разрешение, пригласили её и Инночку танцевать, а двое остальных попросили Захара познакомить их с Марком и уселись на освободившиеся места.

          Они встали, когда кавалеры подвели её и Инну к столику после танца.

 

          Захар влил живую струю в дела, и уже через короткое время Марк стал приносить ей ощутимо больше. Потом еще больше. Она еще больше восхищалась Захаром. Где он был раньше?

Правда, порой возникали заторы: Марк не хотел давать делать то, что предлагал Захар, и тогда тот обращался за помощью к ней. Она слишком хорошо знала, как можно воздействовать на мужа, и он, в конце концов, обязательно уступал ей. За исключением нескольких случаев, когда он смог убедить её, что это слишком небезопасно.

Она помогала Захару не только из-за себя. Быстро увидела, насколько нравится ему Инночка. Это же великолепный вариант: такой муж! Он и не скрывал свое желание: специально пригласил её к себе без Марка – показал кое-что, что было припрятано у него для его будущей жены, и спросил, не будет ли она против того, чтобы ею стала её дочь. Еще бы быть против: чтобы Инночка получила такого мужа, за которым будет как за каменной стеной, и в придачу сразу всё это несметное богатство!

И с того дня Захар начал активно ухаживать за Инной. Водил в театры и самые лучшие рестораны, делал безумно дорогие подарки. Но Инночка воротила нос: он ей казался старым и не слишком интеллигентным. Просто избалована общим вниманием мальчиков – из-за её красоты, хотя по-настоящему почти еще ни с кем не встречалась: многих отпугивало, несколько дорого она одевалась. Пусть себе пофыркает: поймет, в конце концов, что он такое, и тогда...

 

 6

 

Но встречаться с этим студентом, соседом Новиковых, ни к чему. Ну, моложе он, интеллигентней и, пожалуй, действительно внешне интересней Захара – но совершенно не то, что её нужно. Просто, она еще не понимает, что такое в действительности Захар. Но поймет ли вовремя? Чем черт не шутит!

Так что нечего было приглашать этого парня к себе. Марку что, просто не с кем было выпить? Не мог Захара позвать? Надо его образумить, раз сам не понимает!

...Но получилось, не как она ожидала.

– Лизочка, дорогая моя, боюсь, что это ты не всё понимаешь. Я не хочу, чтобы она стала женой Захара. Не хочу! Не тот он человек.

– Он? Да он на голову выше и тебя и всех других. Не такой трус, как вы – поэтому уже и имеет столько.

– Лизочка, постарайся понять, родная моя: не трусы мы – просто осторожны. Мы ведем жизнь, когда над нами все время всегда висит, что это в один прекрасный момент может кончиться – заберут и посадят.

– Но ты же видишь, что этого не происходит.

– Именно потому, что мы осторожны. Наши дела, хоть и позволяют нам довольно неплохо жить, всё же не настолько крупные, чтобы ОБХСС быстро обнаружила их. А за крупные дела можно загреметь очень быстро и на слишком хороший срок. Так что: тише едешь, дальше будешь. А Захар далеко не всё понимает, как мне кажется. И чересчур азартен: поэтому готов слишком крупно рисковать. Он кое у кого из наших начинает вызывать опасения. Думают, что мне следует как можно скорей с ним расстаться, пока он не успел натворить нам всем дел.

– Без него, что вы стоите? Я не позволю тебе это.

– Ох, Лизонька, солнышко мое: не вмешивалась бы ты в наши дела.

– Ну да: если бы я так делала бы, прозябали бы мы по-прежнему на одну твою несчастную зарплату. А сейчас что ты хочешь: чтобы наша Инночка, которая привыкла, что ей только птичьего молока не хватает, выскочила замуж за этого нищего студента, который никогда не обеспечит её как надо?

– Почему? Я Виктора расспросил о нем: он о нем говорит только хорошее. Женя способный очень: учился всегда прекрасно, несколько языков знает, руками очень многое умеет делать. И кроме головы попа тоже неплохая: усидчив, очень работоспособен.

