Западный полюс

Глава V

Проступок

1

Для Жени, Юры и Саши их последний семестр был легче предыдущего. Для остальных, особенно для Ежа, облегчения не произошло: приходилось вкалывать по-прежнему. Несмотря на это, собирались вместе каждую неделю. По крайней мере, Женя с Мариной и Юра с Асей – остальные не всегда.

Даже Саша: кажется понятно почему – он несколько раз появлялся с очередной девушкой. Очевидно, опыт с Надей помог ему перестать обращать внимание на свой рост: чувствовал себя с ними много уверенней. Все те, кого он приводил в компанию, были весьма интеллигентны, и можно было понять, что он пользовался у них успехом как поэт. Но был не слишком ясен характер его отношений с ними. Во всяком случае, больше одного-двух раз он ни с одной не приходил.

Потом наступила сессия. Она была для тех же Жени, Юры и Саши последней. Была бы для них не трудней, если бы не госэкзамен по спец предмету. Особенно сложный для Жени с Юрой. В него что только не включили: общевойсковую и инженерную тактики оборонительного боя, наступательного боя и наступательного боя с форсированием водной преграды; тактику американских войск; фортификацию, мосты, машины инженерного вооружения. Причем по каждой машине требовалось знать на память до пятнадцати тактико-технических данных. На всё было дано аж десять дней.

Необходимые учебники можно было брать на кафедре, и заниматься по ним, только не выходя из военной аудитории. Вызубрить всё было абсолютно невозможно, и все стали готовить шпаргалки, даже Женя: другого выхода не было ни у кого. В любом случае, если даже воспользоваться ими не удастся, пока их пишешь, что-то остается в памяти.

После того, как военная кафедра закрывалась, занятия продолжали у Жени дома по конспектам. Юра в эти дни переселился туда, и еще к ним присоединился Виталька, у которого не было полных конспектов. Отец поздно вечером приезжал за ним, заодно привозя ребятам разную вкуснятину. Утром отправлялись в институт к самому открытию военной кафедры.

Экзамен принимала комиссия преподавателей кафедры с участием представителя московского военного округа. Сдирать со шпаргалок было необыкновенно трудно, но все, кто смог, воспользовались ими.

Только Стерова поймали на этом. Сначала хотели снять с экзамена, но потом смилостивились и дали тянуть другой билет. Конечно, после этого ни о каких шпаргалках не могло быть речи, и он еле-еле сдал. На три, естественно.

Юра получил четыре из-за неправильного ответа на вопрос, заданный полковником из округа. А Жене поставили пять.

Сразу после экзамена рванули к девчатам в общежитие, забрали их и поехали к Жене. Взяли бутылку “белой головки”, и девочки не возражали: пускай расслабятся. Экзамен же был жуткий! Дома было еще полно привезенного отцом Витальки. Но выпили ребята немного, а поели тоже не шибко: прямо на глазах начали засыпать.

– Мальчишки, давайте-ка мы поедем, а вы укладывайтесь: отоспитесь, – предложила Ася. Они не спорили.

Единственное, о чем поговорили перед тем, как провалиться в сон, была пересдача Листовым экзамена.

– Я думаю, рискнуть тебе стоит. Зачем терять повышенную стипендию?

– Само собой. Может быть, удастся. Хорошо бы только, чтобы этого хрена не было. Ладно: спим.

Остальные экзамены прошли спокойно. Между двумя из них Листову удалось пересдать спец предмет: полковника из округа в тот день не было, и никто из преподавателей кафедры не стал задавать ненужных вопросов – поставили пять. Правда, на подготовку следующего экзамена при этом остался всего один день; пришлось прихватить ночь, но пятерку получить тоже удалось.

На зимние каникулы Марина домой не поехала: написала, что лучше привезет Женю летом. Всей компанией, за исключением Игоря и Люды, отправились к Деду на дачу – ходить на лыжах. Игорь приезжал только на воскресенье, и с ним Люда: они оба работали.

Валентина Петровна и Сергей Иванович после свадьбы предложили Люде перейти в тот же институт, где учились Марина и Ася – в очный, а работу бросить – она мягко, но решительно отказалась. Вдвоем с Валентиной Петровной они съездили к ней домой: Валентина Петровна – чтобы познакомиться с её бабушкой; она – чтобы оформить увольнение из детского сада. Когда приехали обратно, она стала снова работать в детском садике и перевелась на заочное отделение московского пединститута. Однако для студентов-москвичей оно ничем не отличалось от вечернего: приходилось так же регулярно посещать лекции.

