Западный полюс

Глава VI

Аня

1

Поезд подходил к Москве. Что делать, когда он прибудет? Надо, наверно, поехать в общежитие, устроиться, а утром… Марина напряглась: до утра терпения уже не хватит. Она перетащила чемодан и обе набитые тяжеленные сумки поближе к выходу.

Вылезла самая первая и тут же взяла носильщика. В прошлом году он не понадобился: Женя встретил. Они шли втроем: он, она и мама. И он предложил им ехать к нему, и потом… Как давно это было: то счастливое время.

Когда вышла из камеры хранения, уже смеркалось. К такси стояла страшная очередь, а нетерпение торопило. Побежала в метро. Но когда вылезла на “Белорусской кольцевой”, решимость покинула её. И она пошла медленно.

Совсем стемнело, когда подошла к его дому. Огляделась: никого, и тогда прошла через арку. Со двора видно его окно, и в нем уже горит свет.

Ну, что ж: надо идти к нему. Придти и сказать: “Прости меня: я была дурой”. Конечно, дура. Мама так и сказала.

Она встретила её на вокзале в Сочи, и первым делом спросила:

– Почему ты приехала только сейчас? И одна: без Жени? – она была явно встревожена. Очень не хотелось отвечать на её вопрос. – Что ты молчишь, Марина?

– Потом. Дома всё объясню.

…Она написала маме за лето всего два письма: в них почти ничего о нем. Только упомянула, что он не может приехать. А она примкнула к туристской группе.

Второе так и было. Занималась в библиотеке перед последним экзаменом, и к ней подсел Славка Ковалев. Зная его отношение к ней, после того Нового года старалась меньше общаться с ним. Но тогда она слушала его. А он говорил о том, что собирается с друзьями на все лето в Карелию. Он уже был там – и сейчас ехал снова.

– Видела б ты: такая красотища. Леса, озера. Байдарки с собой берем, чтобы плыть по ним.

– Всё на себе потащите?

– Ну, и что? Конечно, рюкзаки у нас не легенькие, да это только полезно. Но зато потом – скинешь их, палатки поставишь, костер разведешь. Стемнеет – мы вокруг него сидим: гитара, песни, чай с дымком. Рыбалка на озерах; ягоды, грибы в лесу. Сказка!

Вечером, вспоминая это, она подумала, что, может быть, ей стоило бы очутиться после сессии там, а не дома. Дома она не сможет самостоятельно всё обдумать: дома мама – потребует ответа, почему не приехал Женя. Для неё, как и для всех её новых подруг в Москве, мам его школьных товарищей, всё решено: они вот-вот поженятся. Естественно: ведь и она так считала.

Кто же мог ожидать, что Женя окажется таким. Этот Женя, который так упорно разыскивал её. Скромный Женя, не решившийся даже попросить её телефон или адрес в вечер их первого знакомства. Осмелившегося первый раз поцеловать её лишь через полгода после того, как они снова встретились.

Да: а потом… Глядел, уставившись на неё, вместо того, чтобы сразу же отвернуться. Даже не сделал это, когда она велела ему. И пришлось ударить его.

Горько, но так. Но мама может не поверить: уж больно он ей понравился. Она ждет не только её – их обоих. Может истолковать всё по-своему и начать давить. И, может быть, действительно стоит не ехать сразу домой. Приехать в конце каникул, когда она обдумает всё, чтобы знать, что ответить маме, если она начнет защищать Женю.

Она отыскала в старой записной книжке Славкин телефон, позвонила ему. Он не ожидал её звонка. На её вопрос, нельзя ли присоединиться к их группе в Карелию, ответил сразу же:

– Какой вопрос! Скажи только твой размер обуви и одежды.

– Зачем?

– Резиновых сапог, я думаю, у тебя нет, да и штормовки тоже. А кеды есть?

– Нет. Но я куплю. И резиновые сапоги со штормовкой тоже.

– Кеды купи. А сапоги и штормовку я тебе, наверно, достану у кого-нибудь. И рюкзак тоже. Насчет всего остального потом: завтра вечером общий сбор всей группы.

Места, и правда, оказались невероятно красивыми. На неё, росшую на юге, они, вероятно, в другое время произвели бы неизгладимое впечатление. Так же, как и ночевки в палатках и сидения допоздна возле костра с пением под гитары.

Она, конечно, видела, что Славка все еще неравнодушен к ней. Как она вскоре узнала, группа уже была полностью сформирована, когда она попросилась в нее, и он уговорил одного из друзей пожертвовать своим участием для него. Но она знала, что может не опасаться, что он как-то воспользуется тем, что они были вместе в этом походе. Он только старался ненавязчиво делать всё, чтобы она, новичок в туристском походе, не чувствовала себя хуже других.

Но под конец их похода, он нашел её, когда она ушла от общего костра, где кипело веселье, и мало кто был совсем трезв, и стояла в одиночестве на берегу озера. Она вздрогнула: он подошел неслышно.

– Слав, ты?

– Я. Марин, мне надо с тобой поговорить.

– Говори.

– Я же понимаю, что у тебя что-то произошло с тем парнем: иначе ты не поехала бы со мной сюда.

– Да, ты прав, – ответила она.

– Поэтому я хочу тебе сказать то, что иначе не сказал бы. Что люблю тебя: не перестал любить, – он взял её руку. – И я очень хочу, чтобы ты стала моей женой. Да, Марин?

Что сказать ему? Он хороший парень. Когда в её жизни снова появился Женя, она видела, как он переживал – но не пытался сказать ей что-либо в его адрес. Красивый, он пользовался успехом у девушек, но, несмотря на это, она продолжала время от времени ловить его затаенный взгляд. До нее доходило, что у него далеко не платонические отношения со многими. Но здесь, находясь рядом, и пальцем её не коснулся: только смотрел на нее. Но на одетую: он наверняка не стал бы пялиться – как тот – увидев её без одежды.

Но почему-то в тот момент вдруг вспомнила – необыкновенно отчетливо – глаза его, смотревшие на нее тогда. И вдруг на мгновение показалось, что в них было не любопытство – что-то другое. И всё же: он был обязан отвернуться.

– Я не знаю. Я не могу еще дать свое согласие, – ответила она. – Прости: я так и не поняла до конца.

– Но ты и не говоришь мне: нет? Да? Я, всё-таки, могу надеяться?

– Слав, не знаю. Понимаешь: не знаю. Потерпи.

– Да. Я буду ждать, – он наклонился и поцеловал её руку. Потом сразу ушел. Она вспомнила, что он – единственный – не пил сегодня ни капли.

Билет взяла сразу до Сочи. Компания вылезла в Москве. Славка провожал её на Курский вокзал.

– Ты подумай, хорошо? Я буду ждать, – повторил он на прощанье.

Она торопилась домой: рассказать маме. Пребывание там, в Карелии, ничуть не помогло ей: мысли крутились вокруг одного и того же. Она порой даже не замечала, что комары облепили лицо и руки. Мама поможет разобраться.

Едва закрылась дверь, мама, оставив сумки посреди комнаты, села на диван и указала ей рукой место рядом с собой.

– Что произошло, Марина? Говори: не заставляй меня сходить с ума. Нехорошее?

– Ага, – ответила она, не поднимая головы.

– Я так и думала: вы не приехали вместе, как я ожидала. Вместо этого тебя понесло куда-то в Карелию. А от него пришло письмо: значит, он не знает, где ты. Слишком понятно, что между вами что-то случилось. Что? Поссорились? Да?

– Да: поссорились, – она нахмурилась еще больше.

– Серьезно поссорились?

– Слишком серьезно: насовсем. Он… Он оказался не таким, каким мы его считали. Не таким: сделал то, что я от него никогда не ожидала.

– Как? А ну, расскажи, что такое он смог натворить.

Рассказала всё, что произошло тогда.

– Представляешь: стоит и пялится на меня. Кричу ему, чтобы отвернулся, а он делает вид, что не слышит. Вот и пришлось ударить его.

– За что?

– Вот за это. Чтобы соображал, что можно, а что нельзя.

– М-да… Серьезно: стукнула бедного парня за то, что он не мог не делать.

– Что он не мог не делать: не подсматривать, да? Папа, я думаю, такое никогда бы не смог сделать.

– Твой папа? Он это регулярно делает, когда я утром одеваю лифчик. Смотрит сквозь опущенные веки: думает, не вижу.

– Папа? Не может быть! Он…

– Он, он: твой папа. Смотрит – и аж не дышит. Я же вижу – и стараюсь тянуть с одеванием: пусть любуется моим телом с полным животом, моей отвислой уже грудью. Но видит меня, наверняка, такой, как когда мы с ним только поженились, и мое тело продолжает оставаться для него самым прекрасным.

Когда были с ним в Ленинграде в позапрошлом году и пошли там в Эрмитаж, он никак не мог отойти от “Данаи” Рембрандта. Стоял и смотрел, а на что смотрел? Немолодая женщина с таким же животом, как у меня, и с такой же отвислой грудью. А знаешь, что он мне сказал, твой папа? “Наверно, он любил её не меньше, чем я тебя, Рохеле”.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты поняла. Он любит меня целиком – мы с ним едины и душой, и телом. И счастливы оттого, что близки не только душевно, но и физически: мы муж и жена. Понимаешь, физическая близость между нами чиста и свята: она дарит нам радость, подарила возможность иметь нашего ребенка – тебя. И поэтому я радуюсь и горжусь, когда мой муж, любимый мной человек, исподтишка, как мальчик, смотрит, как я по утрам надеваю лифчик.

– Но Женя ведь еще не мой муж: он не должен был смотреть на меня тогда. Я ведь не жена его пока.

– Ты любимая его. Я видела: вы уже едины душой. И в его глазах ты его жена. Ты ударила его: за что? За то, что, увидев твое обнаженное тело, он не мог оторвать от него глаз? Да: он не понимал в тот момент, почему ты велишь отвернуться ему. Не смотреть больше на твое тело, которое кажется ему самым прекрасным, потому что это тело его любимой. А ты совсем ничего не понимала – и ударила его. Его – Женю! Неужели ты не понимаешь, что ты сделала? Ты вела себя по-детски, а ты ведь уже взрослая. Скажи мне, что ты сказала ему тогда?

– Ничего. Просто попросила Юру передать ему, что не желаю больше его видеть.

– А он?

– Пытался передавать мне через него записки, оставлял мне их у вахтера в общежитии. Только я их не читала: выбрасывала сразу.

– Понятно: неприступная оскорбленная невинность. А парень мучался: я представляю как. Ох, дура же ты, доченька моя дорогая. К сожалению. Наша это вина: что-то упустили в твоем воспитании.

– Мама, а что он пишет? – спросила она.

– Неужели ты думаешь, что я стану читать письмо, адресованное не мне, а тебе? Его хоть ты не выбросишь: всё-таки, прочитаешь, надеюсь?

– Где оно?

– Дам сейчас.

Она стала читать письмо. Женя просил у неё прощение “за мое недостойное поведение. Я теперь хорошо понимаю, как оскорбил тебя этим. Но я не хотел это делать. Я не подсматривал за тобой, как, может быть, ты думаешь.

Всё получилось нечаянно: я тоже шел переодеться и задумался. Увидел тебя совершенно неожиданно: ты была без одежды. Ты была прекрасна – как никогда. Поверь, я смотрел на тебя и не мог оторвать от тебя глаз: тело твое казалось мне чудом. Капля воды скатилась тогда с волос тебе на грудь.

Не знаю, что было со мной. Наверно, если бы я был верующим, я стал бы молиться в тот момент. А сейчас я вспоминаю слова, сказанные Соломоном Суламифи – помнишь, у Куприна: “Как прекрасна ты, моя возлюбленная! Груди твои, как гроздья винограда; сосцы, как молодое вино.”

Я задыхался от счастья, что ты, которую я люблю, так прекрасна. Я не думал ни о том, что, глядя на тебя, совершаю что-то предосудительное; не понимал, что должен отвернуться, не смотреть на тебя. Потом я услышал, что ты велишь мне отвернуться, и не понимал, почему. Опомнился, только когда ты ударила меня.

Ты не захотела после этого со мной разговаривать, не дала мне объяснить тебе, почему я себя вел так. Ты порвала со мной. Я был самым счастливым до этого: у меня была ты, я окончил институт, и мы должны были вместе поехать к твоим и стать там мужем и женой – начать жить вместе. Всё рухнуло в тот момент.

Марина, поверь, что не мог хотеть хоть чем-то оскорбить тебя: я люблю тебя. Пойми, я не могу поверить, что то, о чем мы мечтали, не сбудется. Ты, и только ты нужна мне, и ни одна другая.