– И сознательный комсомолец!

– Не смейся! Пойми: он очень перспективен.

– Чем?

– Его же после института сразу примут в аспирантуру. Три года, и он кандидат технических наук – минимальный оклад две восемьсот.

– Ты без всякой степени сейчас имеешь много больше.

– С проблемой загреметь. А он будет доцентом, а может и профессором: жизнь без страхов – при том, что и деньги могут быть не меньшие. Самая культурная, интеллигентная среда.

– А пока твой Женя не стал еще кандидатом – на что он её будет содержать: на свою  аспирантскую стипендию? Ведь нашей Инночке много чего надо.

– А я на что, Лизонька? Что я им не дам? Хватит у нас как-нибудь.

– Хватит меня уговаривать! Я не разрешала ей видеться с ним и не разрешу дальше.

– Забыла, видимо, к чему это приводит. И чья она дочь: не забывай, она вся в тебя. Что: я нравился твоим родителям, а? Нам же тоже приходилось встречаться тайком. Помнишь, да? – он обнял её.

– Это просто по молодости: глупая еще была.

– Очень жалеешь, что вышла за меня?

– Дурачок! Ни о чем я не жалею: я же полюбила тебя – потому и вышла. И сейчас люблю: ты ведь всё такой же – веселый и добрый.

– Я тебя тоже люблю, ты знаешь. Но прости: Инку я люблю еще больше. И прошу тебя: не мешай ей встречаться с хорошим парнем.

          Она видела, что дальше спорить бесполезно. А может быть, оно и лучше так: пусть встречаются. Пусть он приходит к ним. Пусть она бывает у него. Пусть узнают друг друга, какие есть на самом деле, а не какими кажутся в романтической обстановке нечастых тайных встреч.

          А Захар? Если он, действительно, любит, как Марик любил и продолжает любить её, пусть сумеет добиться Инны.

 

          То, что Елизавета Михайловна разрешила Инне встречаться с Женей, еще не значило, что она собиралась пустить дело на самотек. Захар не перестал быть в её глазах наилучшим вариантом будущего зятя, и надо было помочь ему.

          Она перебрала, кого можно использовать для этого, и почти сразу остановилась на Ляле. Не хуже Инны сообразила, почему Ляля неожиданно появилась у них во время его визита. Если он интересует её, то слава Б-гу: пусть злит Инну своим появлением, попытками кокетничать с ним – это только на пользу. Инна, не привыкшая сдерживаться в отношении Ляли и её матери, наверняка будет при этом не слишком выгодно выглядеть в глазах Жени. А из-за чего могут испортиться их отношения: оттого ли, что он её не устраивает или она его – ну  какая разница?

– Ляля, мне надо с тобой кое о чем поговорить, – начала издалека подводить она Лялю к этой тактике поведения.

– О чем, тетя Лиза?

– Я вынуждена разрешить Инночке встречаться с этим студентом. Но, сама понимаешь, я не в восторге от их встреч. Надеюсь, ты понимаешь почему. Она не соображает, что такой, как Захар, может встретиться только раз в жизни. Как мужчина он настоящий орел.

– Еще бы! Была бы я так красива, как она, и такой хотел, чтобы я стала его женой – неужели стала бы думать хоть минуту?

– Не понимает ничего – и не хочет понять.

– Может быть, ей это просто трудно: она же привыкла у вас получать всё сразу. Кривит нос, что он,  видите ли, не может и свободно болтать на любые темы – а подумала бы, когда ему было читать. Жене – да, было; но то, что уже сейчас даст ей Захар, Женя сможет очень и очень нескоро – если когда-нибудь, вообще, сможет.

– Не попробуешь как-то объяснить ей это?

– Ой, нет, тетя Лиза. Она не станет слушать.

– Да почему?

– Ей тогда показалось, что я заигрываю с ним – разозлилась страшно. И сейчас решит, что я говорю только из-за того, что Женя мне самой нравится.

– На самом деле – нет?