Время проходило весело. С утра уходили на лыжах в лес и приходили обратно не раньше, чем через часов шесть-семь. Обедали, спали часок и шли вместе на станцию провожать Ежа: он звонил Люде каждый день. Частенько звонил кому-то в Москву Саша: пару раз после этого укатывал на день-два туда.

Вернувшись, дружно готовили обед на следующий день, чтобы не слишком перегружать Деда. Тот, хоть и ворчал, что он и сам всё еще может, но с удовольствием смотрел, как они возятся под умелым руководством Аси.

Потом зажигали камин и располагались возле него на белой медвежьей шкуре. Начинался общий разговор – и длился, пока Ася решительно не предлагала идти всем ужинать и спать: завтра опять с утра в лес.

В субботу было особенно замечательно. Встречали компанией на станции Игоря с Людой и весело шли потом вместе к даче. У камина засиживались заполночь: пили горячий грог, говорили и пели, слушали Сашины стихи и декламацию Юры.

Назавтра вставали поздней. По лесу ходили чуть меньше, чем в будни, чтобы подольше посидеть за обеденным столом: обед был поторжественней, с закуской и парой рюмок дедовой настойки на апельсиновых корочках. После снова всей компанией провожали Игоря и Люду.

А Женя видел Марину весь день, и, поэтому, хотелось, чтобы это длилось как можно дольше.

2

Следующий, последний, семестр начался с преддипломной практики. Проходить её Женя должен был в отраслевом НИИ. Собственно эта практика состояла лишь в сборе материалов для дипломного проекта. Дело облегчалось тем, что некоторые руководители отдельных частей его были работниками проектно-конструкторского бюро этого НИИ. Поэтому сбор не представил сложностей.

Несколько дней затем занял разбор собранных материалов и уточнение неясных вопросов. Иногда он не соглашался с получаемыми объяснениями, спорил, ссылаясь на то, что знал благодаря работе на заводе. Это касалось, в основном, общей технологической схемы: он решил начать разработку её в своем проекте, не откладывая.

Через пару недель работы, достаточно напряженной, натолкнулся на вариант схемы, дававший возможность упрощения её. Полной уверенности, правда, не было, и он решил показать её сначала кое-кому на заводе. Там идею его одобрили, и тогда он понес показывать своему руководителю технологической части проекта. Тот согласился с его доводами и утвердил, но предложил проработать схему подробней.

Неплохо пошла у него потом и механическая часть. Её руководитель дал ему задание разработать один из приборов для схемы автоматического управления. То, что предложил Женя, его заинтересовало, и при следующем посещении он сказал:

– Твоя ситуация, юноша, может сложиться неплохо. Я показал чертежи начальнику нашего отдела, Медведеву: он велел привести тебя к нему.

– Зачем?

– Затем, что отдел расширяется, и я рекомендовал дать на тебя заявку. По мне, ты нам подходишь: можешь думать и уже имеешь практический опыт. Сам ты как: в Москве остаться хочешь? Да, я думаю: ты же москвич. Ну что, пошли к нему?

Начальника его отдела Женя видел всего один раз, и то мельком. Тот, как-то проходя мимо стола Жениного руководителя мех части, почему-то внимательно рассматривал его, а затем спросил:

– Кто это?

– Дипломник, – ответил руководитель, и начальник, еще раз внимательно посмотрев на него, ушел. На минуту глаза его показались знакомыми, и он попытался вспомнить, где мог его видеть раньше, но не мог: это лицо, несколько странное, он точно никогда не видел.

И сидя напротив него, он опять ощутил, что где-то видел эти глаза, внимательно смотревшие на него. А тот расспрашивал его обо всем. Одобрительно кивнул, когда Женя на вопрос, как он учится, сказал, что получает государственную стипендию. Подробно расспросил, чем занимался, работая на заводе: об этом уже знал. Спросил, и с кем он живет.

– Понятно. В общем, я тоже считаю, ты нам вполне подходишь. Если не возражаешь, попрошу, чтобы наш НИИ дал заявку на тебя. Не думаю, что тебе не стоит подумать, чтобы получить распределение в Москве: если уедешь на периферию, потеряешь жилплощадь и уже не сможешь снова прописаться в Москве – а зачем? Согласен?

