Борис Мир. Данэя. Часть V. Глава 46

На ракетодроме детского острова никого не было. О месте работы Евы Эя узнала там же по справочному компьютеру: в другой части острова, куда пришлось добираться аэрокаром.

На лужайке, как когда-то, босоногие дети в пестрых ситцевых трусиках делали с инструктором зарядку. Рядом, под деревом, сидела женщина. Повидимому, педагог – дожидалась конца зарядки, чтобы повести группу завтракать. Она не обращала внимания ни на садившийся аэрокар, ни на то, что Эя с Дочерью подошли к ней. Даже не повернула голову.

– Доброе утро! – поздоровалась Эя.

Женщина вздрогнула и подняла, наконец, голову. В глазах ее почему-то мелькнул ужас. Незнакомая.

– Эя?! – хрипловато спросила она.

– Ева! – Эя вдруг узнала ее – она была слишком не похожа на прежнюю Еву: осунувшаяся и худая, внешне много старше своих лет. Глаза – потухшие.

Было видно, что она в таком состоянии, когда ни о чем расспрашивать нельзя. А это так нужно сейчас!

"Спокойно!" – Эя напряглась: "Ничего: ты заговоришь."

– Это моя дочь. Ее зовут Дэя.

– Дочь... – в глазах у Евы что-то загорелось.

– Хочу показать ей детей на Земле. Ты поможешь?

– Да. Помогу, – глухо отозвалась Ева.

Она дала детям выпить сок и сразу повела в столовую.

Они завтракали там же, за отдельным столом. Ева угрюмо молчала, и Эя старалась ничем не выдать свое нетерпение.

– Поведи нас, пожалуйста, сначала к самым маленьким, – попросила она Еву, когда встали из-за стола.

– Замени меня, – сказала Ева помощнице-практикантке. И они пошли в ясли, к грудничкам.

– Маленькие! – широко раскрыла глаза Дэя. – Можно взять его на руки, сеньора?

– Только осторожно.

– Не бойся, Ева: она – все знает.

Кормилица передала Дэе младенца, и девочка бережно взяла его.

– Она держит умело! – заметила удивленно Ева.

Дэя крепко прижимала младенца к себе. Лицо ее побледнело, губы дрожали.

Ева молча посмотрела на кормилицу. Дэя отдала ей ребенка, подошла к матери. Голова ее была низко опущена.

– Что с тобой, девочка? – спросила еще ничего не понимающая Ева. Вместо ответа Дэя вдруг задохнулась рыданием.

– Малыш! Маленький! – прорвалось у нее сквозь плач. Ева схватила ее, прижала к себе.

– Не плачь, дочка, не плачь! Ну же! – Сумела успокоить ее – и только тогда отпустила. Повернулась сразу к Эе.

– Нам нужно поговорить! – глаза ее горели – это была снова прежняя Ева, с решительными, энергичными жестами.

– Очень нужно, Ева! Из-за этого я и прилетела.

– Пойдем: я сейчас не смогу сидеть – мне надо двигаться.

– А мне можно еще здесь остаться? – попросила Дэя.

– Если не будешь плакать. Да? – она ласково погладила девочку по голове.

– Не буду, – я обещаю.

– Ну, оставайся. Жди нас здесь. Когда проголодаешься, закажи обед: робот привезет его тебе в кабинет.

– Может быть, я пообедаю с ними? – Дэя показала на нянь.

– Нет, это – лучше не надо.

По мере того, как они удалялись от яслей, Ева все больше сникала снова. Но Эя не собиралась отступать, хоть первая и не начинала разговор.

– Хорошая у тебя дочка, – наконец произнесла Ева.

– Хорошая! И сын у меня тоже хороший. У меня с Даном.

– У тебя с Даном, – задумчиво повторила Ева.

– Я хотела тебе первой показать наших детей – в их появлении на свет есть и твоя заслуга. Но ты не навестила нас. Почему? Почему даже не отвечала на мои вызовы? Ведь ты дала мне свою пластинку.

– Много почему, как много! Сколько воды утекло с тех пор.

– Что случилось с тобой?

– А! Да ничего.

– Ты хотела поговорить.