– Да как вам сказать? Притом, что такой жених, как Захар, мне абсолютно не светит, Женя не плохой вариант, наверно. Дядя Марик говорил, что он страшно способный и, потому, очень перспективен: сразу же после института попадет в аспирантуру. Но кандидатская степень ведь сама с неба не свалится – сначала надо сделать диссертацию, и чтобы поскорей, помочь ему всем, чем можно. Наверняка, я сумела бы это сделать, если бы была его женой.

– Чем помочь?

– Ну, освободить от необходимости подрабатывать: сама, как могла бы, постаралась обеспечить нам жизнь. Делала бы абсолютно всё по дому. Может быть, даже тапочки бы ему подавала. Вот! А потом – уж если бы защитился – пихала бы, чтобы занялся докторской.

– Эк ты замахнулась! Докторской!

– А почему нет? Как говорится, плох тот солдат, который не носит в своем ранце маршальский жезл. Ради того, чтобы стать женой профессора, стоит и потрудится. Так даже интересней. Как я знаю, вам тоже не совсем само всё с неба свалилось.

– Но я и раньше любила твоего дядю.

– А почему вы думаете, что я тоже не полюблю его? Он ведь и недурен, и неглуп. И из него скорей всего получится весьма неплохой муж.

– Почему ты так решила?

– Да тетя Лиза, он же еще девушка. Мне тогда стало жарко, и я сняла жакетик: он не стал мне в вырез заглядывать, как некоторые (“Захар ваш, например”) – сразу же отвел глаза. Из таких, говорят, получаются самые преданные и верные мужья. (“Чистенький мальчик: еще не барался ни с кем.  Такому даже стоит дать авансом – без всякой опаски: он тогда уж точно женится на тебе, и можешь спокойно прожить с ним всю жизнь и не бояться, что он когда-нибудь изменит или бросит тебя. Скорей я ему изменю, если очень приспичит; только  если это случится, я сделаю всё по-умному – так, что никто в жизни не узнает и не догадается. А может, и без этого обойдется – смотришь, и полюблю его. Почему нет: приятный парень и смотрится как неплохо. Такой не для такого говна, как ваша Инночка: с ней он так еще хлебнет горя”.)

– Значит, и тебе выгодно, чтобы они перестали встречаться. Попробуй, все-таки: поговори с ней.

– Нет, тетя Лиза: абсолютно дохлый номер.

Они замолчали. Потом Елизавета Михайловна сказала тихо:

– Тогда вот что. Будем пробовать другое. Ты говоришь, Инночка разозлилась тогда на тебя. Так...

– Еще как! – перебила её Ляля. – Вы же знаете, как она в таких случаях разговаривает и со мной, и с мамой.

– И это на глазах у Жени?

– Конечно.

– И как он реагировал?

– Похоже, его это смутило.

– И замечательно! Так и действуй: зли её – по-умному только. Меня меньше всего волнует, если он подумает, что она злая, глупая – какая угодно. Даже больше устраивает, если он первый не захочет с ней больше встречаться: ей тогда уже не придется самой выбирать. Поняла?

– Понять-то поняла, тетя Лиза, только...

– Ну, ничего – потерпите немного: и ты, и твоя мама. Не беспокойся: я в долгу перед вами не останусь. Да это может оказаться и в твоих интересах тоже.

– Так! И я могу при Жене показать, что я знаю что-то лучше её?

– Разве ты знаешь что-то лучше её?

– Ну, в театрах я бываю чаще. На выставках еще. Музыку я, правда, знаю хуже, чем она, – соврала Ляля, чувствуя, что правда начинает задевать теткин гонор. “Ваша Инночка только строит из себя умную, а что, по сути, она знает: верхушек лишь нахваталась. А я и без её возможностей в театрах раз в десять больше бываю”.

– Ладно: можешь. Но только не перегибай слишком палку.

– А то я не знаю, тетя Лиза!

 

– Женя, тебя к телефону! – позвала из коридора Тамара. – Елизавета Михайловна, – добавила она шепотом.

– Алло!