Еще раз прошу: прости меня.

Женя.

P.S. Если можно, передай, пожалуйста, привет от меня твоей маме.”

Она закрыла глаза: увидела его – как он пишет ей это. Протянула маме письмо.

– Ты была права: прочти, – и когда та прочитала, спросила: – Значит, так оно и было?

Мама не ответила сразу. Молчала, опустив голову, и подняла её не сразу. Она плакала. Сквозь слезы сказала:

– Бедный мальчик! Как он мучается. Ты это понимаешь или нет? Что ты натворила своей ребячливостью! Что?!!

– Мама…

– Что: мама? Хорошо: у тебя есть девичья стыдливость и гордость. Но только для того, чтобы сохранить себя для любимого человека, с которым собираешься прожить свою жизнь. Ведь ты собиралась?

Она кивнула в ответ: не могла говорить – слезы лились и из её глаз.

– Вы в мыслях своих уже были мужем и женой: у вас не было сомнений ни в чем. Я, твоя мать, радовалась, что ты встретила такого парня: умного, доброго, честного. Такого, которому можно доверять, закрыв глаза. Меня бы ничуть не испугало бы, что ты уже была близка с ним. И даже беременна от него.

– Ты что?

– То: он любил тебя – очень. И ты любила его.

– Да.

– А любишь сейчас? Если нет, то зачем мы с тобой говорим? Да или нет?

Она снова кивнула. Женька, её Женька стоял перед глазами, и хотелось убить себя за ту идиотскую выходку.

– Что мне делать, мама? – спросила она.

– Не знаешь? Попросить у него прощения: за то, что мучила его.

– Да, я сегодня же напишу ему.

– Не годится: несколько дней будет идти.

– А как? Позвонить ему по междугороднему? Или дать телеграмму?

– Лучше сказать, глядя в глаза. Знаешь, что, дочка: поезжай к нему как можно скорей. Давай даже сегодня.

– Сегодня?

– Да. Ничего страшного: переживем, что ты и дня не была дома. Тебе и собираться не нужно: с чем приехала, и поедешь. Билет тебе я как-нибудь достану: меня в кассе многие знают. Вставай, пошли.

Билет на проходящий поезд мама, и правда, достала. До него было несколько часов, и удалось позвонить папе, чтобы он успел приехать на вокзал повидаться.

Ехала, думала о нем, о себе, и на душе кошки скребли. Как посмотреть ему в глаза? Простит ли он до конца: не останется ли в нем на всю жизнь потаенная обида? Лезли в голову мрачные мысли.

Вспомнила даже, почему-то, как Женя когда-то сказал, когда она похвалила Сонечку:

- Да, она всем нравится: славная. Ты знаешь, тетя Белла даже хотела, чтобы, если не встречу другую девушку, постарался жениться на ней. Но я встретил: тебя.

Фрума Наумовна, наверно, и сейчас была бы очень не против этого. Ну, да: они с мамой подружились, и она сама ей нравилась – но Соня ведь её дочь. Только это глупости: хотя бы потому, что Сонечке всего неполных шестнадцать.

Пришла и мысль, что она пообещала Славке подумать. Честно говоря, она в отместку могла бы и согласиться, хотя, когда решила вместе с ним поехать как-то совсем об этом не думала. А если Женя не простит её – тогда что: сказать ему “да”? Она ведь его не любит: только Женю – и никого другого.

А он её? Но если верить письму, спрятанному на груди, тоже: её – и только её. За что только: так жестоко обошлась с ним?

Поезд шел и шел, колеса стучали. А она почти ничего не ела.

2

Марина подняла голову и снова посмотрела на его окна. И вдруг свет в них погас. Наверно, он лег спать, хотя и не очень еще поздно. А она так и не решилась пойти к нему. Что делать? Подняться: пусть, даже разбудить?

Нет: не хватает решимости. Завтра. А сейчас надо ехать в свое общежитие – пока не поздно.

Она направилась к арке, чтобы уйти, но, не дойдя до конца её, остановилась: еще раз посмотреть на дверь его подъезда. И снова задумалась: осталась стоять.

Вздрогнула, потому что дверь отворилась. Вышел какой-то мужчина с чемоданом в руке, и сердце заколотилось: не Женя ли? Он поставил чемодан, достал сигарету и начал чиркать спичкой, чтобы закурить. Спичка зажглась и осветила его лицо.

– Женя! – еле слышно произнесла она. Но он услышал: швырнув сигарету и спичку, быстрым шагом направился к арке.

– Марина?! – подбежал и протянул к ней руки. И она рванула навстречу, обхватила и прижалась к нему.

– Женя! Женечка! – она беззвучно рыдала, уткнувшись в грудь ему.

– Ты! – он целовал её волосы. – Приехала!

– Да, родной мой, любимый!

– Наконец-то! Я уже не знал, могу ли на что-то надеяться. Ты прости меня за то, что я сотворил. Простишь, да?

– Нет: ты, ты прости меня. Я же такая дура: не понимала, почему ты не мог оторвать от меня взгляда. Прости, что столько мучила.

– Да нет: ты не дура. Ты у меня самая-самая: чистая и гордая. Не плачь только.

– Дура, дура, мой хороший, – Марина целовала его, не прекращая плакать.

…– Как хорошо, что ты застала меня, – сказал Женя, когда она, наконец, успокоилась. – Я ведь уезжаю. В командировку. Если бы пришла чуть позже, уже не застала бы.

– В командировку? Надолго? – Марина смотрела так, будто снова готова расплакаться.

– Точно не знаю еще. Дней через десять, надеюсь, приеду. Проводишь меня?

– Конечно, – она понимала, что в общежитие она уже вряд ли успеет попасть. А он вдруг предложил:

– А может, поживешь у меня пока: как в прошлом году? А? Ведь удобней, чем в общежитии.

– Спасибо, не откажусь. Честно говоря, я ведь в общежитии еще и не была: сразу с поезда сюда.

– И молчала! Где бы ночевала, если б я не спросил?

– Не знаю, – беспечно ответила она, уже улыбаясь.

– Тогда надо вернуться: отдам тебе запасные ключи.

– Возвращаться – плохая примета. Прости, я сейчас всего боюсь.

– Сходи сама тогда, ладно? Они в кухонном столе, в выдвижном ящике под клеенкой, – он дал ей свои ключи.

– Хорошо: я быстро.

…– Чуть не застряла, – сказала она, вернувшись: – Толик выскочил из комнаты. Как закричит: “Ой, Марина приехала!” И на шею ко мне. Хорошо, Клава вышла тут же. Я сказала, что меня ждешь, и надо ехать на вокзал: она его забрала от меня. Про то, что буду жить у тебя, тоже сказала. Ты не опаздываешь?

– Нет: я же вышел намного раньше. Как-то не хотелось торчать дома одному – решил лучше ждать на вокзале. Пойдем, не торопясь, – он взял чемодан.

…Они занесли чемодан в купе, и вышли на перрон.

– Марин, постельное белье в узком отделении гардероба.

– Я это помню, – улыбнулась она.

– А деньги в нижнем ящике гардероба, где фотоальбом.

– Деньги? Зачем мне надо знать?

– А вдруг понадобятся. Мало ли что! Ты возьми тогда. А продукты кое-какие в кухонном столе. Правда, немного: крупа там, макароны, подсолнечное масло.

– Всё?

– Нет. Еще я люблю тебя.

– А почему редко говорил мне это? Правда я и так знала. И ты, что я тебя.

– Как мама твоя?

– Она в обычной форме. Дала мне перцу и запретила дальше обижать тебя. Вообще, была жутко расстроена, что я приехала без тебя. Ой, Жень: Николай Петрович! – Медведев шел к ним с большим картонным ящиком.

– О, Марина! Приехала, – почему-то обрадовался он. – Жень, это занеси Анне Сергеевне Андреевой. Адрес тут на коробке. Хорошо?

– Николай Петрович, вы Марину на своей машине обратно не подбросите? А то довольно поздно уже.

– Само собой. Но я не на машине, поэтому просто провожу её до общежития.

– Спасибо большое. Только не до общежития, а до моего дома. Она у меня пока будет жить.

- Да? Это хорошо – только почему пока, а не совсем? А? Уговори! Ну, ладно, не смущайтесь только. Прощайтесь, не буду мешать.

Женя стоял сзади проводника и смотрел на идущую за поездом Марину. Она махала ему рукой и улыбалась, но слезы стекали у нее по щекам.

…Медведев проводил её до самого дома.

Когда вошла, почему-то было ощущение, что пришла домой. Поздно: все, кто был в квартире, спали – стояла тишина. А ей спать совершенно не хотелось. Марина села на диване, оглядывая комнату.

Его комната. Скоро будет их. Уже сейчас какое-то ощущение, что она дома. Женя оставил её здесь хозяйкой. Чисто: Женя всегда поддерживал порядок в ней. Но не хватает того, что создает женская рука: уюта. Когда будет уже жить с ним тут, она сама наведет его: мама научила её, как.

А можно и сейчас: наверно, ему это понравится. Пока он там, она этим и займется. Прямо с завтрашнего дня.

Очень захотелось, наконец-то, есть. Вспомнила то, что сказал ей Женя – пошла на кухню. Обнаружила в кухонном столе кроме крупы несколько картофелин. Стараясь не шуметь, почистила их и нажарила полную сковороду. Съела почти всю, выпила чаю.

А спать всё еще не хотелось. Но, всё равно, достала постельное белье из шкафа и постелила себе на кровати, на которой спала в прошлом году с мамой. Заставила себя лечь – и не заметила, как уснула.

… В телеграмме-молнии, которую она отправила первым делом утром следующего дня, было: “У нас все в порядке. Целую, Марина”.

3

Женя стоял в коридоре вагона и курил: не торопясь – не как до сегодняшнего вечера, жадно затягиваясь – и дым казался вкусным. Было необычайно спокойно и хорошо. День, который начался так же мрачно, как и предыдущие, кончился встречей с ней – и теперь всё позади: безнадежность, тревога, чувство непоправимой вины. И он там не останется ни одного лишнего дня. Вернется домой и застанет её там.

Он улыбался, представляя их встречу. Они вместе пойдут на следующий день к Соколовым или Гродовым. Те, конечно, будут рады, что он снова пришел с ней: наверно, переживали за него, хоть ни разу не о чем не спросили.

А потом… Потом распишутся и сыграют свадьбу – причин откладывать больше нет: он уже работает. Они смогут теперь существовать самостоятельно; его зарплаты, хоть и небольшой еще, и её стипендии им должно хватить. Марина не избалованная – не как Инна, с которой на такую, как его, зарплату просуществовать совершенно невозможно. Да и в крайнем случае неужели не найдет он, как дополнительно подработать?

И после… Они будут вместе – совсем. Приходить домой с работы и института и вместе ужинать, делать домашние дела, принимать у себя друзей. Просыпаться рядом по утрам. И она тогда уже не будет скрывать перед ним, собственным мужем, свое невероятно прекрасное тело: эта мысль бросила в жар.

Утром он обнаружил, когда кончились сигареты в пачке, что те несколько их, которые приготовил, чтобы взять с собой, каким-то образом забыл положить в чемодан. Придется сходить в вагон-ресторан – купить там: не стрелять же у кого-то.

Пошел по вагонам по направлению к нему. Неожиданно, открыв очередную дверь, столкнулся с теми, кого никак не ожидал встретить: Захаром и Лялей, людьми из уже прошлого. Можно было бы, наверно, сделать вид, что друг друга не узнали, но …

– Женя! Вот уж кого не ожидала встретить, – Ляля изобразила полный восторг, хотя, почему-то, покраснела. Захар, несколько побледнев, достаточно любезно поздоровался. Женя сдержанно поздоровался в ответ.

– Ты спешишь куда-то? Не в вагон-ресторан? Так там есть совершенно невозможно: мы вчера в нем попробовали поужинать, – оживленно затараторила Ляля.

– Меня интересуют там только сигареты, – сказал Женя, пытаясь быстрей пройти.

– Там одна дрянь. Возьмите лучше у меня, – Захар достал нераспечатанную пачку “Тройки”. – Не стесняйтесь: у меня их с собой запас.

– Спасибо: я курю другой сорт, – ответил Женя и пошел дальше.

Но когда возвращался оттуда, опять встретил их: они явно ждали его.

– Женя, зайди, пожалуйста, к нам. Посидим, поговорим. Ты ведь оставил во мне самые лучшие впечатления, – взяла его за рукав Ляля.

– Во мне тоже, хотя вы и были моим серьезным соперником, – прибавил Захар. – Я был восхищен, как вы невероятно по-мужски вели себя тогда в “Пекине”. Так красиво проигрывали!