– Пожалуй, передумала.

– Что с тобой?

– Со мной? Ничего. Просто устала от всего.

– От чего?

– Я же сказала: от всего.

– Ну-ка, – вдруг решительно заговорила с ней Эя: – расскажи мне! Все до конца.

– Что тебе рассказать?

– Что случилось с тобой: отчего ты стала такая.

– Кто дал тебе право требовать?

– Ты. Сама. Я – мать. Ты этого хотела.

– Хотела, – эхом отозвалась Ева.

– Ты и Лал. Ты ведь была его другом. На Земле не было никого, кто был бы ему по взглядам ближе тебя.

– Да: было. И нет больше. Прошло. Я уже теперь ничего не могу.

– Не смей так говорить!

– Ты уже даже кричишь на меня?

– Кричу! Почему ты думаешь, я – не должна кричать? Или ты уже забыла, почему рыдала дочка? Ты думаешь, я – спокойно смотрела на малышей? Разве – ты не знаешь?

– Знаю! Прости меня, – обняла ее Ева. – Да: я знаю – одного ребенка вы потеряли.

– Нашего Малыша, – Эя чувствовала, как охватывает ее слабость. Напряжением воли заставила взять себя в руки. – Ева, ты должна мне рассказать – все. Немедленно.

– Да, сестра. Садись. А еще лучше ляг на траву. Я сейчас. Только соберусь немного с мыслями. Не так-то легко начать. Я буду говорить не совсем связно, ты уж не обижайся.

Она села рядом.

–Вот так.

Вы улетели, когда мы только добились первых ограничений отбраковки. Мы – педагоги и врачи. Не все – только те, кто занимается детьми трех первых ступеней. На которых производится она – отбраковка.

И Лал был когда-то с нами. В самом начале. Но он хотел не только то, что мы. Лал высказался и против существующего использования неполноценных вообще, – и его никто не поддержал. Даже мы. Я тоже: не очень понимала, что он хочет. Его услали в Малый космос.

Дальше мы продолжали без него. Когда после обновления Дана он вернулся из Космоса, то в нашем движении уже не участвовал. Совсем. Не знаю, почему. Может быть, потому, что стал готовиться вместе с вами к полету туда.

– Ева, он нашел другой путь, – прервала ее Эя. – Во время полета туда он раскрыл нам глаза на все, что творится. Мы потеряли его там сразу же, и то, что он хотел, сделали уже без него. И будем делать дальше. Потом я расскажу обо всем. А теперь извини, что перебила тебя. Продолжай, пожалуйста!

– Подожди! Вы хотите того же, что хотел Лал?

– Да, Ева. Теперь это – главный смысл нашей жизни.

– Да вы понимаете, что это значит? Одни, – кто вас поддержит?

– Пока – только один. Может быть, еще кто-то, кого мы успели ознакомить с взглядами Лала.

– И кто он, тот один, который уже сейчас с вами?

– Ли, Ева. Твой Ли.

– Вы не понимаете, какой опасности подвергаете его!

– Понимаем. И он понимает. Но мы знаем и меру нашей силы. А Ли не боится опасностей. Кому, как не нам, кого он спас, сделав невозможное, не знать это? И я верю, что и ты будешь с нами.

– Я? Не знаю, – она снова сникала. – Прости, но мне теперь трудно говорить.

– Нет: продолжай!

– Хорошо, – не сердись, пожалуйста.

– Вы дальше продолжали без Лала... – подсказала Эя.

– Да. И нам удалось тогда добиться ограничения отбраковки. Частичного – но все же это была победа: за часть детей мы уже могли не бояться.

"За счет увеличения потомства неполноценных," подумала Эя, но ничего не сказала: боялась снова перебить и так с трудом говорившую Еву.

– Мы добились победы без привлечения к решению вопроса всего человечества. Наши противники отступили – видимо из-за страха, что, придав нашему движению широкую огласку, мы добьемся гораздо большего: кризис кончился, и люди немного оттаяли, стали менее безжалостными и к себе, и к другим.

Единственным аргументом наших противников была ссылка на то, что и в нынешних условиях требуется не меньшее напряжение – для решения грандиозных задач, связанных с освоением новой планеты. Поэтому ограничивать отбраковку в еще большей степени нельзя.