– Да, – ответил Женя. Помимо аргументов Медведева существовало еще слишком важное обстоятельство: Марина – она учится в Москве.

– Значит, договорились, – Медведев посмотрел на часы. – Время-то, оказывается, уже по домам. А ты где живешь?

Женя сказал, и Медведев почему-то, услышав, кивнул как бы в подтверждение.

– Могу тебя подвезти. Заодно, дорогой еще кое о чем тебя спрошу.

Но сидя за рулем своей “Волги”, спросил только:

– Машину водишь?

– Могу. Меня сосед научил. Я с ним и ремонтировал машину.

– Тоже неплохо, – и дальше замолчал. Уже у дома спросил: - Ты не будешь против, если я к тебе зайду? – он был как-то напряжен.

– Конечно, нет. Пожалуйста!

Они медленно поднялись по лестнице, вошли в квартиру. В комнате Медведев, оглядев её, сразу подошел к фотографиям, висевшим над письменным столом.

– Всё правильно, – сказал он. – Евгений Вайсман: ну да! Я ведь узнал тебя: ты же Женька, братишка Толи Литвина. А ты: узнаешь меня? Нет, наверно.

– Мне ваши глаза почему-то кажутся знакомыми.

– Всё правильно, – повторил Медведев. – Ты только глаза мои тогда и видел. Остальное было забинтовано: лицо у меня было обгоревшее. То, что ты сейчас видишь – кожа с моего зада. А твои глаза я помнил всегда: ты так смотрел на меня, что мне было страшно, как никогда. Я стоял тогда у двери, а ты вот тут сидел.

Он подошел к столу и тяжело опустился на стул.

– Скажи, разве Толина мама не знала?

– Нет. Я скрыл от нее, что пришла похоронка. Когда убили моих родителей, она и бабушка тоже долго скрывали от меня. А когда вы появились, я понял, что она узнает, что Толи тоже больше нет.

– Вот ты какой, Женька, брат нашего Толи – почетный член нашего боевого звена. Толя столько рассказывал о тебе: он же очень гордился тобой. Я понимаю – не даром.

– Он гордился мной?

– Я же говорю: очень. И все твои письма читал нам. Замечательно, что мы с тобой снова встретились: будем работать вместе.

– А вам ничего не помешает?

– Что ты имеешь в виду?

– Пятый пункт. Нас же не везде берут: я знаю.

– У нас нет секретности. А если кадры упрутся, я к директору пойду: он человек. Так что, everything will be okay[1], если ты понимаешь английский.

– Yes, sir: I can speak English fluently. And French and German, too.

– Ого: три языка!

– И еще свой родной.

– Еврейский?

– Да.

– Молодец! Не бойся: будем вместе – добьюсь, во что бы то ни стало. Расскажи еще о себе. Девушка у тебя есть?

– Да.

– Хорошая?

– Очень.

– У вас серьезно? Пойми, я тебя не как чужой спрашиваю.

– Я понимаю. Очень серьезно. Но мы оба еще учимся. Вот закончу, начну работать, и тогда…

– А зовут её как?

– Марина.

– Хорошее имя. Слушай, Женя, надо бы отметить нашу встречу. Но я за рулем: мне нельзя. Поехали-ка ко мне: там отметим.

– Спасибо, только я не могу: мы договорились с Мариной встретиться сегодня – она меня ждет.

– Тогда конечно. Но мы с тобой еще отметим: обязательно!

Что старший кадровик упрется, Медведев был уверен более чем наполовину: знал его. Чтобы избежать осложнений, сразу стал действовать через начальника ПКБ. После совещания задержался у него в кабинете и рассказал, что студент-дипломник, которого ведет один из главных конструкторов в его отделе, предложил интересную конструкцию прибора автоматики.

– Я считаю, что стоит заполучить его к нам. Парень головастый: государственный стипендиат, успел поработать на производстве – рабочим и конструктором; знает, поэтому, много больше обычных студентов. И тремя языками владеет. Где еще такого найдем? Надо включить его в заявку.

Начальник не возражал. Через неделю Медведев сообщил Жене, что он в заявку уже включен.

– Всё в порядке. Так что можем сразу отметить сразу оба события. Приходи-ка ко мне в это воскресенье. Приведи обязательно свою Марину: хочу с ней познакомиться.

Женя не стал отказываться.

…О том, что старший кадровик пытался воспрепятствовать этому, он Жене не сказал. У того были свои кандидаты: Стеров и Лепешкин – из того же института.