– Ну, что он проиграл, я не уверена. “Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло”, – заметила Ляля.

– Скорей всего, – почему-то согласился Захар. – Уверен, вы, действительно, ничего не проиграли. Честно говоря, мне очень хотелось бы чуть ближе познакомиться с вами: вы мне интересны. Не откажитесь посидеть с нами: у меня есть неплохой коньяк. Выпьем и поболтаем: что еще делать в дороге? Очень прошу!

Действительно, почему не убить время таким образом? Тем более что этот человек, по сути, оказал ему ценную услугу: до конца неизвестно, как могло тогда всё повернуться. И еще: может быть, удастся как-то выяснить, что заставляет дядю Витю так пить сейчас.

– Спасибо: не откажусь, – он зашел за ними в купе.

Столик, оказывается, был уже накрыт: стояли всякие закуски – деликатесные, бутылка марочного армянского коньяка. Захар тут же налил всем троим.

– За встречу! – произнесла Ляля и, выпив, стала делать Жене бутерброд с черной икрой.

Сидели довольно долго. Беседу в основном поддерживала Ляля: рассказывала театральные новости. В то же время успевала ухаживать за обоими мужчинами.

А Захар больше занимался тем, что подливал в стаканчики: Жене, себе и Ляле – она пила наравне с мужчинами. Когда коньяк прикончили, достал бутылку виски. Женя сроду его не пробовал: нашел, что похож на хорошо очищенный самогон. Не пробовал он никогда и что-то похожее на какую-то длинную рыбку.

– Что это? – спросил он, когда Ляля положила ему это на тарелочку.

– Миноги. Ешь: вкусные. Слушай, Женя, ты еще не женился? А то я слышала, у тебя очень хорошая девушка?

– Нет еще, – ответил он несколько сухо, отсекая дальнейшие расспросы на эту тему: о Марине он с ними говорить не будет. Понятно, откуда Лялька знает о ней: от Тамары. А может, дядя Витя сказал Марку Анатольевичу.

Курили прямо в купе: они ехали в нем одни – Захар заплатил за всё.

– Почему не позволить себе изредка это, если есть возможность, – сказала Ляля. – А ты в купейном вагоне едешь или в плацкартном?

– В купейном. Я в командировку: мне положено.

– А как ты закончил? Не сомневаюсь, что с красным дипломом. В аспирантуре тебя не оставили?

– Не захотел сам. В КБ раньше поработаю. А туда уж потом. А ты?

– Работаю у дяди.

Она подсела ближе к Жене, когда Захар ненадолго вышел.

– Не выполнишь по старой дружбе одну небольшую просьбу? Понимаешь, я бы не хотела, чтобы дядя Марк узнал, что я и Захар вместе отдыхать ездили. Тетя Лиза может подумать не то, а ты её достаточно неплохо знаешь: Захару это может здорово навредить. А он всего-навсего хочет немного отдохнуть от вечных капризов своей раскрасавицы-жены. Тебе, я думаю, всё равно?

– Безусловно.

– Тогда ты сможешь, я думаю, ничего не говорить своим соседям? Особенно этой сороке – Тамарочке.

– Буду нем, как могила.

– Ты прелесть, Женечка, – она чмокнула Женю: его, как когда-то, внутренне передернуло.

Почти тут же вошел Захар с бутылкой “Столичной” в руках. Вопросительно посмотрел на Лялю – та в ответ едва заметно кивнула. Захар, похоже, повеселел.

– Вот, всё, к сожалению, что у них было. Давайте продолжим.

– Нет: спасибо, – сказал Женя, поднимаясь. – Мне уже скоро сходить. Спасибо за приятно проведенное время.

– Вы разрешите, я вас провожу? Покурим вместе до того, как вам выйти.

– Я не против, – надо было, всё же, узнать относительно дяди Вити.

Ему каким-то образом удалось перевести разговор относительно того, уже когда они курили возле его купе.

– Довольно таки своеобразная они супружеская пара, как мне кажется. Могу я узнать: он дома прикладывается к бутылке?

– Бывает. Но последнее время почему-то больше. Непонятно, почему.

– Нервишки слабоватые для такого с виду здорового мужика. У нас жизнь не совсем легкая: хорошие деньги ведь заработать не так-то просто. Ему это не слишком под силу.

Он помог Жене вынести вещи.

– Рад был с вами ближе познакомиться. Хочу вам сказать, что вы ничего не потеряли тогда. Очень надеюсь, что ваша нынешняя девушка гораздо больше подходит вам. Желаю счастья с ней. От всей души, – он крепко сжимал руку Жени: похоже, до конца не успокоился.

4

До городка, где находился завод, пришлось еще добираться автобусом, который ходил от станции два раза в день. Когда Женя появился там, рабочий день уже заканчивался: он только успел отметить командировку и получить направление в заводское общежитие.

Его поместили в маленькой комнате, где стояли две кровати, но пока одного. Узнал у дежурной, где можно как-то поужинать. Потом, чтобы убить время до сна, сходил по указанному Медведевым адресу, по которому надо отнести его посылку: чтобы завтра не искать.

На следующий день главный инженер вызвал при нем начальника цеха, тот забрал его с собой и повел показывать то, что получилось в металле из-за ошибок в их чертежах. Нужные синьки с исправлениями Жене дали с собой, но начальник цеха очень не хотел переделывать уже сделанное заново – предложил ему подумать, как обойтись минимальными переделками. Дал Жене стол с чертежной доской и ушел.

Женя разложил на нем синьки и начал обдумывать. Если бы не начальник цеха, зашедший за ним, наверно, забыл бы пообедать. Правда, еда в заводской столовой была уж очень не ахти: кусок чистого сала под названием “свиная отбивная” да отварная соленая треска с вермишелью. Треска оказалась, к тому же, с небольшим душком, но за неимением другого пришлось есть её. Но многие рабочие, как он заметил, брали один гарнир.

Синьки взял с собой в общежитие: намеревался, поужинав там же, где вчера, и отнеся посылку, засесть за них: задерживаться здесь он не собирался.

К домику Андреевой он дошел уже знакомой дорогой. Постучался.

– Кто там? – отозвался женский голос.

– Извините, Анна Сергеевна Андреева здесь живет?

– Здесь, – дверь открыла невысокая женщина. – Проходите в дом.

– Спасибо. Я только передать посылку от Николая Петровича Медведева, – он протянул ей коробку.

– От Коли? Ой, спасибо! Как он там? Да, проходите, проходите же в дом.

– Спасибо, – уступил он: лицо её казалось чем-то знакомым.

– Письма он мне с вами не передал? – спросила она.

– Письма? Нет.

– Он его, наверно, в посылку вложил. Вы посидите: я посмотрю его. А потом чай с вами попьем: о Коле мне расскажите. Хорошо?

Анна Сергеевна открывала коробку, а он смотрел на нее, и лицо её казалось всё более и более знакомым. Она достала оттуда письмо и стала вскрывать его. Ему показалось неудобным дальше смотреть на неё: он отвернулся. И тут увидел стоящую на комоде фотографию в рамке. Точно такую фотографию он видел когда-то. И вдруг узнал.

…– Приятное лицо! – сказала тетя Белла. – Как её зовут?

– Аня. Она очень хорошая, мама: она сразу тебе понравится.

– Наверно, сын.

– А кто она? Тоже летчик? – спросил он Толю.

– Нет: санинструктор. У неё родителей немцы повесили – за то, что прятали у себя соседей-евреев.

…– Вы ... Толю … Литвина … знали? – хрипло спросил он. Она читала уже вскрытое письмо. Подняла сразу голову и тоже внимательно посмотрела ему в глаза:

– Да, Женя. Знала я Толю – твоего брата. Дай-ка, посмотрю хорошенько, каким ты стал, Толика моего младший братишка. Взрослый совсем: не узнала бы ни за что, если б Коля здесь в письме сразу не написал. Я ведь о тебе знала: по фотографии, которую Толя показывал. И столько мне о тебе рассказывал. – Она подошла близко к нему. – Теперь уж тебя скоро не отпущу. Сядем-ка, поговорим, раз довелось увидеться. Вина только, жаль, у меня нет по такому случаю. За самоваром посидим с тобой. Ты сиди: я пойду – его поставлю.

Николай Петрович, значит, специально именно его послал сюда в командировку и принес прямо к поезду посылку для неё. Ничего: работа подождет. Марина поймет, конечно, из-за чего он задержался лишний день.

Аня вернулась и стала расставлять на столе чашки. Потом снова ушла и вернулась с медом в сотах и полной темной жидкости большой бутылью.

– Вот – вспомнила: наливка же у меня есть, вишневая. Сейчас самовар мой закипит, и сядем. Постой, а может, ты есть хочешь?

– Нет, спасибо, Анна Сергеевна. Я только что поужинал.

– Правда? А то яичницу тебе зажарю: яички свежие.

– Нет, нет, Анна Сергеевна: я не хочу есть.

– Ну, что ж. Только Аня я тебе: зови меня, как Толя звал.

– Помочь я могу вам?

– Помоги: самовар принесешь. А я уж сразу остальное всё.

Наливка её была очень вкусной. Они выпили по лафитнику за встречу, и Аня попросила:

– Расскажи-ка мне о себе. А то ведь я последнее, что знала о тебе, то, что Коля мне рассказал. Как он пришел к вам в сорок пятом, и как ты смотрел на него тогда. “Толина мать, оказывается, не знала ничего, а братишка его так смотрел на меня, что я сразу ушел. Неужели знал и не сказал ей?” Ты, правда, знал?

– Да: я получил похоронку – тети Беллы дома не было еще. Я её спрятал - а он пришел, и она узнала.

– Почему? Не говорил ей – почему?

– А как я мог? Он у нас только и оставался: мы его ждали. Что вернется – вместе с вами… с тобой. Это же трудно: сказать, что нет. Они же тоже мне не говорили, что родителей моих убили.

– Они – кто?

– Тетя Белла и бабушка. Я узнал уже позже: пришел и застал бабушку мертвой, а похоронки на них лежали возле нее на полу.

– И ты остался с Толиной мамой? А как она? Я ведь так ни разу не написала ей. Собиралась, собиралась, да так и не решилась.

– Её тоже нет. С пятьдесят третьего года.

– Умерла? Отчего?

Ему пришлось рассказать, как тетя Белла смертельно простудилась, открыв окно, чтобы слышали еврейскую пластинку все, кто злобствовал по делу врачей. Аня опустила голову:

– Ну, и подлость. И кто? Свои. Как немцы, фашисты: кто моих родителей повесил за то, что соседей-евреев прятали у себя.

– Толя сказал нам про это. Наши друзья тоже хотели нас спрятать, когда меня предупредили, что готовится наша общая высылка.

– Куда?

– Мне тогда сказали – на Дальний Восток или Новую Землю.

– О высылке мы тут не слышали тогда. Жутко. Ведь и Толя мой был еврей.

– Его отец, дядя Коля, был русским.

– Мне сказал, что еврей, когда про своих родителей рассказала. И у тебя никого не осталось после того, как её не стало?

– Друзья, их родители. Они для нас с тетей Беллой как родня всегда были.

– Ты уже заканчивал тогда учиться в институте?

– Нет: закончил в этом году.

– И жил с того времени один? Не слишком легко тебе, я думаю, одному. Друзья, их родители – я понимаю. Но это, всё-таки, не семья. Заводить тебе её надо.

– Заведу.

– Скоро?

– Думаю, да.

– Хорошая девушка?

– Очень.

– Любите друг друга?

– Да.

– А карточка есть?

Женя достал карточку из внутреннего кармана. Протянул Ане.

– Хорошее лицо какое! А это её мама?

– Мама. Замечательная женщина: умная, веселая, добрая.

– Это тоже хорошо. Зовут как её, твою девушку?

– Марина.

– Значит, теперь всё хорошо у тебя. Давай-ка, выпьем с тобой еще по рюмочке: за это. А то только о плохом да о плохом.

Потом говорили о Медведеве. Женя рассказал, как очутился в его отделе.

– Как он живет сейчас? Что положение неплохое занимает, я знаю. Но вот в семье у него… Он, когда приезжал, мне карточку жены показывал. Вроде красивая она – и с виду энергичная: он говорил, толкала его и помогала, чтобы кандидатом стал. Одет с иголочки тоже благодаря её стараниям. А вот впечатление у меня было, что как-то одинок он: не хватает чего-то. Жалко: он очень неплохой, Коля.

– Да: добрый. Ко мне замечательно относится и, когда ко мне приходит, обязательно что-нибудь приносит для сына моей соседки. Она его Толиком назвала в честь Толи. И не только приносит что-то: еще разговаривает с ним, на руки берет.

