Часть VI
ЕСЛИ
НЕ ТЕПЕРЬ
51
Они с
еще большим
рвением
отдались
пропаганде.
Важную роль в
ней
отводилась
скорой постановке
"Бранда".
Премьера
его пришлась
на пятницу.
Спектакль
начинался
утром: было
решено
показать пьесу
всю сразу, а
не в два
вечера, как
когда-то.
Премьера шла
с Лейли, и
миллиарды людей
заполнили до
отказа
зрительные
залы с
голографическими
сценами или
уселись дома
перед
включенными
на стенах
экранами.
Только
счастливцы,
всего
несколько
десятков
тысяч, заняли
благодаря
жребию места в
огромном
театре.
Ждали
начала.
Переговаривались
между собой,
обмениваясь
тем немногим,
что знали о
пьесе. Шум
сменился
тишиной: в
зал вошли
Дан, Эя и их
дети. И сразу
тишина
сменилась
овацией.
Только когда
они уселись,
она смолкла –
началось
действие.
Открылся
неведомый,
удивительный
мир, где как
белый и
черный дымы
Чюрлёниса[1]
сплелись
высокий
порыв и
низкая
обыденность.
И захватил,
поглотил
целиком,
заставил позабыть
обо всем на
свете.
Как
можно было в
сурового
Бранда
вложить солнечно
радостного
Лала? Оказывается,
можно. Можно,
если часами
слушать рассказы
Дана о нем,
если
проникнуться
самым прекрасным,
что было в
нем: любовью
к людям. Только
поняв это
можно было
создать
Бранда –
настоящего
Бранда.
Человека,
движимого любовью
к людям в ее
высшем
понимании; борца,
жертвующего
и собой, и
самыми
дорогими ему
людьми.
И
удивительная
спутница его
– Агнес,
исполняемая
самой
великой
актрисой
Земли, желание
видеть игру
которой
заставило
чуть ли не
все
человечество
отказаться
целиком от другого:
походов,
экскурсий,
путешествий.
Она была
удивительной
– как пьеса,
которую они
смотрели. Она
– и не она.
Необычная, и
как всегда,
не похожая на
всех актрис Земли,
она сегодня
будто
достигла той
вершины, для
которой все
ранее
сыгранное ею
было лишь
длинной
непрерывной
подготовкой.
"Что с
ней?"
спрашивала
себя
совершенно
потрясенная
Эя. "Что
случилось?
Ведь я видела
ее столько
раз на
репетициях, и
даже вчера она
еще не была
такой. Такой
естественной,
подлинной в
каждом
движении,
каждой
интонации,
как будто она
и не играет.
Будто сама
именно такая;
будто знает
все, что
должна
чувствовать
и испытывать
Агнес. Какая
удивительная
правильность
всех мелочей!
Как если бы
она знала,
что такое
быть женой и
быть матерь.
Как близка
она мне
сейчас!"
Именно
так! Лишь она
одна до конца
понимала Агнес
– только она
прошла и
испытала
подобное.
Остальным
еще
предстояло
понять то,
что они
сейчас
видели. И
прошлое
возникло
перед глазами:
вновь
увидела себя
на Земле-2,
перед
стереоустановкой.
Идет "Бранд",
и она еще сопротивляется
тому, что
станет ее самым
большим
счастьем и
смыслом
жизни, без чего
она сейчас
уже не
представляет
ее.
Но
Лейли не была
там с ней – как
же могла она
так глубоко
все понять,
так
бесконечно
уверенно
воплотить
собой Агнес?
Захватить
так всех
показом того,
что было
совершенно
незнакомо им?
Настолько,
что они,
казалось,
поняли и
поверили ей?
...В
начале
первого же
антракта
Поль вызвал Дана:
– Ну, как??
– Не
волнуйтесь:
все идет как
надо. Ты же
видишь!