И это убедило даже кое-кого из участников нашего движения. Наши ряды поредели. А те, кто были против, усиленно пропагандировали свои доводы против нас.

Кампания продолжалась, но уже с очень малыми результатами. Мы, пожалуй, поздно обратились ко всему человечеству: всемирное голосование уже слишком мало нам дало. И все равно – мы продолжали бороться.

Я все больше начинала понимать, что дальше почти ничего не добьемся, не устранив основное условие возможности отбраковки: дети не должны быть общими – а, по сути, ничьими. Для этого женщины – все, а не одни неполноценные роженицы, сами должны рожать и растить детей. Тогда им уже не была бы безразлична судьба их ребенка, и отбраковка не смогла бы больше существовать. Она исчезла бы. Начисто.

Что ты так смотришь? Я ведь, когда тебе говорила, что женщины должны сами рожать, думала лишь о том, что нам самим это нужно. Природная потребность, заложенная в нас, женщинах, без удовлетворения которой мы чувствуем отсутствие в жизни чего-то существенного. И только.

Слишком много времени прошло, пока мы поняли, что это и единственное средство уничтожения отбраковки.

– Но ты же сказала это Лалу во время вашей первой встречи! Он сказал, что именно ты подсказала ему его тогда. Разве ты не помнишь?

– Сказала, да. И потом забыла почему-то. Вспомнила об этом гораздо позднее, намного, – уже после того, как снова пришла к такому же выводу. Уже вне всякой связи со сказанным когда-то Лалу.

Это был не только мой вывод. Мы подошли к нему вместе: я и еще несколько женщин – из тех, кто боролся против отбраковки. Если бы Лал был с нами, мы бы, наверно, не потеряли бы столько времени, чтобы понять это. Мы не умели видеть так глубоко и широко, как он – видели лишь свои ближайшие цели.

Таких, которые поняли связь между самостоятельным рождением детей и отбраковкой, было ужасно мало. И главное, никому из нас не хватало решимости на это: боялись, что детей сразу отберут, и мы ничего не сможем сделать – общественное мнение будет против нас.

Но время шло; наша борьба практически приостановилась, потому что больше уже ничего не давала. И тогда я сама решила первой сделать это.

– Ева! – еле слышно произнесла Эя.

– Это скорее было похоже на акт отчаяния. Даже ближайшие подруги с ужасом восприняли мое решение. Но я решилась бесповоротно.

Ни один мужчина не соглашался стать отцом ребенка. Я пошла на хитрость, как это ни было противно: сплела пальцы не с одним, чтобы никто из них не мог винить наверняка именно себя в моей беременности.

Прекратила применять противозачаточные средства, но долго ничего не получалось. Это приводило меня в отчаяние.

И все-таки я забеременела. Знаешь, трудно передать все, что я почувствовала, узнав, что во мне появился он – мой ребенок. Но ты-то поймешь: ты одна. Ты помнишь – свою первую беременность?

– Конечно! Все сразу: и волнение, и радостное ожидание. И Дан – как он тоже волновался и радовался. Как он меня опекал!

– Да: у тебя все было иначе.

А мне приходилось таиться. Только мои ближайшие подруги знали. Врач, которая наблюдала меня, была из их числа: я приходила к ней в ясли в такое время, когда ни с кем не могла столкнуться, и после обследования она записывала мои подлинные данные в свой личный архив. Носила платья, покрой которых долго скрывал росший живот. Нам казалось, что никто ничего не знает.

Но шило в мешке не утаишь. На самом деле, о моем положении догадались няни и кормилицы – неполноценные, на которых мы с врачом не очень обращали внимание. Между собой они говорили, что "у доктора Евы живот как у роженицы становится". Постепенно об этом стали знать все неполноценные нашего острова. Но почему-то они никому из полноценных об этом не говорили.

Их – видимо, случайно – подслушала одна из наших практиканток. Я это знаю почти наверняка: меня неприятно поразило, как внимательно, широко раскрыв глаза, рассматривала она меня. Через три дня она улетела – ее практика кончилась.