– Наверно, тоскует, что своего нет. Налить еще чашечку?

– Нет, спасибо: мне уже пора.

– Ты в общежитии у них устроился? Может, ко мне переберешься, а?

– Нет, спасибо. Оно очень близко от завода, да и поместили меня одного в комнате. Мне вечерами надо будет работать, чтобы побыстрей уехать.

– Столовая там, говорят, скверная.

– Пельменная недалеко есть: вполне сносная. Так я пойду?

– Поздновато: провожу тебя. А то могут и пристать к тебе: чужой.

– Ничего: постою как-нибудь за себя.

– Вижу: не слабенький. Только у них могут быть ножи. Да и расставаться с тобой еще не хочется.

– Но вам как обратно одной идти?

– Мне не страшно. Я уже который год здесь учительствую: меня слишком многие из них знают. А ты чужой. Да еще могут заподозрить, что еврей. Хотя, казалось бы, чего им: евреев тут раз, два и обчелся – что они о евреях знают? Еще столкнешься с этим.

– Уже было. Утром на проходной слышал, один рабочий пел: “Чудо-юдо, чайники. Все жиды начальники”.

– Вот-вот. Хочу, чтобы ничего с тобой до свадьбы не случилось. Мы все – Коля и я – в ответе за тебя.

Аня проводила его до самого общежития. Прощаясь, взяла с него слово, что он перед отъездом придет попрощаться.

Он попробовал еще сколько-то поработать, но быстро убедился, что не получается: глаза слипались. Надо было ложиться. Перед тем, как уснуть подумал, что о себе Аня ничего ему не сказала.

5

Чтобы успеть побыстрей, приходилось возиться допоздна. Днем на заводе делал прочерчивания. Потом, вечером, в общежитии рисовал по ним эскизы. Через три дня, один из них был воскресеньем, они были готовы: он передал их начальнику цеха.

– А сборочный чертеж? – спросил он, просмотрев их. Женя принес ему листы прочерчивания, но тот потребовал:

– Давайте-ка, сами проследите за переделками. Без вас могут толком не понять: что тогда? Снова вызывать вас из Москвы?

Женя не стал спорить: переделки приходится делать, действительно, по вине их КБ. Отобрал эскизы деталей для механической обработки: начальник цеха вызвал мастера и отдал ему, велев изготовить их срочно – к завтрашнему дню. И пошел с начальником на сварочный участок. Подвел Женю к бригадиру и ушел.

Если бы не работа на заводе еще в школе, наверно, пришлось бы нелегко – тем более что еще не приходилось никем руководить. Но когда стал показывать, что с чем собирать и как варить, почувствовал себя уверенней: его слушали. Попросил рукавицы и помогал держать при прихватке. Со сваркой только не получалось у него: электроды были плохие – обмазанные - вместо с толстым покрытием: залипали. Поэтому сразу дал сварщику указание варить всё сплошными швами; показал, как варить, чтобы как можно меньше вело: ступенчато-встречными швами.

Под конец дня подошел мастер мехучастка, попросил задержаться: он дал делать детали токарю, работавшему во вторую смену. Вдвоем подошли к нему.

– Я за сегодня всё не успею, – заявил тот, перебрав эскизы. – Вон сколько!

– Надо успеть: сборку завтра задержишь, понимаешь?

– Понимать – я понимаю, а мочь – не смогу. Еще кому-нибудь тоже дай.

– Некому. Понимаешь, совсем некому.

Пахло возможностью задержки на лишний день.

– Токарный станок свободный есть? Я могу помочь ему, если дадите резцы и какую-нибудь спецовку, – предложил Женя.

– А халат сойдет? Я свой дам.

В столовую в обед он не ходил, поел из того, что осталось из взятого в дорогу благодаря встрече с Захаром и Лялей. Договорился, что он только сходит в пельменную поесть – и сразу вернется.

Токарь отобрал себе детали посложней, ему оставил, почему-то попроще и полегче.

– Давай поровну: быстрей управимся, – предложил Женя.

– А я что на простых-то заработаю? – возразил токарь.

– Не бойся: наряд на всё на тебя будет. – Токарь благодарно посмотрел на него.

К концу смены они управились, и сборка на следующий день пошла без задержки. А еще через день уже было всё полностью обварено.

Можно было со спокойной совестью уезжать. Но он заметил, когда работал с токарем, стоящее в углу цеха устройство, заинтересовавшее его. Оказалось, для выполнения почти тех же операций, как и то, что сейчас разрабатывается одной из групп их отдела.

Спросил, кем разработано и попросил чертежи. Узнал, что это был старый заказ какой-то сторонней организации, и что чертежи не сохранились. Почему его не забрали, уже никто не помнил.

Можно, конечно, сказать о нем по приезде. Только тогда опять придется кого-то сюда посылать. Так не годится: как ни хочется поскорей в Москву, к Марине, а придется задержаться. Надо снять эскизы этого устройства и привезти их с собой.

Разборка, снятие эскизов и обратная сборка отняли еще два неполных дня. Можно было уехать завтра утренним автобусом. Отметил выбытие и поспешил в общежитие: отнести эскизы и надеть чистую рубашку, чтобы пойти попрощаться с Аней.

6

Зашел по пути в магазин и взял бутылку какого-то вина. Уже подходя к её дому, сообразил, что забыл сходить в пельменную – но решил не возвращаться.

– Кто там? – спросила она, когда он постучал.

– Это я: Женя!

– Ты? Заходи, заходи! Как угадала я, что сегодня ты придешь. Посидим с тобой сейчас снова. Ты хоть догадался в пельменную эту не ходить перед тем, как ко мне идти?

– Да: не был.

– Ну, и молодец. А то я приготовила всего. Давай-ка вместе стол с тобой накрывать.

Он протянул ей бутылку с вином.

– Спасибо, – сказала Аня. – Но я другое приготовила: ты же уже мужчина, - она поставила на стол бутылку водки.

Накладывала тарелки и миски и давала ему нести на стол. У него разгорелся аппетит, глядя на соленые грибы, малосольные огурчики, квашеную капусту, помидоры, молодое сало. Еще на тарелках то, что, явно, Николай Петрович прислал: копченая колбаса, сыр, баночка шпрот и балык.

– Сядем давай, Женечка, – Аня налила водку в его лафитник. Взяла вино, но тут же поставила на стол, не откупоривая: налила водки и себе. Навалила всего, что было на столе ему на тарелку. – Выпьем сначала за всё хорошее: что встретились с тобой, что ты уже инженер, что девушка у тебя прекрасная, и что станет скоро она твоей женой, – она чокнулась с ним.

– А теперь поешь, – сказала она, когда выпили. Он ел с аппетитом: проголодался, да и пельмени, которыми питался и утром и в обед и вечером, не были шибко хороши. Аня с удовольствием смотрела, как он наворачивал.

– Вкусно: нравится? Давай-ка еще положу, – она подложила ему и снова налила его рюмку и долила свою. – За хорошее выпили: теперь давай за тех, кого мы потеряли с тобой. За близких наших: твоих, Толиных и моих родителей. И за бабушку твою. Вечная им всем память.

– И за Толю тоже.

– Нет: за него отдельно.

Аня не давала ему разговаривать, пока ели. Даже не наливала ему больше. За закусками последовал куриный суп, курица.

– Сыт ты? Наелся? – беспокоилась она.

– Аня, ну что вы! Объелся даже.

– Ты – не вы. На «ты» меня называй, Женечка: не чужие ведь. Только на «ты»!

– Договорились.

– А теперь поговорим. Закуску со стола убирать не буду: выпьем еще.

– Может, не стоит?

– Не помешает. Мы сейчас с тобой и выпьем: за Толю нашего.

…– Даже фотографии его у меня нет. Как так получилось? Ты можешь мне прислать? А? – попросила Аня.

– Пришлю: конечно.

– Спасибо. Правда, и без карточки помню его: ясно помню. Во мне он так и остался: не умер. Вижу и говорю с ним часто. Без него, Женечка, и жизнь у меня не сладилась: одна осталась.

– Почему?

– А никто не нравился в сравнении с ним: после него не встретила уже такого. Да и женихов особо не было: не вернулись.

А появился один: не получилось. Хоть и плохим не был. Не то! Сам он увидел, что не получается у нас с ним, и разошлись тихо, без обид.

А Толя… Я же и сейчас его люблю. Он ведь чуть не молился на меня. Робкий такой, мальчик настоящий, когда со мной: и не подумаешь, что это герой-летчик, майор Литвин, про бесстрашие которого в бою все в полку говорили.

А меня даже поцеловать боялся: я сама первая его поцеловала. Чистый бесконечно: так и не тронул меня. А я ведь хотела быть его. Смотрела, как другие девушки: нравится парень, и не надо отказывать себе в этой радости – завтра его или тебя уже может не быть. А он: “Потом, Анечка: когда война кончится. Поедем к моей маме, поженимся. А то вдруг ребенок, а меня убьют: одна с ним останешься.” Вот такой он был, Толечка.

– Тетя Белла мне говорила: папа мой был таким же. А он в восемнадцать лет ушел на Гражданскую воевать, кавалеристом был. А мама его – тоже – первая поцеловала.

– В роду у вас, значит, это. И ты такой же наверняка.

– Я? Не совсем.

– Что-то не верю: скромный ты. Наговариваешь на себя, думаю.

– Нет, – он чувствовал, что ей он может рассказать то, что некому другому не мог до сих пор. Теперь это позади – к счастью. И стал рассказывать: как произошло.

– Что бы я делал, если бы она не простила? Я ведь понимаю: это было оскорбительно для неё. Она ведь удивительно чистая у меня: как я мог?

– Да за что прощать тебя? Это же счастьем должно быть, когда любимый твой смотрит на твое тело. Не стыдно - радостно. Если бы Толя тогда… Почему я не настояла, что не надо ждать: был бы у меня сейчас ребенок его. Толиком назвала бы его, как соседка твоя.

Да что я опять о себе? Рада, что теперь уже всё хорошо. Дай тебе Б-г с ней большого счастья. Ну, выпьем за это по последней – дальше чай будем пить.

Убрала со стола бутылки – нераспечатанную с вином, почти наполовину полную с водкой, тарелки с закусками. Жене помогать не дала; он пошел на крыльцо – покурить. Позвала его, когда самовар уже был на столе.

Спросила его, как он познакомился с Мариной. Рассказал ей всё: как познакомился и сразу потерял; как встречался с другой и в глубине души тосковал по ней; как снова неожиданно встретил. Про то, как приезжала её мама – и уж заодно историю женитьбы Ежа, и какую роль в ней сыграла Рахиль Лазаревна.

А за окном уже было совсем темно, и на часах половина двенадцатого. И Аня предложила остаться ночевать у неё: в общежитие завода он сможет зайти за вещами утром. Он согласился, не задумываясь.

И они продолжали пить чай и говорить. Аня задавала вопросы – он рассказывал. Про всё и обо всех. О друзьях своих, их родителях, “младшеньких”. О Деде и бабушке Эсфири. Об Анне Павловне. Про свою работу на заводе и Андрея Макаровича. Как вновь встретился с Медведевым. Она внимательно слушала и задавала всё новые вопросы. Иногда шла подогреть самовар, и тогда Женя выходил покурить.

Потом Аня стала рассказывать про своих родителей в Белоруссии, которых выдал немцам их сосед. Соседей-евреев, которых они несколько месяцев прятали у себя, стариков – мужа и жену, немцы расстреляли, а её мать и отца повесили.

Она была в медсанбате части, освобождавшей эти места, и ей разрешили отлучиться, чтобы увидеться с родителями. Деревня их была не сильно разрушена, но их дом сожжен. Она стояла возле него, и кто-то подошел к ней. Аня обернулась: узнала соседку, та её.

– А мои где, тетя Алеся?

– Ой, Анночка: нет их больше. Антанович донес на них: Рафаила старого с Голдой они у себя в подполе прятали. Их немцы прямо у дома застрелили и дом спалили. А твоих… твоих повесили немцы. Корову они Антоновичу дали, а потом другие у него и отобрали.

– Убежал он?

– Про то не знаю.

Аня пошла к дому этих Антановичей. Там было пусто. Собралась уже уходить, когда показалось, что в подполе какой-то звук. Достала пистолет, зацепила кочергой за кольцо крышки подпола, приподняла её. Крикнула:

– Кто в подполе, выходи немедленно. – В ответ тишина. Снова крикнула:

– Не поняли, что ли? Немедленно выходи, сказала: считаю до десяти, потом кидаю гранату. – Вылезли по очереди: жена его, за ней он сам. Скомандовала каждому:

– Руки за голову, и к печке – ко мне лицом. – Пистолет на них нацелила.