– Здравствуйте, Женя! Это Елизавета Михайловна, Инночкина мама. Вы не ожидали, я понимаю, что я вам буду звонить, но это так. Скажите, вы свободны сегодня?

– Не совсем: уезжаю на практику завтра – вот, собираюсь сейчас.

– А: понятно. Но всё же, если возможно, вы не сможете провести сегодняшний вечер с нами? Марк Анатольевич опять хочет чем-то удивить вас. Сможете? Мы все трое очень хотим, чтобы вы пришли.

– Спасибо: смогу . В котором часу?

– Чем раньше, тем лучше. А то мой муж уже слюной исходит.

– Хорошо. Я постараюсь. – Очень кстати, что брюки и рубашки, собираясь в дорогу, только что погладил.

          Он быстро почистил туфли и оделся. Пошел к “Белорусской”: взял торт “Сказка” в угловой кондитерской и букет сирени около вокзала.

          Дверь ему открыла сама Елизавета Михайловна. Марк Анатольевич и Инна стояли в дверях комнаты, улыбаясь. Из коридора выглядывала Мирра Ефимовна.

– Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Какой же вы молодец: так быстро доехали.

– Здравствуйте, Елизавета Михайловна! Здравствуйте, Мирра Ефимовна! Здравствуйте, Марк Анатольевич!

– Жень, а со мной когда поздороваешься? – делано капризным тоном произнесла Инна.

– Just a minute. I did so only because I think you are the youngest of all here. Good afternoon, my lady. How are you?

– Excellent, thank you, sir. It is a miracle that my mother has agreed to our dating, isn’t it?

– O? I think so, too.[16]

– Эй, молодежь! Ну-ка, переведите, о чем вы сейчас говорили?

– О чем надо, папочка! Хочешь знать, учи английский.

– А это вам, – спохватился Женя, протягивая букет и торт Елизавете Михайловне.

– Спасибо. О, как чудесно пахнет! Миррочка, поставь, пожалуйста, сирень в вазу.

– Сейчас, Лизочка. Сейчас, дорогая.

– Что же вы стоите, Женя? Проходите в комнату. – Сегодня она рассматривала его очень внимательно.

А правда, очень неплохо смотрится: ростик хороший, широкие плечи и выпуклая грудь; мускулистые руки выступают из подвернутых рукавов белой рубашки. Одет только весьма скромно, особенно туфли – но зато очень аккуратно: наглажена рубашка, острые стрелки брюк. Очень интеллигентное, приятное лицо с темными добрыми глазами.

          Что-то неуловимо сходное с Марком, когда был молодым. Кажется, понятно, почему Инночку потянуло к нему. Он, конечно, внешне привлекательней Захара. Но тот таки Захар – не бедный молодой студент!

– Женя, редьку и яйца с гусиным жиром женщины нам приготовили. Сами они это почти не едят. А гуся сегодня не будет – зато фаршированная рыба есть и еще фломен цимес. Знаешь, что такое?

– Еще бы! Жаркое с черносливом.

– Тоже давно не ел?

– Это моя тетя по праздникам готовила. А сейчас я ем у мамы моего друга.

– У Фрумы Наумовны? – спросила Инна. – Саши и Сони мамы?

– Они евреи? – спросил Марк Анатольевич.

– Да.

– Но у тебя и русские друзья, Инна сказала.

– Конечно. Почему нет? Они же не антисемиты.

– Нет?

– Нет, конечно. В пятьдесят третьем Гродовы нас собирались спрятать от выселения, рискуя быть арестованными за это. И Юра Листов должен был помочь нам выбраться из тайника в этом случае. Он вначале даже хотел переправить меня и мою тетю к своей матери в деревню.

– Юра из деревни? – удивилась Инна. – Не может быть!

– Да. И его мать уборщица в клубе.

– Ну да? Он же такой умный, столько знает: вам всем не уступит.

– А почему он должен уступать? Прочел он никак не меньше нашего.

– Всё равно, как-то не верится: Юра – деревенский! Правда, одевается не лучшим образом – как и  вы все почему-то впрочем. Даже Гродовы, как ни странно. Мне надо будет вами заняться.