Новость о том, что Женя будет распределен в московский НИИ, хоть и не казалась неожиданной, была радостной. Достаточная вероятность остаться в Москве была уже и у Саши.

Только Юре, не москвичу, это светило слабо. И Ася опасалась, что после окончания института он может исчезнуть из её жизни.

– Мариш, попроси Женю поговорить с этим его будущим начальником насчет Юрки: может быть, его тоже возьмут, – сказала она, когда они ехали с лекций в общежитие. – Я понимаю, не москвич, но может быть, как-то можно.

– Женя, само собой, поговорит – но без московской прописки, правда, жутко сложно.

– А может, можно с подмосковной? Дед, я уверена, охотно прописал бы его у себя.

– Может быть: точно не знаю. Московская, наверно, была бы верней.

– А как ему её получить: кто сможет добиться разрешения прописать его у себя? Он же никому из наших московских знакомых не приходится родней.

– Понимаешь, есть вариант. Женя мне сказал, что Юрин земляк, по фамилии Лепешкин, нашел какую-то москвичку и женится на ней: специально чтобы остаться в Москве. В лицо Жене заявил: “А чё? Пожили вы тут, и хватит: нам теперь дайте!”.

– Юрка мне про него несколько раз говорил, про Лепешкина этого. Дуб дубом, а хитер: сообразил, как найти выход. Но для мня такой вариант может оказаться рискованным. Я в Юрочке, к сожалению, не настолько уверена: он не твой Женя.

– А если… Правда: что, если поговорить с Клавой, а? С ней же ты можешь не бояться. Годится ведь как запасной вариант?

– Да, кажется – хоть и будет шито белыми нитками. Мариш, а ты постарайся ему понравиться, Медведеву: может быть, что-нибудь и захочет для Юрки моего тоже сделать. Давай приедем, и подготовим тебя, чтобы завтра выглядела на высшем уровне.

Она крутилась весь остаток дня: перебрала все Маринины и свои платья, подогнала одно из них, чтобы сидело идеально. А на следующее утро помогла накрутиться и сделать красивую прическу. Обегала общежитие и притащила всякие губные помады, пудру, румяна, белила,– сами они всё это не применяли. Но Марина только покрасила ногти светлым лаком – остальное использовать отказалась наотрез: даже чуть попудрить лицо.

Юра еще с вечера получил задание достать, кровь из носу, цветы для жены Медведева. Он появился незадолго до того, как приехал за Мариной Женя: с красивым букетом.

– С ума сойти: что ты так долго? Проспал? – набросилась на него Ася.

– Какой проспал? Ездил: искал. Под конец уже пришлось на Центральный рынок махнуть. Но ты хоть довольна?

– Да, да, Юрочка. Мариш, а лодочки ты мои возьми: у них каблук повыше.

– Аська, успокойся, наконец: всё равно, красивей тебя не стану.

– Женя, как ты Марину сегодня находишь: красивее, чем всегда?

– Да, конечно: твоими стараниями, Ась?

– Её, её! Нам пора уже?

– Время есть еще. Листик, посмотри, я шампанское приличное взял?

– Вполне: “Массандра”, полусладкое.

– Сколько за букет я тебе должен?

– Ничего, – вместо Юры ответила Ася.

– Чего это вдруг?

– Наш вклад в общее дело: Марина скажет тебе по дороге всё.

– Говорите сейчас. В чем дело?

– Чтобы ты закинул удочку насчет Юрки: может твой Медведев сможет и его взять, – сказала Марина.

– Так они взятку мне за это подсовывают? Что, я так это не сделаю?

– Вайс, я нарочно купил цветы пошикарней: исходя из собственных интересов.

– Откуда я знаю, может ли он тебя тоже взять?

– Ладно, давай так: если нет – платим пополам. А да – я один. Идет?

– Да ну тебя к черту!

– Но это справедливо, по крайней мере.

– Конечно, – поддержала Юру Ася. – Почему ты должен за нас платить? Не отказывайся – пожалуйста!

– Ладно, посмотрим, – наполовину сдался Женя.

– Нам пора уже, пошли, – Марина взяла его за руку.

Ася с завистью смотрела на них: как они держат руки друг друга – счастливые, красивые. Почему у неё с Юрочкой не так – нет единого дыхания, как у Марины с Женей?