– Ну, что скажите мне?

– Анночка, Анночка, да разве же мы думали? Мы же только боялись, как бы не спалили деревню-то, – заголосила сразу жена. – Мы ж только думали, жидов этих одних немцы заберут – твоих-то не тронут. Да и говорила я ему: “Не надо, грех это”.

– Чего врешь-то? Говорила: “Давай, иди, а то кто другой раньше донесет – ему корова их достанется”. Где она, твоя корова? Шкуру свою теперь мной спасти хочешь? – крикнул ей он.

– Понятно. Выходи из дому. Бежать не вздумайте. – Вывела наружу, поставила у стенки. Тетка Алеся уже видно про неё уже сказала людям: стояли они, смотрели издали, но не подходили. Подняла пистолет и застрелила обоих.

Тогда только соседи подошли, поздоровались с ней. Показали могилы: родителей и Рафаила с женой его. Кто-то бутылку самогона вытащил, разлил по стаканам. Ей полный налили: столько она сроду не пила. Кусочек черного хлеба сунули: зажевать. Тетка Алеся провожать её пошла до дороги. Там машина подвернулась, довезли обратно.

… – Вот так, Женечка, – сказала она: губы её тряслись. – Вот так!

– И правильно, – ответил он, сжимая кулаки. – Я выйду: покурю.

– Не надо: здесь кури, – она встала. Через минуту появилась с водкой, двумя ломтями хлеба и тарелкой с салом. Налила ему и себе в чашки – поровну: а до этого только отпивала из лафитника. Придвинула ему хлеб и сало. - Давай: надо.

Чокаться не стали: только подняли чашки, и выпили молча. Он взял ломтик сала, положил на хлеб и протянул ей. Она поднесла его ко рту. И вдруг бросила, закрыла лицо руками – глухо зарыдала.

– Аня, не надо: успокойся. Не надо: слышишь? – Она продолжала рыдать, уже громко. И вспомнилась Белла – как она рыдала, когда он отдал ей Толину похоронку. И как Беллу, он обнял Аню, прижал к себе и стал гладить её по голове и говорить что-то. Потом заметил, что говорил, как всегда в таких случаях, по-еврейски. Она не понимала, конечно, но стала чуть успокаиваться.

– Аня, Анечка! Не плачь, сестричка, – он сказал это уже по-русски. Поцеловал несколько раз её голову, и она стала затихать.

Когда затихла, и он смог отпустить её, схватил свою не закуренную сигарету и, не смотря на её разрешение курить в доме, выскочил на крыльцо. Жадно затянулся дымом.

Было темно. Он глядел в усыпанное звездами небо, и из глаз его катились слезы. Всё стояло перед глазами: день получения похоронки на дядю Колю; оборвавший его детство день, когда нашел похоронки на маму и папу возле мертвой бабушки; когда получил похоронку на Толю, и когда пришел Медведев, и Белла узнала. И потом, как умерла она, успев перед самой смертью рассказать ему удивительную историю любви его родителей – как свое завещание ему: как быть счастливым.

Выкурил еще одну сигарету и вернулся в дом. Аня не плакала, сидела молча. Женя сел рядом с ней, и она положила голову ему на плечо. Сидели молча – долго.

– Замучила я тебя, – сказала она, прервав молчание. – Может, еще выпьешь?

– Нет. А ты выпей: легче станет.

– Мне от неё легче не становится. Сейчас тем более не станет: ведь второй раз только я про то рассказала.

– Первый раз – Толе?

– Да: ему.

– Поспать хоть немного тебе надо, – потом сказала она.

– Не бойся, высплюсь в поезде: что дорогой еще делать? Ты же не заснешь. Лучше посидим рядом: ты успокоишься.

Аня закрыла глаза. Он обнял её – и через какое-то время заметил, что она заснула. Хотелось курить, но побоялся, что, если двинется, разбудит её. Продолжал сидеть, согревая её своей рукой – и тоже заснул.

Проснулся от запаха, доносившегося с кухни: жарилась яичница с салом. Потом вошла Аня.

– Женя! – позвала она. – Просыпайся - пора уже: тебе же еще в общежитие. Он окончательно открыл глаза – Иди-ка, умойся: позавтракаем и пойдем. Провожу тебя на автобус – и в школу.

– А ты не слабенький, я смотрю, – сказала она, любуясь его мускулами, когда он снял рубашку и стал умываться под рукомойником. – Толя, бывало, гордился, что ты постоять за себя можешь. На-ка полотенце, и идем есть. Рюмочку не хочешь?

– Зачем?

– Ну, и молодец! Ешь как следует – ешь. Не смотри на меня: я утром не могу много.

– Ань, чай, пожалуйста, завари покрепче.

– Конечно: не выспался же ты. Ешь, ешь: я сейчас.

Вернулась вскоре, неся сверток и две банки с медом.

– С собой возьмешь это. Я тут положила сала тебе, яичек варенных, курицы, хлеба: на дорогу. А мед Коле и тебе с Мариной.

Он не стал отказываться. А Аня налила обоим чай.

– Умница Коля, что послал тебя сюда. Кому лишний раз расскажешь, перед кем выплачешься? И будто не ты, Толя, обнял меня – родной была твоя рука. Пришли, пришли мне его карточку. – Потом вдруг встала: – Погоди-ка: вспомнила я, – и ушла. Почти сразу вернулась с еще одной банкой меда:

– Это для Толика, которого – ты говорил – в его честь мать назвала.

– А себе оставила?

– Еще куплю: не бойся. У нас тут его полно. Допил? Пошли тогда.

Они дошли вместе до общежития, оттуда до автобусной остановки.

– Письмо Коле передай вот это. А здесь адрес мой: написала тебе. Пиши: не забывай – не чужие мы с тобой. Марине своей передай от меня огромный привет. Пусть поскорей женой твоей станет и детей тебе родит: чтобы род ваш от тебя продолжился.

– Спасибо, Ань. Я тебе тоже записал свой адрес и оба телефона: домашний и на работу. Ко мне… к нам приезжай: Москву покажу. Обязательно приезжай, хорошо?

– Непременно. С Мариной твоей познакомиться. Колю повидать. Еще – Толика. Смотри-ка, автобус уже идет. Давай прощаться.

Обнялись и поцеловали в губы друг друга: как родные.

7

Ему, считай, повезло. Поезда шли переполненные – люди с детьми и студенты возвращались в Москву. Он готов уже был ехать в плацкартном вагоне, даже на сидячем месте – и спать, если удастся, на третьей полке: как в студенческие годы. Однако, одно место нашлось, на его счастье, в купейном вагоне: досталось ему, потому что стоявшие в очереди перед ним могли позволить себе ехать только плацкартным вагоном.

Он проспал почти весь путь. Проснулся только незадолго до Москвы: успел умыться и позавтракать.

Не было смысла сразу ехать домой: Марина наверняка сейчас в институте. И Женя решил двинуться вначале на работу.

– Ты: наконец-то, – встретил его Медведев. – Я думал, ты отдашь им чертежи и стремглав обратно: к Марине. Почему застрял: не получилось?

Женя подробно объяснил, чем занимался.

– Отлично: сам там справился. А насчет того, что эскизы эти привез, вообще молодец: по-хозяйски. Нам они смогут время сэкономить. Инициатива твоя тебе зачтется. Посылку мою отдал?

– Да.

– Познакомился, значит, с Аней? Как она встретила себя?

– Прямо как сестра – настоящая. Благодарна вам, что вы меня туда послали.

– Я знал, что она рада тебе будет, потому и послал. Как она там сейчас? Одна всё?

– Да. Николай Петрович, письмо она просила вам передать. И вот это, – Женя вытащил из сумки банку меда.

– Не могла в ответ ничего не прислать. Ладно, спасибо. Слушай, а может, Толику его отдашь?

– Николай Петрович, она ему тоже послала. И нам с Мариной.

– Обо всех рассказал ей?

– Обо всех. Николай Петрович, а вы Марину видели?

Медведев засмеялся:

– А что: страшно соскучился, да? Нет, не видел её. Но звонить – звонил. Ждет она тебя: ждет. Мой тебе совет: не тяни ты – женись на ней скорей. Чтобы опять чего не случилось. Думаешь, я не замечал совсем? Ну, ладно: это дело прошлое. А нынешнее: надо тебе к ней поскорей, я думаю.

– Но она в институте сейчас.

– Тогда ладно. Сядь-ка, напиши отчет по командировке. Обязательно укажи про эскизы: я напишу, что делал их сверх задания – зная, что они будут полезны для разработки проекта, включенного в план отдела. То есть, проявил полезную инициативу, за которую можно дать премию. Кстати, одна премия тебе выписана уже, двести рублей: за высокую производительность. Получи, когда будешь в бухгалтерии. Копить их тебе надо – премии.

– Почему? Тратить нельзя?

Медведев опять засмеялся:

– Можно тратить. Я в другом смысле: чем больше премий, тем больше оснований для повышения в должности. Понял? Иди, пиши. Я подпишу, сдашь всё, деньги получишь – и мчись домой: всё равно суббота, короткий день. И чтобы без цветов её там не встречал, слышишь?

– Слушаюсь. Можно вопрос: с тортом, вином и прочим тоже можно?

– Нужно! Я смотрю, тебя мне учить не надо. Действуй.

Домой Женя явился часа через два - тяжело нагруженный. До прихода Марины оставалось тоже как минимум часа два, и он рассчитывал успеть сделать всё: умыться по пояс, побриться, надеть свежую рубашку, разложить и поставить на стол принесенное. Сумел купить немало: будет у них пир сегодня.

В квартире никого. Он отомкнул замок на своей двери и вошел. Глаза широко открылись, когда увидел, какой стала его комната.

Он всегда поддерживал в ней порядок, чистоту. В ней и сейчас было чисто, и был порядок. Но было и другое. Уют, который куда-то исчез вскоре после смерти Беллы.

Порядок был идеальный: сверкали оконные стекла и стекла буфета. На столе вместо обычной клеенки скатерть, и на ней ваза с цветами; на кровати накрахмаленное белое пикейное покрывало, подушки накрыты тюлевой накидкой. Всё хранилось в гардеробе, но давно не использовалось. И многое положено и расставлено иначе: в буфете, на письменном столе, на полке спинки дивана.

Женя осторожно поставил принесенное на пол. Сел на стул, разглядывая свою и не свою комнату. Нет, конечно, не свою – их уже. В доме появилась хозяйка, и в нем снова стало красиво.

Но надо было спешить: вдруг придет раньше. Поставил чайник, чтобы помыться. Вставил купленные у Белорусского вокзала цветы за неимением еще одной вазы в трехлитровый баллон. Помылся в тазу на кухне, побрился и полез за чистой рубашкой в гардероб. Кроме своих вещей увидел висевшие там несколько её платьев.

Расставляя принесенное им на столе, обнаружил, что купил буквально всё то же самое, что и в прошлом году к её приезду. Кроме того только, что купил тогда на рынке. На рынок уже не было времени, но на то, чтобы почистить туфли, хватит наверняка.

…Два часа прошли: она вот-вот появится. Сердце билось учащенней: сейчас увидит её.

Но прошло полчаса, а её не было. Тогда он стал разбирать свой чемодан. Обдумывал, что делать, если она не придет еще через час.

Наверно, как и в прошлом году, она заняла место в общежитии и должна периодически ночевать там. Действительно, чемодана её нигде не видно: даже под кроватью, куда сунул свой. Правда, она, наверно, всё-таки и в этом случае должна вначале приехать сюда.

Славка Ковалев опоздал к началу семестра и появился только сегодня Понятно, что он спросит– и придется сказать, что она напрасно дала ему надежду. Он смотрит на неё – и, наверно, догадывается, что она скажет ему: она не улыбается, прячет глаза. Избегает во время перемен оставаться хоть на минуту наедине с ним. Трудно: сказать ему. Может быть, он поймет и так – не станет спрашивать.

Он догнал её в метро.

– Марина!

Она обернулась. Он подошел и взял её за руку – она отняла её.

– Марина, ты… еще не решила? – с какой-то еще надеждой спросил он.

Она отрицательно мотнула головой.

– Значит, мне можно продолжать надеяться? – по-своему понял он.

– Нет, Слав. Прости: я не должна была ехать с тобой в Карелию.

– Ты помирилась с ним? Простила его? Я же видел, что он чем-то очень обидел тебя.

– Нет: я была не права. Поняла – и попросила у него прощения. Он закончил в этом году институт, и теперь мы сможем пожениться. И ты пойми – и прости меня.