...И через неделю к нам прилетела комиссия: несколько гинекологов и один из главных генетиков – профессор Йорг. Прилетели из-за меня. Конечно, сообщить могла только она: здесь мы друг друга слишком хорошо знаем – любой из педагогов или врачей в первую очередь поговорил бы со мной.

Они сразу обследовали меня. Да собственно, все было ясно, как только я разделась, чтобы лечь на кибер-диагност.

Я старалась не показать вида, что волнуюсь.

– Мальчик, – сказал один из врачей.

– Мальчик, – повторил Йорг. – Впрочем: это несущественно. – И он вышел из кабинета.

Врачи мне ничего не говорили, – они все казались смущенными.

Йорг ждал меня у входа.

– Если не возражаешь, давай пройдемся, – сказал он довольно любезно. – Нам надо поговорить и спокойно все обсудить, коллега.

– У нас, кажется, разные специальности, сеньор.

– Я в более широком смысле: мы коллеги по общему делу – воспроизводству человечества. Итак, я хочу понять: почему ты, обнаружив свою беременность, не приняла нужные меры?

– Потому что не хотела ее прерывать, – ответила я.

– Не понятно.

– Я забеременела сознательно: хочу стать матерью.

– Опять не понятно.

– Попытаюсь тебе объяснить. Если сможешь – постарайся понять: я хочу родить ребенка. Своего, сама. И потом растить его.

– Зачем? Есть роженицы, неполноценные, и няни, тоже неполноценные, которые ни на что другое не способны. И они прекрасно справляются со своим делом. А ты, полноценная женщина, можешь целиком посвятить себя своему, не отвлекаясь на то, что они, к счастью, могут. Каждому свое. Таков порядок, благодаря которому мы, человечество в целом, сумели достичь немало.

– Мы просто не замечаем, чем расплачиваемся за этот порядок.

– Чем же?

– Утратой одной из самых высших человеческих радостей – общения родителей с собственными детьми. Которых сами родили, сами вырастили. С которыми возятся с самого их рождения – и от этого они становятся дороже всего на свете. Этим расплачиваемся.

– Разве ты не любишь своих воспитанников?

– Люблю, конечно. Но любовь к детям – чувство, необходимое не только мне, педагогам, детским врачам: всем, каждому человеку. И тебе.

– Так, так! Неужели ты считаешь, что дети, все дети, не окружены любовью? Не получают все, что возможно, чтобы гармонично развиваться? Разве человечество не отдает им самое лучшее, что имеет? Разве дети не дороже всего всем нам? Они наши общие дети, дети всего человечества!

– Нельзя, уважаемый профессор, любить всех сразу – не зная в отдельности никого. Это не та любовь – это любовь вообще: ее недостаточно. Дети фактически целиком переданы нам – педагогам: остальные почти не имеют к ним отношения. Мы, их воспитатели, действительно их любим, но нас слишком мало, чтобы отстоять их от того, что с ними делают – с нашим участием, к ужасу. Со спокойной совестью, уверенные в необходимости этого. И все остальное человечество так же спокойно допускает это.

– Это: отбраковка?

– Да, будь она проклята!

– Ты и твои единомышленники не отдаете себе отчет в пагубности того, чего добиваетесь! Природа не создала всех людей одинаковыми.

– Она создала их всех людьми: с человеческим сознанием и чувствами. С человеческой душой.

– Душа – это мистический бред: годится лишь для плохой поэзии. Человечество исходит их реальных различий интеллектуальных потенциалов конкретных индивидуумов и соответственно определяет каждому его функциональное место. Это обеспечивает максимальную результативность деятельности всего человечества.

– Перепевы эпохи кризиса! Он кончился. И отнюдь не благодаря тому, что ты и другие продолжаете утверждать. Сейчас подобная жестокость уже не имеет оправдания.

– Вам мало того, что вы добились? Мечтаете совсем прекратить отбраковку?

– Это было нашей целью с самого начала.

– И возврат женщин к рождению детей – средство ее осуществления?

– Да, – хотя не только для этого. Я уже говорила тебе.

– Ну, так, подведем итог: твоя беременность – не случайность, а преднамеренный, обдуманный акт осуществления вашей программы.