– Женя, а идиш ты знаешь? – перебил её Марк Анатольевич.

– Я на нем начал говорить – раньше русского.

– Да? – и он стал говорить по-еврейски.

Женя свободно отвечал ему: Елизавета Михайловна и особенно Миррочка одобрительно глядели на него.

– О чем вы говорите? – с нетерпением спросила Инна.

– О чем надо, дочечка! Хочешь знать, учи еврейский.

– Ну, хватит: пошли лучше за стол.

         

Марк Анатольевич налил рюмки: водки Жене и себе, а женщинам портвейна “Массандра”. Но выпить они не успели: раздался телефонный звонок. Елизавета Михайловна встала:

– Ляля обещала позвонить мне: насчет билетов в Вахтангова.

          Она ушла к телефону.

– А, Ляля. Наконец-то, – послышался её голос из коридора. – Ну, как? Ага, ага! Прекрасно. Ты молодец. А когда привезешь? А почему? Не поняла: тебе еще заниматься надо? Ну, так если в голову больше уже не лезет, приезжай давай – заодно и билеты привезешь. Что у нас делать? Посидишь, выпьешь немного, поешь: у нас сегодня фаршированная рыба и жаркое с черносливом – ты же любишь. А, нет – только Женя. Давай приезжай.

– Ляля сейчас приедет. Достала нам билеты в Вахтангова.

– Опять несет её нелегкая, – скривилась Инна, не стесняясь присутствия Миррочки. Та насупилась и опустила голову.

          Женя нахмурился, и Елизавета Михайловна, сразу заметив это, принялась отчитывать дочь:

– Опять ты за свое: прямо перед Женей неудобно. Она же твоя единственная сестра: кто у тебя еще есть? Представляете, Женя: мы с ней даже не спорим почти, – она положила руку на плечо Миррочки, – а эти две козы без конца бодаются. Просто не знаю, что делать. Я извиняюсь за неё: и перед Миррочкой, и перед вами.

          Инна закусила губу: лицо её стало злым и уже не казалось красивым.

– Лизочка, не расстраивайся, пожалуйста. Ну, молодые, горячие: что с них взять. Пройдет с возрастом, я надеюсь. Не волнуйся только! – со смиренным видом произнесла Миррочка.

– Ну ладно – хватит: всё! Дайте спокойно нам выпить. Давай, Женя: лехаим!

– Правильно, Марик: что расстраиваться из-за ерунды. Женя, давайте вашу тарелку: я положу вам всего.

          Вскоре раздался звонок: пришла Ляля.

– Ой, тетя Лиза, как я устала! Но послезавтра уже последний.

– Ладно, потом поговоришь. Иди, садись, а то скоро будем подавать бульон.

          Лялька была одета скромненько: недорогая блузка, застегнутая до горла и завязанная темной ленточкой; обыкновенная юбка, туфли на низком каблучке. Ни капли косметики, неяркий маникюр; даже ни одного кольца на руке. Эдакая милая, скромная девочка. Но глухо закрытая блузка туго обтягивала её грудь, эффектно подчеркивая форму. “Вот чертенок: самый лучший лифчик наверняка надела. Что-что, а как надо одеться, очень соображает: моя школа!” И простенькая с виду юбочка пошита так, что подчеркивает её таки неплохую фигурку и круглую попку. “Молодец, девка: одела как раз то, что надо!”

          Ляля первым делом чмокнула дядю.

– Здравствуйте, Женя. Инн, привет. Ты что такая?

– А тебе какое дело?

– Ой, на это у меня совсем нет сил: умоталась вдребезги. Женя, а вы уже отстрелялись?

– Да, совсем: завтра на производственную практику уезжаю.

– Далеко?

– На Урал.

– Надолго?

– Семь недель.

– Ого! А отдыхать потом куда поедете?

– Никуда. Я летом стараюсь подработать.

– Вот это я понимаю!

– Ешь лучше: все ждут тебя. Налить чего-нибудь? – поторопила её Елизавета Михайловна.