...И вот,
наконец,
сцена с
цыганкой:
Агнес отдает
вещи сына –
все, чтобы
после этого
умереть. Эя
чувствовала,
как комок
встал в
горле, мешая
дышать:
возникли
перед глазами
похороны
Малыша. Но
боль не
мешала с
восхищением
отметить, как
проводила
эту сцену Лейли,
которая,
казалось,
читала все,
что творилось
в душе у нее –
Эи. И сумела
передать эти
чувства
зрителям. Как
– неизвестно,
но в антракте
сразу
несколько
человек подошли
к ней и Дану и
молча
протянули
цветы: Эя
благодарно
улыбнулась
им, смахнув
слезы.
Сын,
наклонившись
к ней,
тихонько
сказал:
–
Мамочка,
пройди,
пожалуйста, к
Лейли: она
ждет тебя.
Лейли
была одна в
своей
уборной.
Бледная, но в
то же время,
почему-то,
казалось, не
уставшая. Она
встала
навстречу Эе.
–
Спасибо,
Лейли! –
сказала Эя. –
Как ты
играла!
– Тебе
спасибо, Эя!
– За что?
– За то,
чему ты меня
научила. Что
дала мне. – Она
близко,
совсем
близко
подошла к Эе. –
У меня будет
ребенок, Эя. У
нас с Лалом.
– Что?!
– Я
беременна.
Кибер-диагност
сегодня
утром обнаружил
это. Я тоже
буду матерью,
Мама.
– Лейли! –
Эя обняла ее,
притянула к
себе, и Лейли
прижалась к
ней. Вот и
свершилось!
Появится их
внук:
ребенок, рожденный
своей
матерью –
здесь, на
Земле. Скоро! "Вот
и ответ тебе,
Йорг! Его
родит
женщина, любящая
моего сына."
– Лал
знает?
– Ну
конечно! Он
так рад. Но
тебе – я сама
хотела сказать.
– Лейли!
Милая моя! – Эя
еще тесней
прижала ее к
себе.
Ну что,
Йорг: с Лейли
ты не сможешь
сделать то
же, что с Евой –
мы не дадим!
Как бы ты не
пытался!
– Лейли,
тебе вместе с
Лалом надо
поселиться у
нас. Так
будет лучше:
мы сможем
следить за тобой
и во-время
подсказать
что нужно. И –
научить тебя
всему, что
нужно знать,
когда он
родится.
Хорошо? Так
нам будет
спокойней за
тебя и нашего
внука. – Она
почувствовала,
как дрогнула
Лейли. – Тебе
будет хорошо
с нами.
– Да: мне
будет хорошо
с вами. – Лейли
прижалась
лицом к ее
груди. – Мне будет
очень хорошо
с вами!
–
Замечательная
моя! Если бы
ты только
знала, как
нужно это, не
только нам, –
то, что ты
сделаешь.
– Я –
давно это
решила: я
должна быть
такой же, как
ты.
– Скажу
Дану: обрадую
его!
– Да, да:
иди к нему,
скажи! А я
все-таки
отдохну
немного.
–
Отдохни,
родная. Ляг и,
если сможешь,
поспи: тебе
теперь надо
беречь себя.
–
Спасибо! Я не
буду спать –
только лягу:
посмотрю
спектакль до
конца.
Они
поцеловались,
как два
близких
человека; Эя
ушла.
"Вот
почему она
такая
сегодня,
почему поняла
до конца,
какой могла
быть Агнес.
Ребенок! Чудесно!"
Дан
протянул ей
бутылочку с
тонизатором:
–
Подкрепись,
Мама.
– Не
надо: я без
него
чувствую
себя совсем
бодрой. От
радости –
большой
радости.
Слушай, Отец:
у нас с тобой
будет внук.
Или внучка.
Ребенок
нашего Сына.
Лейли мне
сейчас
сказала.
– Она –
ждет
ребенка?!
– Да. И
они будут
жить с нами:
она сразу
согласилась,
когда я
сказала ей,
что так будет
лучше. Я в
первую
очередь хочу
обезопасить
ее от Йорга.
– Ты
права, Мама:
он слишком
умен и
осторожен, чтобы
повторить с
ней то, что с
Евой, но в
состоянии
придумать
что-то
другое.