– Да: кто-то должен был сделать это первой.

– Мне все ясно.

– Наш разговор закончен?

– Почти. Позволь только задать тебе только кое-какие вопросы, интересующие меня как генетика.

– Пожалуйста.

– Благодарю. Кто отец ребенка? Ты понимаешь, что меня интересует?

– Не знаю.

– То-есть?

– Возможных отцов достаточно много.

– Исчерпывающий ответ! И какой же генотип ребенка ты можешь ожидать?

– Вы его – всегда заранее определяете?

– С не сопоставимо большей вероятностной надежностью, чем в твоем случае. Оптимальный подбор пар производится нами, как ты знаешь, после тщательного анализа с помощь специально только для этого предназначенного суперкомпьтера.

– Почему же тогда все дети не рождатся достаточно способными?

– Потому что это – абсолютно невозможно. И ты это знаешь. Зато мы обеспечиваем максимум одаренных, возможный на сегодняшний день. Исключение подбора повлечет за собой потомственную деградацию. Аргумент этот – против тебя. Тебе есть над чем подумать. У меня на сегодня все.

Он сам вызвал самоходное кресло для меня.

Несколько дней Йорг не связывался и не встречался со мной. Я провела их в тревоге: мы гадали, что он предпримет.

– Рассчитывал, что от неизвестности у тебя сдадут нервы? – спросила Эя.

– Должно быть. Но когда, наконец, вместо радиовызова он появился сам рано утром в моей школе, в его поведении не было и следа враждебности.

Дети делали зарядку. Я, как всегда, сидела возле площадки – наблюдала. Потом внезапно, еще не видя, почувствовала его присутствие и вздрогнула. Как сегодня.

– Ну что ты, сестра! Нельзя же так: разве ты меня боишься? – улыбаясь, сказал он.

– С чего ты взял?

– Конечно: отчего ты должна бояться? Доброе утро!

– Приятное утро, сеньор.

– Я хотел бы с тобой поговорить.

– После завтрака. За это время я вызову себе замену – практикантка еще неопытная.

– Хорошо, я приду после завтрака.

– Зачем? Лучше останься – понаблюдай за детьми. Разве это не доставляет тебе удовольствие?

– Я не против, – согласился он сразу.

Он как-то задумчиво смотрел на детей.

"Смотри, смотри!" думала я. "Это тебе полезно: может быть, что-нибудь поймешь."

После зарядки дети подошли к нам. Я его им представила – он только молча кивнул им головой в знак приветствия.

...После завтрака состоялся наш второй разговор.

– У нас обоих было время подумать, сестра.

– Над тем, что ты назвал аргументом против меня? Я и тогда могла сказать, что ты прав...

– Вот видишь, ты и сама это признала.

– ...но – всего лишь частично. Это еще не вся правда и не единственный императив. Подожди спорить, – сперва ответь мне вот на какой вопрос: не хотелось ли тебе погладить кого-нибудь из детей по головке?

Я, видимо, застала его врасплох этим вопросом: ему явно не хотелось признаваться, что подобного желания у него не появлялось.

– Нет! – все же вынужден был сказать он.

– Вот видишь! Значит, у тебя нет любви к ним – ты не можешь дать им и капли ласки. А у нас любовь к детям является непременным условием возможности заниматься ими.

– Не понимаю, что ты этим хочешь сказать?

– Что непонятно: как, не любя детей, ты можешь иметь к ним отношение?

– Знаешь, тебе не удастся вывести меня из себя. Ты напрасно пытаешься. Не улыбайся, пожалуйста: у тебя для этого слишком мало причин. Не понимаю, почему ты стараешься помешать мне помочь тебе?

– Помочь? Вы только не мешайте!

– Нет уж! Мы и так – слишком долго вам нее мешали как следует. Но дальше – нет! Не надейтесь. Слишком много вам удалось натворить. Теперь и вы, и мы подошли к пределу. Вы добиваетесь своего, воздействуя на эмоции людей – и только на них. Мы обратимся к их разуму: а разум современных людей сильней их эмоций. Объясним, какой вред вы уже успели нанести и нанесете еще, если вас не остановить сейчас. Мы в состоянии это сделать – большинство за нас. Вспомни: поддержали ли люди Лала?