Ей с ним становится всё трудней: не может, как вначале, приходить в восторг абсолютно от всего, что он делает. Когда он, например, покупает на последние деньги какую-нибудь книгу. Или билеты в театр.

Она старалась не выказывать открыто свое неудовольствие от этого – пыталась мягко уговорить его не делать так. А он не слишком терпеливо выслушивал её: “Ладно, ладно”, и делал потом всё по-своему.

… А Листов в это время думал о том, что, честно говоря, не знает точно, хочет ли, чтобы Женин будущий начальник помог ему остаться в Москве. Ситуация не была простой. С одной стороны, конечно, здесь замечательные ребята, и родители их чудесные – принимают его как родного.

С другой стороны – Ася. Красивая, влюбленная в него, необычайная чистюля и хозяйка: идеал жены, можно сказать. А не ладится: не то что-то. Не совсем-то подходят они друг другу: разные интересы. Она всё больше становится не такой, как раньше – реже улыбается, смеется. Чаще пытается воспитывать его – это вызывает досаду, хотя он и старается не показывать.

Возможно, он смог бы с ней расстаться, как с другими девушками до нее, если бы не их замечательная компания. Если прекратить с Асей встречаться, она не окажется в положении Лены: Ася – не в меньшей мере подруга Марины, чем он – друг Жени. Он будет инициатором разрыва, и поэтому исключить себя из компании придется ему. А к этому, пока еще учится, он абсолютно не готов. И еще: как-то и привык к ней. И он продолжал плыть по течению.

Скоро ситуация может измениться: его – как не москвича – почти наверняка распределят на периферию, и тогда… Она стремится сделать хоть что-нибудь, чтобы он смог остаться в Москве. Вчера вечером велела ему купить букет цветов, и купить как можно красивей, сколько бы не стоил: надо. Предлагала и свои деньги.

Но если то, что она задумала, удастся, всё останется по-прежнему: будет и дальше висеть необходимость принять какое-то решение. Кроме того: где ему жить? Не у Жени же – после того, как он и Марина поженятся. Скорей всего придется снимать у кого-то угол, и что тогда у него останется, чтобы еще и помогать матери? Оклады молодых специалистов в Москве пшиковые, перспектива скорого роста без блата, без знакомств, мала. На периферии возможностей больше, но там, зато, и нет многого того, что в Москве.

Ладно: ничего пока не придумаешь, и придется подождать, куда кривая вывезет. Нечего без толку ломать себе голову: еще не вечер.

– Сходим куда-нибудь? – предложил он Асе.

– Куда? Побереги деньги: вдруг понадобятся срочно. Пойдем просто погуляем с тобой. – Как обычно, очень практичное замечание – до зевоты.

– Ты сегодня, и вправду, особенно красивая.

– Ася постаралась, – засмеялась Марина. – Из-за Юрочки: чтобы я твоего Медведева очаровала.

– Она преуспела.

Похоже, что так. Во всяком случае, Марина, точно, понравилась Медведеву. Он прямо сказал об этом Жене, когда она, помогая его жене, понесла тарелки на кухню.

– Славная девушка: рад за тебя. Думаю, будь твои родные живы, одобрили бы твой выбор.

– Она всем нашим нравится.

– Это кому?

– Моим друзьям, их родителям.

– Кто они, твои друзья?

– Двое – с которыми я еще в школе учился, со второго класса. Еще один учится вместе со мной сейчас.

– И как? В смысле: учится как?

– Почти всё время на повышенную стипендию.

– Тогда познакомь с ним: кажется, будет возможность дать заявку на двоих. Мне свежие мозги нужны. Тебя-то я уже знаю, а он что такое?

– Способный – и работы никакой не боится: пока учился, подрабатывал, как только мог.

– Почему? А родители его что: не в состоянии содержать его?

– Отца у него нет: убит в сорок четвертом. А мать уборщица в колхозном клубе: ей откуда взять – он сам ей помогает, сколько может.

– Постой: он не москвич?

– Нет: из Горьковской области.

Медведев присвистнул:

– Сложно тогда слишком: боюсь, что ничего не получится.

– Жаль. Его девушка учится вместе с Мариной, и…

– Понял: им не хочется расставаться. М-да. Что бы такое? Так… Нет: не то. И это – тоже – не то. А вот это, кажется, хоть и не совсем, но может как-то подойти. В нашей системе же есть пара небольших заводиков в Московской области. Не близко, правда, но раз в неделю приезжать и видеться с ней сможет. Честно говоря, это кажется единственно реальным. Поговори с ним: если его это устраивает, приводи ко мне. Договорились?