Неизвестно, не
толкнет ли
его известие
о
беременности
Лейли на
решение
"отодвинуть"
границу дозволенного.
Пусть будет с
нами: мы
поможем ей во
всем.
– Слушай:
тебя скоро
будут называть
дедом. Меня
бабушкой. А я
чувствую, будто
совсем
помолодела.
Какой день!
–
Замечательный!
Ты видишь,
что
происходит: этот
спектакль
как будто
слил всех
воедино. Я не
вижу никого,
кто остался
бы равнодушным.
Они смотрят и
верят.
Больше, чем
нам. Искусство
действует на
них сильней,
чем наша пропаганда:
мы пытаемся
воздействовать
на их разум, а
оно – на их
чувства.
– Ты же
знал это: сам
воспользовался
– на мне.
– Да, да,
Мама. "Бранд"
разбудит их,
поможет начать
понимать нас.
– А вот и
Дети!
Они шли
обнявшись.
Дан и Эя
повернулись
к ним, и по
счастливой
улыбке Мамы
Сын сразу
понял, что
Они уже
знают.
Говорить
ли об этом
Милану? Она
была в смятении.
Чем дальше,
тем трудней
она себя
чувствовала.
Категорическое
неприятие
того, что несли
с собой Дан и
Эя – где-то
позади.
Позади
полное
непонимание
и нежелание
понять. То,
что
приходилось
слышать от
них,
незаметно
проникало в
сознание и оседало
там; то, что
она увидела,
заставило задуматься
и начать
сравнивать
многие вещи.
Большую
роль сыграло
участие в
"Бранде", на
которое она
согласилась
только по
настоянию
Милана. Дан и
Эя прилетали
на репетиции,
и ей не раз
приходилось
слышать их
рассказы и
ответы на
бесконечные
вопросы Поля.
Действовали
общий
настрой и
необычность
постановки. И
в какой-то
момент она
почти с испугом
почувствовала
себя в
середине между
теми и этими:
Дан, Эя, Лейли –
уже не были
попрежнему
чужими, и их
идеи –
враждебными.
Сегодня
особенно. Еще
стояли перед
глазами
сцены и
декорации,
звучали
слова и
музыка,
сопровождавшая
действие.
Они, стоящие
на сцене, – и
она со всеми,
вместе с
ними, одна из
них. Гора
цветов. И
снова буря
овации –
когда Поль с
охапкой
цветов
подошел к
Дану и Эе и протянул
ее им.
Казалось, все
слились в
едином
порыве.
Несмотря
на огромную
усталость,
настроение
было таким,
что невозможно
было
расстаться,
разойтись.
Заняли
целиком
большое кафе:
шумели, как
на пиру.
Рите
было хорошо.
Она не
помнила ни о
Милане, ни о
его Йорге.
Все
присутствующие:
Дан с Эей, их
дети, Поль,
Лейли,
актеры,
статисты –
казались ей
самыми
близкими.
Хотелось
сказать
каждому
что-нибудь
приятное. И
смотреть на
Дана,
сидевшего
рядом с
Полем.
Они
негромко
разговаривали,
потом вместе вышли,
Эя осталась в
зале – значит,
они где-то поблизости.
...Да, они
были
недалеко от
входа: Поль
сидел в кресле
у кустов, Дан
расхаживал
рядом.
– ...И что
же дальше? –
донеслось до
Риты.
– Не
знаю, отец.
Буду искать
новую пьесу.
– Я – не об
этом.
– О чем
же? Я, кажется,
не очень
понимаю:
извини, очень
устал.
– Твоя
постановка
сделает
немало: она
уже пробудила
в людях новые
чувства и
мысли, – я все
время
наблюдал, я
видел это.
Они должны
теперь более
внимательно
слушать, что
говорим мы и
те, кто уже
слушал нас.
– Я рад.
– Но ты –
сам?
– Я?
– Ты.
Будешь ли с
нами? Станет
ли для тебя
самым
главным то,
что является
нашей
основной цель
– или ты
просто
будешь
сочувствовать
нам, и только?
– Нет.
Буду с вами –
целиком.