Он опустил голову. Потом тихо попросил:

– Не уходи. Посиди со мной: я тебе не буду говорить ничего. Пожалуйста. – И было невозможно отказать ему.

Он, и в правду, не сказал ни слова: сидел, опустив голову на руки. Она сидела рядом и тоже молчала: ждала, когда он встанет и уйдет.

Но прошел почти час, а он продолжал так же неподвижно сидеть. И она не выдержала, сказала:

– Прости: мне надо идти.

Он кивнул молча. Встал одновременно с ней и дошел вместе до эскалатора. Она поехала вверх.

Быстро шла: хотелось как можно скорей домой. В общежитие она сегодня уже не поедет ни в коем случае: Славка может заявиться, если напьется сегодня. И вообще: Женя должен вернуться со дня на день. И она еще прибавила шагу.

Сразу обратила внимание, едва вошла в квартиру, что дверь комнаты не заперта. Приехал! Она влетела в комнату.

– Женя! Женечка! Приехал!!!

Он тоже бросился к ней. Крепко обхватили друг друга.

– Приехал, родной мой! – он целовала и целовала его.

…Её реакция была совершенно неожиданной, когда она увидела всё, что стояло на столе.

– Ты пригласил всех придти?

– Нет, – он всё еще не отпускал её из своих рук. – Это для нас с тобой. Разве нам сегодня кто-нибудь еще нужен?

– Нет, конечно же. Но зачем столько? Ой, – вдруг засмеялась она, – похоже, ты купил всё то же самое, что когда мы приехали с мамой в прошлом году.

– Только не ходил на рынок, иначе было бы точно совсем то же.

– Зато я ходила. А ну: пошли на кухню.

Она открыла там его столик и начала вытаскивать одно за другим помидоры, банку с малосольными огурцами, банку со сметаной, большую кастрюлю.

– Видел, что? – подняла она крышку, показывая борщ с блесками жира на поверхности. – Вчера только сварила: как знала.

– Ого, сколько! Съела бы одна, если бы я на несколько дней еще задержался?

– Аську позвала бы на помощь. Ладно, соловья баснями не кормят: пошли за стол.

Подняли полные рюмки с мускатом:

– За нас!

Голодные здорово были оба, и всё казалось жутко вкусным.

– Вкусное сало. Оттуда привез?

– Оттуда: Аня дала.

– Что еще за Аня? – она сделала грозный вид.

- Девушка нашего Толи. Николай Петрович специально именно меня туда послал, чтобы мы познакомились.

– А-а… Она его помнит?

– Помнит, очень. Обрадовалась страшно, когда узнала, кто я: как будто к родной сестре неожиданно пришел. Еще это, – он поднялся и вынул из буфета банку меда. – Сказала: мне и тебе.

– Ты ей про меня рассказал?

– Да. Она тебе просила огромный привет передать. А еще – тоже банку меда: Толику. Клава придет, отдам ей.

– Сегодня не придет. Она в доме отдыха, и Толик с ней. Через три дня приедет.

– А Тамара приехала?

– Нет. И Виктор Харитонович тоже почти не ночует. И даже днем не всегда приходит. Один раз, правда, пришел еще с одним – пожилым, полным. Они вместе сидели долго – пили, разговаривали очень громко. Какого-то Захара ругали, я слышала. Я с этим его гостем столкнулась в коридоре: он как-то очень внимательно смотрел на меня. Странно!

Женя насторожился:

– Как зовут его, не слышала?

– Слышала: Марк Анатольевич. Ты его знаешь?

– Немного, – не было желания сегодня упоминать имя Инны. К счастью, Марина сама заговорила о другом:

– А знаешь, мы сало и свинину дома вообще не едим. Папа никогда, а мы с мамой где-нибудь, где он не видит.

– Моя бабушка тоже сама не ела: была старая – и поэтому верующая. Но нам никому ничего не запрещала. Твой папа верующий, да?

– Да: по настоящему. Он тоже нам ничего не запрещает: он никогда нам ничего не скажет. Просто мы знаем, что ему это будет неприятно.

– Мой был совсем неверующий. А почему твой верит?

– Он вырос в очень религиозной семье. Мама говорила, он мальчиком учился в ишиве. Знаешь, что такое? Религиозное еврейское училище: там Тору учат, талмуд.

– Он же, ты говорила, инженер?

– Он способный: его даже сделали инженером еще до войны, хотя он диплома тогда не имел. Он начинал учиться в университете, но его исключили на втором курсе. За социальное происхождение: дед был ну не то чтобы раввином, а шойхетом – резником. Но после войны, когда пришел с фронта, в институт приняли.

– Я кроме моей бабушки и бабушки Эсфири верующих евреев не знаю. Рувим Исаевич, правда, что-то знает о еврейских обрядах, но с нами никогда об этом не говорит. Я только помню, как бабушка моя молилась. Еще помню, как читали над ней молитвы, когда она умерла. А твой папа молится?

– Он делает это в их комнате: я не вижу, как. И по воскресеньям уходит куда-то: там собираются еще такие, как он, чтобы вместе молиться. Мы соблюдаем кое-какие праздники. Пейсах, еврейскую пасху, знаешь?

– Да: Фрума Наумовна обязательно делала седер и приглашала тетю Беллу и меня. Я знаю, что на пейсах полагается есть мацу: Рувим Исаевич нам кое-что рассказывал о нем. Но, вообще, мало что обо всем этом знаю.

– Но ты заказываешь прочесть молитву на кладбище. Маме это очень понравилось.

– Я знаю: Белла хотела, чтобы я так делал. Она перед самой смертью попросила, чтобы я похоронил её, как еврейку: в саване. И прочитали потом молитву “Эл моле рахамим”. И кадиш по ней я заказал читать в синагоге, хотя она сказал, что это не обязательно. Она стала верить после того, как мы уцелели благодаря смерти Сталина на Пурим, как предсказала бабушка Эсфирь. Я должен был это делать.

– Да, обязательно. Женечка, только давай не будем сейчас о грустном. Лучше наливай: выпьем с тобой еще. Ты скажешь тост?

– Могу. Я хочу выпить за твою маму отдельно.

– За маму? Стоит! Ты даже не знаешь, насколько она заслужила. Выпьем, и я расскажу тебе, почему.

…Она помогла понять то, что я не понимала. Что я дура, раз обиделась, как маленькая девочка, на то, на что надо было радоваться. Как объяснила, что такое быть близкими не только душой, но еще и телом.

Она рассказала ему про весь свой разговор с матерью.

– Кому еще, кроме неё могла я рассказать? Аська очень хотела, но ей я ничего не сказала. А ты: сказал кому-нибудь из наших?

– Нет: им нет. Хотя они, явно, понимали, что что-то неладно. Но я сказал – Ане: уже всё было позади. Когда-нибудь ты её увидишь: поймешь, ей можно было. И она так искренне радовалась за меня, когда я говорил про тебя. И еще есть у меня тост.

– Ого! Ладно, наливай. Так что за тост?

– Когда я приехал сегодня, я обомлел, когда вошел сюда: комната давно уже не была такой. Красивой и уютной. Благодаря тебе: ты пришла сюда уже по-настоящему – как хозяйка этого дома. Навсегда, я верю. За это я и пью: за тебя!

– Спасибо! – она была тронута: он оценил её старания. – А теперь твоя хозяйка будет кормить тебя. Так что закуски больше не ешь, смотри.

Борщ, который она сварила, был потрясающе вкусен. И грудинка из него потом. А на десерт – компот из свежих ягод и фруктов.

– Ты наелся?

– Смеешься? Я ж объелся: слишком вкусно готовишь. Даже лучше, чем твоя мама.

– Тебе кажется: мама готовит лучше.

– А, по-моему, ты. Ты всё делаешь лучше всех. Потому что ты – самая лучшая.

– Я знаю. И самая красивая, да?

– Конечно.

– Врешь: Аська красивей – гораздо.

– Нет: ты!

– Только для тебя, глупого. Я не считаю себя красивой.

– Потому что умная. Самая умная и самая красивая. И еще: ты похожа на мою маму – я говорил тебе это.

– А ты на моего папу. Мама это сразу заметила. Я тебе это не говорила еще?

– Мама твоя такая замечательная женщина.

– А она считает, что тебя лучше нет. По-моему, любит тебя так же, как меня. Погнала же меня к тебе в тот же день, что я приехала туда. И вот я здесь –с тобой. И мне хорошо. Только я отяжелела: тоже объелась. Зачем ты столько закусок купил: сколько ты потратил? Ну-ка, давай отчет!

– Завтра, ладно? Давай лучше посидим: сделаем передышку – перед кофе с пирожными.

– Только со стола уберем раньше, что осталось.

– Потом: иди ко мне.

Она подошла, села рядом на диване. Обнялись. Говорили и говорили – но больше целовались. За окном смеркалось.

Женя очнулся. Оказывается, они заснули: не заметили, как. Марина еще спала, положив голову ему на плечо. Не хотелось двигаться – не хотелось, чтобы прекратилось ощущение её рядом. И он сидел, прислушиваясь к её дыханию.

Встал не скоро, осторожно освободившись от её руки. Осторожно уложил и тихо вышел в коридор. Было совсем тихо: дядя Витя, видимо, не приходил. Гуляет, наверно, на стороне, пользуясь тем, что жена уехала заниматься тем же на курорте. Ладно, Б-г им судья.

Вышел покурить на площадку. Вернувшись, тихо прошел в комнату и, не включая в комнате свет, чтобы не разбудить спящую Марину, стал выносить на кухню не убранные тарелки.

Убрал с них остатки закусок, завернул и убрал в кухонный стол. Потом вскипятил чайник, стал мыть посуду. Вытер её и вернулся в комнату.

В слабом свете видна была она, мирно спящая на диване. Как тогда, когда она после Нового года первый раз пришла к нему. То же глубокое спокойствие на душе. “Если б навеки так было!” – зазвучал внутри голос Шаляпина. Ничего больше не хотелось – даже курить. И он долго сидел, пока, всё-таки, курить не захотелось.

8

Когда вернулся, она уже проснулась.

– Включи, пожалуйста, свет. Сколько времени?

Он включил, посмотрел на часы.

– Четверть первого.

– Что?! Почему ты не разбудил меня: как я теперь в общежитие доберусь?

– Зачем? Разве здесь тебе нельзя ночевать?

– Хорошо-то хорошо. Только, понимаешь, лучше пока, чтобы я ночевала там, а не у тебя. Зачем, чтобы о нас что-нибудь подумали?

– Ладно, на такси доехать сможем.

Они быстро оделись и вышли на улицу. Пока шли к стоянке, такси ни одного не попадалось. Не оказалось их и на стоянке. Оставалось только идти на Белорусский вокзал.

– Знаешь, что? Там наверняка в очереди стоять придется, так что давай вернемся. Я ведь могу в Клавиной комнате переночевать: я же знаю, где она запасной ключ прячет. А ты у меня. Пойдем?

Перспектива стоять неизвестно сколько в очереди на вокзале была мало привлекательной: погода была ветреная, и она уже начала мерзнуть. Поэтому согласилась.

Вернулись, и Женя пошел на кухню. Вернулся оттуда смущенный.

– Понимаешь, я подвел тебя. Ключа от её комнаты на месте нет – где она его перепрятала, я не представляю. Правда!

– Верю. Ну, что ж: ляжешь на диване. И больше об этом не будем. Принеси лучше поскорей чайник: замерзла, и пить страшно хочется.

Он выкурил последнюю сигарету, пока она раздевалась. Почистил еще зубы, чтобы не пахло от него табаком. Разделся в темноте и лег, пожелав ей спокойной ночи.

Он чувствовал себя таким счастливым: она здесь, близко. Ужасно близко: стоит сделать лишь пару шагов, чтобы оказаться рядом с ней. Но еще нельзя: это будет страшней чем то, из-за чего он чуть не потерял её. И он не сделает это: ни за что!

Сон не шел. Он лежал и думал. О ней, о них обоих. О том, как они будут здесь жить уже вместе. Для этого он должен сделать завтра ей предложение. Завтра! И потом… Он повернулся на другой бок.

– Жень, – услышал он. – Ты не спишь?

– Нет.

– Почему?

– Думаю.

– О чем?

– О тебе.

– Я тоже. Иди ко мне.

И он сделал эти пару шагов. Подошел и осторожно сел на краешек кровати. Марина лежала, укрывшись до подбородка одеялом. Выпростала руку из-под него, нашла его и взяла. Глаза привыкли к темноте, и он видел, как она смотрит на него.