– Спасибо большое, Николай Петрович.

– Рано пока. А теперь вот что скажи: Стерова такого в вашем институте знаешь?

– Виталия? Конечно. Он в нашей группе учится.

– Что о нем скажешь: сможет конструктором работать?

– Кто его знает? Учился неважно: другим больше увлекался. Но дубом его не назовешь, как Лепешкина, например: есть у нас такой.

– Лепешкин, говоришь? Его наш главный кадровик тоже хочет включить в заявку: говорит, что ему этого Лепешкина рекомендовали люди, которым он вполне может доверять.

– Не знаю: он еле тянул.

– Дуб, значит?

– Да. И вообще…

– Говно как человек?

– Еще какое!

– А Стеров?

– Виталий – нет. У него единственная слабость – девки, которые никогда не отказывают.

– Ну, работе это не помеха. Стоп: наши женщины идут – давай при них об этих делах говорить не будем. – “Незачем Ларисе знать, что не нужно”. Стерова ему рекомендовала она, настоятельно: “Коля, пойми: его отец – нужный человек. С ним надо дружить”. Хорошо: против включения его в заявку протестовать не будет, но к себе в отдел брать не станет. Пусть пихнут к кому-нибудь еще: и волки будут сыты, и овцы целы. С Ларочкой ссориться лишний раз как-то неохота, но и себя забывать – тоже незачем.

Лариса появилась, неся горячее; за ней Марина с чистыми тарелками и приборами.

– Не скучали тут без нас? – спросила Лариса, любезно улыбаясь.

– Нет, не беспокойся, – ответил Медведев, почему-то не повернув голову в её сторону.

– Коля, я думаю, тебе больше уже не надо пить: нам же вечером идти с Гришаковыми в “Националь”. А вы, Женя, пейте – не стесняйтесь.

– Зачем ты приняла его предложение? У меня ни малейшего желания куда-либо с ними идти, – с плохо скрытым раздражением сказал Медведев.

– Но это необходимо – ты и сам знаешь. Так что больше не пей, – повторила она.

Было похоже, что она завела этот разговор специально. Ребята почувствовали себя не совсем в своей тарелке и поспешили уйти, как только позволило приличие. Медведев не пытался их удерживать, но был мрачен.

Сразу после того, как за ними закрылась дверь, он подошел к столу и демонстративно налил себе водки.

– Иначе ты, конечно, не могла?

– Коля, а как еще можно было дать им понять, что мы не сможем уделить им сегодня слишком много времени? Я, конечно, ничего абсолютно против них не имею – ребята приятные, но нельзя же забывать о своих делах. Прошу тебя, не пей: лучше пойди, поспи часок хотя бы. Ну, Коленька!

– Коленька! Как я ему в глаза смогу смотреть: ты же фактически выставила их. Просто они слишком воспитанные, чтобы выказать обиду.

– Ничего, я думаю: ты же ему такое сделал – помог распределиться в Москве. Не мало: он может быть тебе слишком благодарен.

– Это ничтожная мелочь по сравнению с тем, что его брат сделал мне.

– Слышала, знаю. Но ведь была война, так зачем бесконечно вспоминать?

– А ты хотела бы, чтобы я не старался отплатить добром за добро? Да?

– Не преувеличивай. Что я: против этого мальчика? Конечно, ты должен помочь ему. Кстати, я поняла, что ты и выгадаешь оттого, что он будет работать у тебя: парнишка, кажется, довольно таки толковый. Ладно, Коль, всё уладится: пригласим их к нам еще как-нибудь. А сейчас прошу тебя: не пей – выпьешь вечером. Иди, ляг. Все равно, идти нам надо.

Ребята молчали до самого метро. Настроение было подпорчено, и не хотелось друг друга еще более расстраивать разговором на эту тему.

– А мне твой Николай Петрович понравился, – первая прервала молчание Марина.

– И ты ему тоже.

– Жаль только, нельзя было о Юре поговорить с ним. Что я Аське скажу?

– Что всё в порядке: о нем был разговор.

– Когда мы были на кухне?

– Да. Он хотел взять еще одного, и Листик ему мог подойти. Но…

– То, чего мы боялись: московская прописка?