– Ага: вина. – Она выпила и стала быстро есть.

          Когда накладывалось второе, спросила Женю, в каких театрах он любит ходить. Женя слегка покраснел: в театрах бывал не часто – денег у ребят, кроме Ежа, было не густо.

– Я достаю билеты у распределителей: с небольшой наценкой, а иногда и без – если они горящие. Кое-когда даже за неполную цену – когда им почему-то уже нельзя сдать их: тогда хотя бы не всё потерять. Для нас, бедных студентов, это самое оно. Места, конечно, где-нибудь на галерке: но наш брат всегда там сидел.

Она говорила не всю правду: тетка предложила доплачивать разницу между тем, за сколько она будет приобретать их, и за сколько предлагать Жене и его друзьям – а откуда она узнает, за сколько она приобрела. Можно будет и набавить.

– Если надумаете, позвоните тете Лизе. А она мне через маму передаст. Мне только свои телефоны запишите, куда позвонить, когда дешевка на неплохие спектакли подвернется.

– Спасибо, Ляля, но это уже, когда вернусь.

– Вся ваша компания завтра разъезжается?

– У одного практика в Москве: у Ежа.

– Он колючий?

– Кто?

– Еж ваш.

– А! – он понял. – Мы так Сережу зовем. – Он записал ей телефон Гродовых.

– Вы его предупредите только, чтобы знал, кто я, когда позвоню.

– Хорошо. У нас, кстати, еще младшенькие есть: брат Сережи и сестра Саши, Антоша и Сонечка. Вот они в театрах чаще нас бывают. Билеты покупает Антошка – говорит: “Я кавалер: я и плачу”.

– Забавно.

          Но как только она попробовала заговорить о какой-то постановке, тетя Лиза толкнула её под столом ногой. Она поняла, и замяла разговор. По виду Инки и так можно было догадаться, что она злится уже давно: было опасно злить её еще больше. Да и наверно, она уже достаточно показала себя сегодня перед Женей.

 

 

Продолжение

 


[1] Танго “Брызги шампанского»

[2] – Благодарю вас, мисс. (англ.)

[3] – Ты хорошо говоришь по-английски? (англ.)

  – Да, почти свободно. Могу говорить по-немецки и французски тоже. И на идиш. А ты? (англ.)

[4] – Да. Понимаю, но её сейчас нет. Как дела? (англ.)

[5] – Конечно. (англ.)

[6] – Да, понимаю. (англ.)

[7] – Это всё вранье. Я им совершенно не верю. Ты тоже? (англ.)

[8] – Да, сэр. (англ.)

  – Почему?

  – Да, мне это нравится.

[9] – Тебе это неприятно? (англ.)

[10] Еврейский тост: «За жизнь!»

[11] Благодарю, сэр: вы очень добры. (англ.)

[12] – Это мое личное дело. (англ.)

[13] – Джентльмены, можно мне представить вас Инне? (англ.)

    – Конечно, сэр. Будет большим удовольствием для нас познакомиться с такой невероятно красивой леди,

    – О, благодарю вас, сэр: вы очень добры,

[14] Индийское приветствие: поклон со сложенными перед грудью ладонями.

[15] девушка (англ.)

[15] – Минутку. Я не поздоровался лишь потому, что думаю, ты самая молодая из всех здесь. Добрый вечер, миледи. Как дела? (англ.)

   – Превосходно: благодарю вас, сэр. Это же чудо, что моя мама согласилась, чтобы мы встречались, да?

   – Тоже так считаю.

 

[Up] [Chapter I][Chapter II] [Chapter III] [Chapter IV] [Chapter V] [Chapter VI] [Chapter VII] [Chapter VIII] [Chapter IX] [Chapter X] [Chapter XI] [Chapter XII] [Chapter XIII] [Chapter XIV] [Chapter XV] [Chapter XVI] [Chapter XVII] [Chapter XVIII] [Chapter XIX] [Chapter XX]

 

Last updated 05/29/2009
Copyright © 2003 Michael Chassis. All rights reserved.