– Тебе не
надо еще раз
подумать?
– Нет.
Ждал лишь,
когда ты
спросишь: я
уже решил это
твердо.
– Ты
хорошо
понимаешь,
насколько
будет трудно?
– Меня
это не
пугает. Скажи
лучше – что я
должен
делать?
– Пока –
единственно
возможное:
распространять
идеи Лала.
–
Понятно! Но я
хотел бы
бороться за
них и своими
средствами.
– Само
собой!
– Нужно
найти еще
пьесы, как
"Бранд". Но
они – даже
"Бранд" – не
совсем то,
что нужно.
Привлечь бы к
нашему делу
кого-нибудь
из
драматургов!
–
Безусловно,
стоит:
займись этим.
– И еще:
ввести в
репертуар
пьесы Лала,
сделать
постановки
по его
книгам.
– Ты
подсказал
мне хорошую
мысль, Поль.
Надо получить
доступ в его
личный архив.
Он слишком
долго был вынужден
молчать, и мы
можем
обнаружить
там то, что
сейчас нам не
могут
помешать
поставить.
–
Великолепная
мысль, отец!
Он говорил
тебе о
каких-либо
неопубликованных
вещах?
– Как ни
странно, нет.
Только об
одной – еще
только
задуманной.
Сказал в
ночь, когда погиб.
Там, на Земле-2.
– Ты
говорил мне:
он хотел
использовать
то, что
рассказал
ему ты.
– Да.
Страшная
история.
–
Расскажешь
ее?
– Не
сейчас.
– Хорошо:
я слишком
устал. – Поль
замолчал, задумался.
– Значит, нас
будет трое?
– Трое?
– Ты, Эя и
я.
– Нет.
Есть еще.
– Есть?
– Есть.
Ева...
– Та, что
вела борьбу
против
отбраковки?
– Она
самая. Уже
встречалась
с бывшими
участниками
их движения,
чтобы
побудить их
примкнуть к
нам. Еще Ли, ее
воспитанник.
–
Космический
спасатель №1?
– Да. Он
примкнул к
нам еще там, на
Экспрессе.
Обещал вести
пропаганду в
Малом
космосе.
– И все
пока?
– Нет.
Еще человек,
который
собирается
сделать
самое нужное
сейчас:
Лейли.
– Лейли?
Ну да: от нее
мы же впервые
узнали идеи
Лала.
– То, что
она сделает –
важней всего.
Ты должен знать:
Лейли
беременна.
– Что?!
– Она
родит
ребенка.
Сама: на
Земле –
первая. Тогда
решатся и
другие, – в
первую
очередь из числа
бывших
участников
борьбы
против отбраковки,
мечтавшие об
этом. Сейчас
они не решаются
сделать это:
до сих пор
напуганы тем,
что сделали с
Евой.
– С Евой?
– Ты не
знаешь?
Впрочем,
конечно:
откуда? Ева пыталась
сама родить
ребенка, и
генетик Йорг
воспользовался
ее
привязанностью
к Ли: угрозой
бойкота не
только ей, но
и ему. Йорг понимал:
Ли никогда не
примкнет к
бойкоту своей
"мамы Евы", и тем
принудил ее к
аборту.
– Не
попытается
он что-то
сделать и
Лейли?
–
Принудить ее
к аборту
угрозой
бойкота он не
может:
понимает, что
я не дам. И
пытаться не будет.
Это умный
враг.
Опасный. Он
был одним из
тех, кто
заставил
молчать Лала.
Теперь пытался
обезвредить
меня. Тело
Малыша нам
отдали именно
тогда не
случайно:
хотели,
растравив рану,
расслабить –
чтобы
уговорить.
Йорг сразу
после
похорон
пригласил к
себе в
институт –
под
предлогом
объяснения
причины
смерти Малыша.
Мы
объяснились –
достаточно
ясно: он
ненавидит
меня, как
раньше Лала –
он умеет
ненавидеть.
Больше, чем
любить.
– Тем
более! Лейли...