– Его еще не поняли.

– Даже вы не поддержали его. И если бы мы проявили настойчивость, вся Земля проголосовала бы за объявление ему бойкота. Но мы понимали, что каждый может заблуждаться – дали ему убедиться в собственной неправоте. Ну, и что же? Он понял и, вернувшись из Малого космоса, больше не заикался о прежнем. Он был разумным человеком: вместо того, чтобы продолжать упорствовать в своем заблуждении, занялся поистине великим делом – полетел осваивать новую планету. Последуйте лучше его примеру!

"Лал уступил вам? Плохо вы его знаете!" я вспомнила, как он привозил вас перед отлетом. Но ничего Йоргу не сказала: это был не противник, с которым спорят – враг. Я видела, что он меня щадить не станет. Но знала, что этот враг, к несчастью, гораздо сильней меня.

– Вот тебе альтернатива: или прекращение беременности, или наше требование бойкота тебе. В результате его мы не сомневаемся. И ты – тоже.

Я молчала: да, не сомневалась.

Значит, этот упырь хочет убить моего ребенка, которого я ношу под сердцем! Эя, сестра, знаешь ли ты, что такое чувство ненависти? Я вот – знаю. И знаю, как можно хотеть убить человека.

Да, человека. Если бы он был волком, это было бы не так страшно. А он был наделен разумом, и немалым. Он понял гораздо больше, чем я предполагала, но по-своему – чтобы обратить против меня.

– Угроза бойкота не может устрашить тебя. Еще бы: ты приносишь себя в жертву вашей великой цели – и уже заранее видишь себя в героическом ореоле. Но ты подумала, что тебе придется пожертвовать не только собой?

– Я за все готова ответить одна.

– Ты еще не поняла. Ты думаешь о враче, которая помогала тебе? Нет – не она.

Не она? Кто? Не отец же ребенка – его и не знают, и обвинить не в чем. Йорг молча смотрел на меня и улыбался. Зловеще. Уверенно.

И вдруг будто током пронзило: Ли! Мой дорогой мальчик – почти сын. Которого спасла от верной отбраковки, и которого любила больше всех на свете. И он меня – ближе меня у него тоже никого не было. Я останусь ему самой близкой – чтобы со мной не случилось. Он не отречется от меня, если я подвергнусь бойкоту – и тогда бойкот ждет и его.

– Тебе не жалко его? – спросил Йорг, который, казалось, прямо читал мои мысли. – Нет? Чего же стоит тогда твоя любовь?

– Я запрещу ему сама общаться со мной: скажу, что так нужно.

– Не поможет, Ева: он любит тебя – он никогда от тебя не отречется. Любовь самое высокое и самое сильное чувство, не правда ли? – Много, слишком много он, оказывается, понял. – Ты не подумала о нем раньше? Странно. Ну, подумай теперь. Завтра утром жду твоего ответа. Я даю тебе шанс, и если ты им не воспользуешься, то винить за последствия сможешь лишь себя. До свидания! – И он быстро ушел.

День тянулся томительно долго. Я продолжала заниматься делами, машинально, и непрерывно думала: как быть?

Наконец, вечером, когда дети были уложены, мы собрались вместе. Никто ничего предложить не мог – я должна была решать одна. Постепенно подруги разошлись.

Ну, и ночка же была! Я лихорадочно думала, искала выход: как сохранить ребенка и одновременно не погубить Ли? Как, как??

Зачем же я тогда спасла Ли, если способна сломать его жизнь сейчас? Имею ли право на это? Ведь ребенок еще не родился – а Ли живой, сознательный. Лучший космический спасатель Земли – что ждет его на очень долгие годы?

Если бы не он, я бы не дрогнула. Но я, действительно слишком сильно любила его. Видимо, больше того дела, за которое боролась, – ради которого хотела родить ребенка и была готова испытать бойкот. Одна.

И вот – не выдержала, сдали нервы: к утру я уже была готова. Не сообщая ничего своим, связалась с врачами из комиссии и сказала, что хочу с ними немедленно встретиться.