Неодолимо хотелось поцеловать её; он наклонился к ней, и губы его сразу нашли её губы. Она выпростала и вторую руку, крепко обняла его, притянула к себе. Обхватив его голову, прижала к груди.

И он начал целовать её – и она его: бесчисленное множество раз, все жарче и жарче. Порыв страсти одновременно поднялся в них, и не было ни силы, ни желания противиться ему.

Женя проснулся и сразу почувствовал теплое рядом. Сразу вспомнил и повернул голову к ней: она лежала на его руке. Марина – нет, не прежняя Марина, жена его лежала рядом, понял он. После того, что произошло в эту ночь. Да, жена: слитая с ним уже и душой, и телом. Так, она вчера рассказала ему, сказала её мама – её замечательная мама.

Он лежал, стараясь не разбудить её, и только смотрел. Но – по-видимому, от его пристального взгляда – она тоже вскоре проснулась.

Сразу улыбнулась ему и спросила:

– Женька, что мы с тобой наделали?

– Поженились. Мы теперь муж и жена.

– Что? Муж и жена? Я – твоя жена? Ты – мой муж? А ведь правда. Я твоя жена: кто же еще? И ты мой муж: конечно, муж. Всё так. И всё сразу. Странно, да?

– И да, и нет.

– Почему, нет?

– Потому, что мы с первого раза потянулись друг к другу. Нам уже тогда никто больше был не нужен.

– Не ври: а та красавица?

– Не в счет. Я встречался с ней, а думал о тебе. Да и не долго – и потом сразу начал искать тебя.

– А я продолжала думать о тебе. И злилась: ты тогда повел себя таким олухом. Ну, неужели ты не видел, что я хотела снова тебя увидеть?

– Страшно подумать: что, если бы не встретились снова?

– Но мы встретились. Я думаю, не могли не встретиться. И теперь мы муж и жена, – она положила голову ему на плечо, задумалась. – А ведь я чуть всё не испортила. И из-за чего? Что ты случайно увидел меня голую и не мог оторвать от меня взгляд? Скажи, мое тело показалась тебе таким красивым?

– Да. Невероятно.

– Как у Афродиты?

– Нет: прекрасней!

– Правда? – она снова задумалась. Потом поднялась, села на постели и скинула бретельки с плеч: – А сейчас? – она улыбалась – горделиво, задорно.

Она видела, как он смотрел: как тогда. Неотрывно, с каким-то благоговением. Несмотря на то, что она продолжала улыбаться, несколько слезинок скатилось из её глаз. Она ждала, чтобы он что-то сказал. И он сказал:

– Как прекрасна ты, моя возлюбленная. Груди твои, как гроздья винограда; сосцы, как молодое вино. – И еще несколько слезинок скатилось из её глаз, и она спросила:

– Ты хочешь коснуться её?

– Очень. Можно? – Она улыбнулась – молча кивнула. И он коснулся её груди – губами. А она взяла и прижала к ней его голову и не отпускала – долго. Потом сказала – тоже из “Суламифи”:

– Освежите меня вином, подкрепите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. – И он предложил встать.

Он без конца мешал ей. Подходил сзади, когда она сразу, не одеваясь, стала стелить постель, и целовал шею, голые плечи, и она поворачивалась к нему, протягивала губы. Потом не выдержала, сказала со смехом:

– Мы когда-нибудь прекратим? Я уже есть хочу. Беги-ка, умойся, побрейся. Поедим, и куда-нибудь сходим.

– Ага, – почему-то сразу согласился он.

Он появился, когда она начала одеваться. Поставил на стол тарелки с закусками, подошел к ней.

– Нет, нет, – сказала она. – Если мы снова начнем целоваться, то среди нас начнется падёж. Ставь на стол и жди меня.

На столе стояли рюмки и бутылка с остатками муската.

– Опять пьянствуем?

– Нет: осталось только по рюмке. Всего на один тост – очень важный. Садись, – он разлил вино: получилось как раз по полной. Женя поднял свою.

– Так какой у тебя у тебя тост? За то, что мы уже стали мужем и женой?

– Нет: за то, чтобы мы стали ими официально. Чтобы сегодня же подали заявление в ЗАГС. Да?

– Да, – она чокнулась с ним, но вместо того, чтобы выпить, поцеловала его. - Да!

И они стали есть: проголодались уже жутко. Он не дал ей вставать из-за стола: сам собрал тарелки и унес на кухню. Принес горячий чайник и пирожные.

– Ты что, собираешься теперь всю жизнь баловать меня?

– Конечно.

– А что еще? Наверно, смотреть, когда я совсем без всего?

– Обязательно.

– Всю жизнь?

– Да.

– Я же не всю жизнь буду такая, как сейчас.

– Всё равно: для меня ты останешься такой.

– А если нет? Я тебе советую подумать. Конечно, это очень благородно женится на девушке, не сумевшей сохранить до свадьбы свою девственность – даже если сам же соблазнил её. Так что подумай: не бросайся в омут.

– Ты что: серьезно? – вид у него был встревоженный: она говорила таким тоном, что трудно было сразу понять, шутит она или нет.

– О Г-споди, ну какой же ты глупый у меня, – обняла она его. – Ну, чего ты испугался? Просто, дура я, как правильно мама мне сказала, и шутки у меня дурацкие. Прости, ладно? Ни за что больше не буду мучить тебя, обещаю. Успокойся, глупый.

– Только в том случае, если ты быстро допьешь чай и соберешься. Не забудь взять паспорт.

– Я мигом.

Погода на улице была прекрасная, солнечная, и Марина не дала ему взять такси. Шли пешком, обсуждая предстоящие дела.

– Из ЗАГСа пойдем к кому-нибудь из наших. Посоветуемся, как будем свадьбу устраивать. Кстати, они знают, что ты приехала?

– Знают, знают. И то, что у тебя живу, тоже. Они мне чуть ли не каждый день звонили. И Николай Петрович несколько раз тоже.

– Он мне сказал, что видел, что у нас с тобой было неладно.

– Они тоже понимали, хоть не говорили ничего. Но так обрадовались, когда я на следующий день позвонила Валентине Петровне и сказала, что у тебя временно живу. Несколько раз была у них: так просили придти пообедать, что не могла не пойти. И меня позавчера вдвоем навестили: всё восхищались, какой я у тебя уют навела.

Только мы к ним не сразу поедем: после почты – посылку получить. На твой адрес послана – с тобой только дадут. Не терпится узнать, что мама прислала. И вот это еще, – показала она извещение о денежном переводе. – С теми, что у тебя там, в ящике, может и хватить, если только своих пригласить.

– Своих? – Женя пересчитал в уме, сколько это. – Семнадцать человек получается. Соседей, дядю Витю и Тамару, не считал – хотя, наверно, неудобно не пригласить.

– Надо будет: точно, неудобно. Еще два человека. И все?

– Да, – вздохнул он.

– В чем дело? Хочется еще кого-то пригласить? Так давай займем у кого-нибудь. Поэкономней если жить, наверняка сможем отдать.

– Я попробую на работе завтра узнать: может быть, в профсоюзной кассе смогу ссуду получить. Да, а твои родители смогут приехать?

– Ты хотел бы?

– А как же.

– Честно говоря, не знаю. Только если они еще не были в отпуске в этом году. Если нет, наверно, приедут.

– Обязательно телеграмму им дадим: когда свадьба.

– А еще кого?

Он стал перечислять: Танюша и её отец, Дмитрий Сергеевич; Аким Иванович, Андрей Макарович.

– Аню очень хотелось бы тоже. Правда, не знаю, сможет ли приехать: она же учительница. Людина бабушка тогда не смогла.

– Подожди: а Николая Петровича с Ларисой ты считал?

– Конечно: в самом начале еще.

…Им назначили через три недели: тоже в воскресенье, на двенадцать часов.

Бабушка Эсфирь открыла им дверь. Она ничего не спрашивала: только посмотрела на них обоих, сияющих, и сказала:

– Мазл тов!

Послали “младшеньких” за Валентиной Петровной, и та явилась вместе с Сережей и Людочкой. И – даже – Сергеем Ивановичем.

Еще до их прихода успели открыть посылку и рассмотреть то, что прислала Марине мама. Это была белая шелковая ткань: на свадебное платье.

– Ой, Асенька такое платье пошьет тебе из него: у нее же прямо золотые руки.

Сели обсуждать, что надо будет купить, кто и что будет готовить, когда, и прочее. Подробно и долго.

Когда кончили, поднялись и пошли по домам. Женю и Марину пытались уговорить остаться пообедать, но Марина сказала, что наготовила к Жениному приезду большую кастрюлю борща. Если его не успеть съесть, он пропадет. И их отпустили.

И оказалось, хорошо, что не дали себя уговорить остаться обедать. Когда вошли в квартиру, услышали шум из комнаты Виктора Харитоновича: он, как ни странно, оказался дома. Еще оттуда слышались голоса Игоря, Аси и ... Листика.

Женя постучал к дяде Вите, и тот затащил его к себе. Там на столе уже стояли рюмки и только что начатая бутылка “Столичной”.

– Пошли ко мне: дело есть, – позвал Женя друзей.

– Куда? Не пущу! Зови-ка Марину, и присоединяйтесь. Какое еще может быть дело? – уперся Виктор Харитонович.

Никакие уговоры Жени и Аси не действовали: пришлось придти и Марине. Она, впрочем, не стала возражать против того, чтобы немного выпить. Виктор Харитонович специально для нее с Асей вытащил из бара бутылку венгерского токая.

– А за что пьем? Уж не жениться ли вы, наконец-то, решили? А? А ну, говори.

– Точно: решили, – ответили одновременно Марина и Женя. – Заявление сегодня подали. Так что – готовьтесь все: через три недели ждем.

– Молодец, Женька: это я понимаю. Такую невесту себе отхватил: всем абсолютно нравится. Марк Анатольевич – ну, я у него работаю, – он подмигнул Жене, – был у меня, так он несколько раз мне потом говорил: “Какая приятная девушка!” А я считаю, самая-самая, какая Жене нужна. Как мне Томочка моя. Ну, всего вам, ребята, что душа пожелает. Остального сейчас желать не буду: оставлю на свадьбу.

Благодаря девушкам, выпили немного, и Марина принесла всем борщ. После обеда ушли ненадолго в Женину комнату. Засиживаться не стали, потому что Юра спешил: предстояло ехать обратно – завтра с утра на работу. Решили поехать все вместе: проводить его. И потом девушек – в общежитие.

Марина по дороге сказала Жене тихонько:

– Мне тоже не хочется, но, пойми, так надо пока. Потерпи: ничего – скоро. Я завтра приеду обязательно; что-нибудь сварю: мы же всё съели. – Она забрала с собой ткань для платья.

С вокзала он шел с Мариной: Ася шла с Игорем где-то впереди.

- Не грусти: считай, что это наши последние свидания, – сказала Марина, целуя его на прощание.

9

Женя, идя в понедельник на работу, наметил себе сразу пойти в профком – попросить ссуду. Но всё получилось иначе.

Медведев подозвал его к себе и предложил выйти:

– Есть разговор, – и увел в коридор, а там неожиданно обнял. – Ну, поздравляю, братишка!

– А… вы откуда уже знаете? – оторопел Женя.

Оказалось, от Валентины Петровны – позвонила ему неожиданно вечером. Сказала про их скорую свадьбу и попросила помочь ему получить ссуду. Сказала:

– Он хочет кроме нас всех еще позвать, но считает, что денег, которые у них есть, может не хватить. Я бы предложила ему свои, пусть даже в долг, но в этом отношении он жутко трудный: откажется. Вы ему не поможете получить её?

– Я пообещал. Только ссуда тебе не понадобится. Вот: держи, – он вынул деньги. – Тысяча пока – если не хватит, найду еще.

– Вы что, Николай Петрович! Зачем? Не возьму: вы уж не обижайтесь.

– Да нет: обижусь – еще как. Это у Валентины Петровны ты не взял бы, а у меня возьмешь – и никаких разговоров. У Толи ты взял бы? Так я за него даю тебе.

– Но…

– Без всяких “но”. И не вздумай потом пытаться отдавать, слышишь? Лучше вот что: расскажи, как надумали устраивать?

Поспорили еще, но взять все-таки пришлось. Женя поблагодарил и стал рассказывать. Перечислил всех, кого собирались пригласить.

– Не знаем только, сумеют ли Маринины родители приехать. И Аня – тоже. Но телеграммы мы уже им дали.

– Аня, когда захочет, всё сделает. Думаю, на крыльях прилетит. А насчет родителей: нужно бы, чтобы они были на свадьбе. Мама её, ты говорил, очень хорошая женщина?

– Еще какая!