– Она
будет жить с
нами: со мной
и Эей. Так
будет
спокойней: и
нам, и ей. Все
необходимое
мы знаем и
делать умеем.
Ведь помимо
всего прочего
это будет наш
внук. Или
внучка! – он
улыбался.
– Я тоже
послежу,
чтобы никто
не мог... Мало
ли!
– И,
кроме того,
чтобы сама
Лейли не
делала то, что
нельзя. В том
числе –
переутомлялась.
–
Конечно: я
понимаю.
– Я
ознакомлю
тебя с тем,
что
необходимо.
Но ты совсем
устал: даже
говоришь с
трудом. Не
пора ли нам
вернуться?
– Да:
сейчас
пойдем.
Вот это
новости! Рита
чувствовала,
как сильно
колотится у
нее сердце:
скрытая
толстым стволом
старого
дерева, она
слышала весь
их разговор.
Если
они сейчас
пойдут
обратно, то
обязательно
наткнутся на
нее! И она
решила сама
подойти к
ним.
– Знаешь,
Поль, это
Йорг решил
оказать нам
услугу: взял
с собой
звукоустановку
с записями
траурной
музыки. Никто
об этом не
подумал –
один он:
стоял возле
нее, пока я не
заметил. Он
включил
Реквием
Моцарта, –
только те его
части, что
усиливают
грусть и
отчаяние: Requiem и
Lacrimosa. Пусть же
теперь весть
о
беременности
Лейли
прозвучит
для него как Dies
irae. – Он нагнулся
и, сорвав
какую-то
былинку,
начал
растирать ее
пальцами.
Рита
вышла из-за
дерева.
– А,
Риточка! – Дан
улыбнулся и
протянул ей
травку – она
почувствовала
запах полыни.
– А ты молодец!
Как крикнула:
"Прест
сбежал!" Мне
аж не по себе
стало.
– Да,
удивительно:
получилось! А
ведь когда Лейли
привела тебя,
я не верил,
что у тебя
что-нибудь
получится.
Каюсь!
– Когда –
стало
получаться?
– После
той ночи –
когда мы были
с тобой у них.
– Значит,
теперь ты
мной доволен?
– О, да!
Если бы ты
была моей
аспиранткой,
я бы представил
тебя к
защите.
Честное
слово! Я готов
с тобой еще
раз
погибнуть в
лавине. – Поль
взял ее за
руку, но она
мягко
отстранилась.
– Пойдем
обратно.
– Да,
действительно!
Ведь уже и
расходиться пора.
...Так
говорить или
не говорить
Милану? Новостей
не меньше,
чем было в
первый раз, и
не менее
важные. А ей
почему-то не
хочется
ничего им
говорить.
Особенно
Йоргу. Что он
может
предпринять?
Против Лейли.
Против Дана,
который так
смотрел на
свою дочь,
что
невозможно
забыть. Dies irae – День
Гнева: да, так
прозвучит
для Йорга
весть о
беременности
Лейли. Эта
мысль
вызвала удовлетворение.
Пусть
узнает! Она
сама скажет.
Это поможет
не потерять
его доверие:
тогда она
во-время сумеет
узнать, если
они задумают
как-нибудь
навредить
Лейли – и
успеет
помешать, не
дать сделать.
И она
вызвала
Милана.
–
Поздравляю! С
такими
талантами,
как ваши, даже
подобный
бред
становится
занимательным.
– Есть
новость.
– Да? – он
сразу
насторожился.
Сообщила
ему о Лейли.
Внутренне
усмехнулась,
видя, как он
сразу стал
бледнеть.
– Ждать
тебя?
– Нет.
Сама
понимаешь,
мне сейчас не
до этого.
О Еве и
Ли она не
сказала ни
слова.
[Глава
51] [Глава 52] [Глава 53] [Глава 54] [Глава 55] [Глава 56] [Глава 57] [Глава 58]
Last updated 07/25/2009
Copyright © 2003 Michael Chassis. All rights reserved.
[1] Микало́юс
Константи́нас
Чюрлёнис (Mikalojus
Konstantinas Čiurlionis; 1875 — 1911) — литовский
художник и композитор