Они все ждали меня в поликлинике, – Йорга среди них не было.

– Подруга, ты хочешь, чтобы мы помогли тебе исправить случившееся? – спросил один из них.

Я не могла ответить: да, горло сдавило. Кивнула головой.

– Хорошо. Сделаем.

– Только немедленно, – прохрипела я, – пока я не передумала.

В сопровождении двух из них меня доставили аэрокаром в наш импланторий. Там хирург, занимающийся имплантацией зигот роженицам, произвел аборт. Операция прошла быстро – хирург был опытный: аборты роженицам иногда делать приходилось. Гинекологи из комиссии зачем-то тоже присутствовали при операции.

И все! Пусто стало, как будто мне не матку опустошили – душу.

Я словно сломалась: не могла ни говорить, ни есть, ни спать. Неделю держали меня в клинике на электросне и внутривенном питании. Восстановили мне физическое состояние, а душевное – только Йоргу пожелаю того же!

Лишь через месяц вернулась в школу. С детьми мне стало полегче. Но с взрослыми почти не общалась – не могла.

... А еще через месяц услышала сообщение о вашем возвращении.

Мой Ли улетел вместе с другими встречать вас. Вся Земля жила сообщениями о ходе вашего спасения.

Только никто не ждал, как я. Ждала, что прилетит человек, который знает, что делать. Как он мне был нужен!

Вас показали на экране: вы были как тени, и с вами дети – никто, кроме меня не понимал, что это значит. А Лала не было: он не прилетел.

Но я видела: дети, настоящие дети! Рожденные тобой – самой. Ты – мать! Я уговаривала тебя сделать это. И ты – сделала. А я? Как теперь глядеть тебе в глаза?

Другие радовались – я не могла без ужаса представить себе встречу с тобой. Даже начисто отключила внешнюю связь. Меня могли вызывать лишь несколько человек, ближайших коллег по работе: я дала им другой позывной код.

Даже Ли боялась увидеть. К счастью, он проходил карантин; я сама его вызвала: чтобы он не беспокоился. Всего один раз.

Надо было связаться с вами, с тобой, хоть послать поздравительную радиограмму – ничего не могла. Только и думала: хоть бы не вспомнили обо мне!

– Зачем ты так?

– Я же теперь ничего другого не стою.

– Нет, ты – не должна так думать о себе.

– Не надо: не утешай. Что, кроме горечи и презрения к себе, мне остается? Как ты можешь вообще со мной разговаривать? Теперь – когда ты все знаешь. Жалеешь меня – зачем?

– Нет. Поверь: нет. Ты выше меня. Я – что? Если бы не Лал и Дан: я же была просто девчонка, когда встретила их. А ты ведь сама. Сама!

– Все это теперь позади.

– Нет. Ты же вела борьбу – такую тяжелую! Что ты казнишь себя: могло ли не быть хоть одного поражения? Не надо, сестра: слышишь, не надо! Мы добьемся своего – увидишь!

– Мы? Кто это? Сколько? Раз, два – и обчелся: остальные разбежались – кто куда.

– Мы снова соберем всех.

–Ой ли!

– Соберем! Их – и других: то, чему научил нас Лал, раскроет людям глаза.

– Его ведь тогда никто не слушал. И я тоже – готова повторить тебе это.

– С той поры много воды утекло. Сейчас послушай меня вместо него.

Теперь говорила Эя – Ева слушала.

– Так! – говорила она. Из всех, кого они знакомили с взглядами Лала, никто так не понимал сказанное. Ей не нужны были обычные подробности: слишком многое знала сама. Каждое слово Эи – как вода в сухой песок: снова в глазах Евы появлялся блеск, и на мгновения превращалась она в прежнюю Еву.

– Нам было бы легче, если бы все это время он был с нами, – задумчиво сказала она. – А может быть – еще трудней.

Она стала отвечать на вопросы Эи. Ее ответы были мало утешительны: не так много изменилось с их отлета. Отбраковка – да, значительно ограничена – но не исчезла, существует (будь она проклята!).

– Действовать надо, Ева! Лала нет – мы вместо него.

– Как – действовать?