– Хорошо к тебе относится?

– Да – я видел. Марина мне даже считает, что она меня любит, как её.

– Тогда тем более. Вообще, я рад, что у тебя такая теща будет: слишком немаловажно. А теперь пошли.

Если раньше хотелось, чтобы день тянулся как можно дольше, то теперь казалось, что он тянется жутко долго. Хотелось поскорей очутиться дома: она придет, и они снова будут вместе. Работалось спокойно, и, выходя в коридор, не выкуривал сигарету в несколько затяжек. И уже не молчал: охотно откликался, когда к нему обращались.

Марина оказалась дома, когда он пришел. Уже крутилась на кухне у плиты. Вскоре еда была готова, и они сели обедать. Потом попросила его убрать со стола и вымыть посуду, а сама села заниматься. Когда помыл, пришел и уселся с книгой на диван, стараясь не мешать ей.

Она вскоре закончила и села к нему: стали обсуждать необходимые дела, связанные со свадьбой. Он показал ей деньги, подаренные Медведевым, и они решили, что смогут купить себе обручальные кольца – тонкие: такие как раз входили в моду. И туфли обоим.

Выпили чай, и Марина стала собираться в общежитие. Он не предлагал ей остаться, хотя дядя Витя опять куда-то исчез. Проводил её, и она сразу отправила его домой: было уже достаточно поздно.

Два дня они встречались в назначенном месте на какой-то станции метро, быстро ели где-нибудь и шли по магазинам. Не так-то просто было найти то, что хотелось. Успели купить только туфли ей – колец нужного размера пока не нашли.

А потом приехали в один день Клава и Тамара, и назавтра Марина привезла к Жене Асю. Клава предоставила свой “Зингер”, позвали Тамару и стали дружно обсуждать фасон свадебного платья. Ночевать девушки остались у него – на кровати за ширмой; он – на диване.

Они стали приезжать и оставаться у него и следующие дни. Ася сделала выкройки и начала шить платье на Клавиной машинке, которую перетащили в Женину комнату. Марина готовила еду и помогала ей по мере необходимости. А Женя продолжал бегать по магазинам в поисках колец их размеров.

Свободного времени после занятий оставалось немного, и шитье платья заняло больше недели. Тем более что Ася старалась, во что бы то ни стало, сделать без единого недостатка: мерила на Марине без конца, распарывала, чуть что не совсем так, и перешивала. Работала, не разгибаясь – почему-то без улыбки на лице, когда все вокруг улыбались непрерывно.

На то, конечно, были причины. Находясь рядом и видя непрерывно внимание и нежность Жени к Марине, особенно остро чувствовала отсутствие этого у её Юрочки в отношении себя. Он приезжал в субботу, ночевал и уезжал в воскресенье вечером. Но на нее он обращал мало внимания – слишком мало.

Другое почти целиком занимало его: устройство какого-то “девишника-мальчишника” накануне свадьбы. Видно, скучно было ему там вечерами после работы – он и занялся этим, придумывая, вычитывая, изобретая что-то невероятно грандиозное. Приехав через неделю, подключил к этому “младшеньких” и Сашу и поручил им съездить на дачу к Деду, где и собирался всё устроить, посмотреть и подготовить заранее. А кто тогда будет всё готовить, спрашивается, если они уедут накануне самой свадьбы? Ася считала, что это совершенно несерьезно.

Но, к её удивлению, все его сумасбродную идею одобрили. Готовить? Фрума Наумовна, Валентина Петровна, Клава, Тамара и даже бабушка Эсфирь – все дружно выразили готовность сделать то, что необходимо в самый последний момент, сами. А остальное все вместе. Главное, чтобы было уже всё куплено. И пусть молодежь веселится, пусть помнит потом долго эту свадьбу.

Саша и “младшенькие”, съездив на дачу, привезли оттуда кучу дополнительных идей и известие, что Дед решил принять активнейшее участие в этом мероприятии, пообещав зажарить гуся. Обещал также регулярно звонить для согласования действий.

Юра, приехав на следующий выходной, одобрил большинство творческих идей своих помощников. Совещался с ними почти всё время до своего отъезда. На неё, Асю, у него уже не хватило его.

Женя был рад, что Марина благодаря Асе может оставаться у него: решил просить её оставаться у него и после того, как закончит шить. Но она сама осталась: чтобы помочь им сделать многое самим. Холодец они с Мариной сварили сами; ножки опалили и начисто отскребли Виктор Харитонович, Женя и Игорь.

Он появлялся у Жени в эти дни часто. Правда, ненадолго: убегал в вечернюю школу – был последний, десятый класс. Но в воскресенья задерживался подольше и всячески старался чем-нибудь помочь. Два раза провожали с ним девушек в общежитие; последний раз Марина отдала им свой чемодан.

Он тайком посматривал на Асю: оттого, что не улыбалась, она нравилась ему еще больше. Он ведь и сам не был слишком веселым. Удивлялся Юре: заниматься какой-то ерундой вместо того, чтобы быть около неё. Умный он, конечно, парень – Юрка, или как она его всегда называет – Юрочка, а не видит совсем, каким счастьем бросается. Ведь она раньше, стоило только ему что-то сказать ей, сразу сияла такой улыбкой. А теперь… Эх, был бы он на месте Листика! Он бы…

Эти взгляды мельком не могли остаться совсем незамеченными. Марина спросила как-то наедине с Асей:

– Асюнь, а тебе не кажется иногда, что Игорек не совсем равнодушен к тебе?

Ася передернула плечами:

– Ну и пусть: его проблемы. Я к нему, вообще-то, сама знаешь, неплохо отношусь: парень он положительный, серьезный. Только мне кроме моего Юрочки, всё равно, никто больше не нужен. И больше, давай, на эту тему не будем.

Заглянули к ним как-то и Медведевы. Лариса ахнула, увидев платье, сшитое для свадьбы.

– Неужели ты это сама? – спросила Асю. – Да так ведь далеко не во всяком модном ателье сошьют. И фасон, и как пошито! А может, мне что-нибудь тоже сошьешь? Заплачу, как настоящей портнихе.

– Что вы, Лариса Алексеевна – сошью, обязательно: только без всяких денег. – Еще бы: благодаря её мужу она хоть не часто может видеть Юрочку.

Лариса подсказала несколько адресов ювелирных магазинов, где могут быть кольца нужных размеров. Заодно и обувной магазин, где сегодня только купила Николаю Петровичу великолепные туфли. Предложила даже съездить прямо сейчас на их машине туда.

Но на предложение Тамары присоединиться к группе женщин, которые будут готовить вечером перед свадьбой, ответила:

– К сожалению, не смогу.

Николай сказал ей, когда, привезя Женю, Марину и Асю обратно с покупками, они остались в машине одни:

– Почему ты отказалась помочь готовить? Неужели тебе так трудно?

– А ты что: не хочешь, чтобы твоя жена выглядела лучше всех? Мне надо для этого выспаться, сделать прическу, маникюр. Я должна выглядеть великолепно: там же доктор Гродов тоже будет. Ты что: не понимаешь?

Ему стало тошно очередной раз, но он промолчал.

Проблема с кольцами и обувью была решена таким образом. Еще одна проблема – с покупкой продуктов и вин неожиданно решилась старым способом: через Витальку Стерова.

Женя увидел его в столовой: тот входил туда, когда он кончал есть. Поприветствовали друг друга, но разговора не получилось: его обеденная смена кончалась. Пообещали встретиться, но как-то не получалось. Встретил, зато, вскоре в коридоре Семку Лепешкина – приехал зачем-то. Тот, проходя, отвернул морду – наверняка уже знал, что Женя не старший техник, как он, а инженер.

… Виталька сам пришел к нему в отдел. С листом, на котором была начерно нарисована схема разводки труб для чего-то.

- А я к тебе. Не поможешь по старой памяти?

- В чем вопрос?

- Да вот дал мне рук группы по этой схеме чертеж сделать. Ну, посмотрел я все эти ГОСТы на водопроводные трубы и фитинги. А как собирается всё правильно, не понимаю. Смотрю на чертеж похожей схемы – для образца мне дали – и не пойму, почему сгоны там всякие, контргайки. Ты сечешь наверняка: разъясни.

Женя повел его в туалет и по трубам на стене коротко объяснил, как их собирают, и как обеспечивают плотность соединений. Виталька понял сразу.

– Черт: а я-то думал! Спасибо. Пойдем, покурим: поговорим за жизнь, как Стас говорил.

– Продолжаете дружить?

– Да: встречаемся иногда. А ты как? С той девушкой: у тебя ведь с ней на полном серьезе было.

– Заявление уже подали.

– Да ну! И скоро?

– Через десять дней.

– Ну что: как говорится, желаю счастья, и прочее. Слушай, помочь не надо? Чего тебе по магазинам да по очередям время терять? Позвоним отцу – он всё сделает. Он добро помнит: считает, кабы не ты, диплома мне было не видать как своих ушей. А мать – та на твоего доктора Гродова просто молится.

– Не откажусь: очень выручишь.

– Тогда давай так: встречаемся после работы и звоним отцу.

В коридоре встретил Медведева: рассказал ему.

– Отлично. Давай, созвонись с Валентиной Петровной. Заберем после работы этого твоего Стерова, и к ней: от неё и позвоним.

И всё, что наметили купить, и даже больше и лучше – как и в прошлые разы было отобрано и упаковано. Даже отнесено в машину: осталось только развести по домам и рассовать по холодильникам.

Марина смеялась:

– Ладно, передай ему, что я его простила.

Самые последние дни работа кипела. Бабушка Фира занималась приготовлением фаршированной рыбы, рубленой селедки и сладких пирогов – до прихода с работы Фрумы ей помогала активно Сонечка. Валентина Петровна с Людочкой пекли капустные кулебяки, слоеные пирожки с мясом и ливером. Тамара готовилась блеснуть своим фирменным печеночным паштетом, Клава – заливным. Марина и Ася были заняты преимущественно уборкой; еще иногда шли помогать, кому требовалось.

Мужчин к готовке не подпускали. Их задача в этом деле была только оперативная покупка того, что, как внезапно обнаруживали, почему-то не купили или не хватило. Виктор Харитонович привозил на машине уже готовое; Тамара была страшно довольна, что он занимается этим: когда надо быть за рулем, он не пьет.

Но главной мужской работой была подготовка комнат. За одним столом всех усадить было невозможно – предстояло поставить второй, из Клавиной комнаты. Для этого необходимо было куда-то убрать или сдвинуть часть мебели. Кровать решили разобрать и отнести в Клавину комнату – но это в последнюю субботу: иначе девочкам негде спать. Остальное – гардероб, буфет, письменный стол сдвинули так, чтобы не мешали, силами Жени, Виктора Харитоновича, Ежа и Саши. И диван подвинули: на него усядется несколько человек.

Стулья для всех решили не ставить: мало места. Лучше поставить только несколько и положить на них доски. За досками поехали на завод к Дмитрию Сергеевичу.

– А как Андрей Макарыч? – заодно поинтересовался Женя: присутствие его было под вопросом. Когда приехал на завод пригласить Дмитрия Сергеевича с Танюшей и Макарыча, тот, к Жениному удивлению, был в запое.

– Странно, – удивился тогда Женя. – Я же не видел даже, чтобы он пил на работе.

– Из-за тебя держался. А так – бывает время от времени.

Но сейчас Дмитрий Сергеевич успокоил:

– Ты знаешь: передал ему приглашение, так он сразу пообещал бросить. Держится сейчас: я его предупредил “Не осрамись, слышишь?” А он мне: “Да вы что? Как Макарыч сказал, так и будет!” Не волнуйся, Жень. Ты только вот что: доски сосновые, со смолой – так вы их прежде газетами оберните, а потом уж стелите на них.

… Во всех этих делах Антошка не принимал никакого участия: по горло был занят подготовкой к “девишнику-мальчишнику”. Забрал у Жени чертежную доску, остатки ватмана и что-то химичил: чертил, рисовал, раскрашивал цветной тушью и акварелью, вырезал, склеивал. Показывал только Соньке и Саше, которые готовили свое к грандиозному представлению, задуманному Листовым.

[Up] [Chapter I][Chapter II] [Chapter III] [Chapter IV] [Chapter V] [Chapter VI] [Chapter VII] [Chapter VIII] [Chapter IX] [Chapter X] [Chapter XI] [Chapter XII] [Chapter XIII] [Chapter XIV] [Chapter XV] [Chapter XVI] [Chapter XVII] [Chapter XVIII] [Chapter XIX] [Chapter XX]

Last updated 05/29/2009
Copyright © 2003 Michael Chassis. All rights reserved.