– Передавать всем слова Лала: пусть знают! Восстанови свои былые связи и расскажи им – в первую очередь.

– Попробую.

– И еще: надо, чтобы родился еще один ребенок от полноценной матери – здесь, на Земле.

– Хочешь повторить то, что не удалось мне?

– Так надо, понимаешь?

– Кто? Ты?

– Нет. Не могу. Я...

– Космос?

– Да. Хотя я вполне здорова. Там – погиб наш Малыш. Ты знаешь, как.

– Знаю. Все знают.

– Но только ты – понимаешь. Я никогда, видно, больше не решусь – родить, – с тоской глянула она Еве в глаза. – Ты?

– Я? У меня уже не получится. После операции гинекологи мне сказали: "Теперь ты можешь в будущем ничего не опасаться."

– Надо поговорить с теми, кто раньше хотел это сделать.

– Нет. Они деморализованы случившимся со мной: они боятся. Йорг и генетики попрежнему в состоянии сделать с ними что угодно.

– Ты так думаешь? Почему же они молчат до сих пор по поводу наших детей?

– С вами боятся связываться: слишком вы популярны.

– Но хоть попытаться что-то сделать? При проверке развития детей они имели возможность.

– Так-таки ничего не было?

– Мы не заметили.

– Значит, у них в запасе что-то более серьезное.

– Скажи подругам, что и с ними мы не дадим ничего сделать.

Ева покачала головой:

– Все равно, ничего не выйдет. Сейчас – никак. Попробую, конечно. Только все равно, знаю: сразу не решатся.

– Пусть не сразу.

– Трудно. А сил у нас с тобой – нет.

– Будут силы. Будем вместе – появятся и они. Найдем их: надо – мы должны быть сильными.

– Только – тоже не сразу. Но теперь хоть знаю, что не одна. Ну, что: пойдем. Девочка, верно, заждалась.

– Ты не скучала, дочка?

– Нет, я смотрела на маленьких. И кормилицы такие славные. Только детей мне больше не давали.

– Нельзя, девочка. Того, что ты брала, специально осмотрит врач.

– А смотреть они не мешали.

– Смотреть можно.

– Только они немного странные. Многого не знают – я им говорю, а они не понимают.

– Их мало учили. Они – неполноценные, – сказала Эя.

– Те, про которых говорил Отец?

– Да.

– Вот как!

– Дочка, а ты не хочешь остаться здесь до понедельника? – вдруг предложила Эя, видя, как Ева смотрит на Дочь.

– А можно?

– Можно, дочка: конечно! – Ева привлекла девочку к себе. – Будешь со мной.

– А с детьми мне разрешат играть?

– Да – тебя только обследует врач, и будет можно: уже завтра, с утра.

– Тогда я останусь. Мама, а ты?

– Меня ждет Отец.

– Пойдем обедать, Эя, – напомнила Ева.

– Извини, мне совсем не хочется. Полечу я. Только попрощаюсь с дочкой. Ты проводи меня до аэрокара, поговорим еще немного.

...– Спасибо, что ты ее оставила со мной. – Они уже стояли возле аэрокара. – Так хорошо мне с ней.

– Побудьте вместе.

– Она удивительно ловко держала младенца. Наши девочки так не умет.

– Дети разных возрастов у вас мало общаются. Это плохо. Мои росли вместе; Сын заботился о сестре, знал, что он – старший. Мне столько еще тебе о них рассказывать.

– Они, должно быть, и дают тебе силы. Счастливая ты, все-таки – несмотря ни на что!

– Да, Ева. И за это я благодарна вам: Лалу и тебе. Пока, Ева! Открой свою внешнюю связь. Будем вместе!

– Будем, сестра.

– Еще вот что: я записала весь наш разговор – разрешишь дать запись Дану? Или хочешь, чтобы я ее стерла?

– Нет. Ему – дай!

– Ну, все! До встречи, сестра. Прилетай поскорей: мы покажем тебе Сына.

– Спасибо тебе – за все. Привет мой Дану!

[Глава 42] [Глава 43] [Глава 44] [Глава 45] [Глава 46] [Глава 47] [Глава 48] [Глава 49] [Глава 50]

[Оглавление]