– Ну да. Но он предложил другое: Московская область – на каком-то маленьком заводе их системы. Сказал мне: “Не близко, правда, но раз в неделю приезжать и видеться с ней сможет”. Я же ему про Асю тоже сказал. Если Юрку устроит, я должен его привести для знакомства.

– Еще бы не устроило! Аську-то уж точно. Обрадуем её сейчас. А то я боялась, что у нас ничего с тобой не получилось из-за этой… – она не договорила, но было и так понятно, кого она имела в виду.

Жена Медведева и на него произвела не слишком приятное впечатление. Не только из-за того, как вела себя с ними: любезно улыбалась, но почти не принимала участие в разговоре. Её обращение с Николаем Петровичем сразу напоминало то, что он видел у родителей Инны. Лариса, вообще, многим была схожа с Елизаветой Михайловной: довольно красива, тщательно по моде одета, почти так же строго любезна. Современная мебель, огромный ковер на стене, хрусталь и сервиз на столе: всё почти в том же стиле, как у той. Похоже, Николай Петрович тоже подчиняется жене из-за того, что любит, хотя явно, ему далеко не всё нравится.

…Юра и Ася были в общежитии девочек. Женя сразу рассказал о предложении Медведева.

– Подходит?

– Еще бы! – не задумываясь, ответила Ася.

И Юра тоже почти сразу принял его. На сегодняшний момент оно позволяло отложить принятие решения в отношении Аси, но видеться с ней уже реже.

3

– Женя, хочу извиниться перед тобой и перед Мариной за Ларису мою. Не держите зла на неё: бывает с ней, к сожалению. Ладно?

– Да что вы, Николай Петрович: о чем вы?

– Не прикидывайся: знаешь. Хорошо – будем считать, что ничего. Тогда о деле: что твой друг решил? Устраивает его мое предложение?

– Очень. Я привел его.

– Понимаешь, какая петрушка: я через полчаса должен быть на совещании в нашем министерстве. Возвращаться сюда уже не буду. Но могу встретиться после совещания где-нибудь еще: тянуть не стоит. Давай-ка, подкину вас до метро, и договоримся дорогой, где.

…– Николай Петрович, а нельзя ли у Жени? Там никто не помешает, и телефон есть: сможете позвонить нам в случае необходимости, – предложил Юра.

– Толково, и потому принято, – ответил Медведев: Листов ему, похоже, понравился. Он высадил их у ближайшей станции и укатил.

– Вайс, я думаю, будет не лишним прихватить бутылочку и какой-нибудь закусон. Ты как считаешь?

– Наверно, не помешает: он же сразу после совещания будет – наверняка, голодный. У меня, правда, суп есть.

– Боюсь, суп – это не то. Давай-ка, прихватим кроме закуски чего-нибудь в хорошей кулинарии. Время есть.

Они жарили лангеты и картошку, когда Медведев позвонил.

– Скоро приеду.

Встретили его внизу. Медведев почему-то подъехал на такси – не на собственной машине. Толик стоял в коридоре, когда они вошли в квартиру.

– Здравствуйте, – сразу поздоровался он, увидев незнакомого.

– Здравствуй, – улыбнулся ему Медведев. – Как тебя зовут?

– Толик.

– А меня дядя Коля. Будем знакомы, – он присел перед ним на корточки и открыл свой портфель. – Ты это любишь? Ну-ка, доставай!

Толик вытащил из портфеля большое яблоко и сразу спросил:

– А оно мытое?

– Нет: беги к маме, чтобы помыла.

– Что еще надо сказать? – напомнил ему Женя.

– Спасибо, дядя Коля.

– На здоровье, Толик.

Они вошли в комнату.

– Ого! – сказал Медведев, глядя на накрытый стол. – Но и я тоже прихватил, – он вытащил из портфеля еще одну бутылку “Столичной”, корейку и ветчину. – Надеюсь, осилим без серьезного ущерба для разговора, а?

Действительно, благодаря обильной закуске, ущерба не было. Медведев, казалось, чувствовал себя много свободней, чем тогда дома – в присутствии Ларисы. Но Листов понимал, что поможет ему Николай Петрович, только если убедится, что он этого стоит: что разговор серьезный. Только Женя был уверен, что Юра не ударит в грязь лицом.

И он не ударил. Николай Петрович удовлетворенно сказал:

– Всё: буду рекомендовать тебя. Я думаю, пройдет наверняка. Можно расслабиться. Наливай-ка, Юра.

Разговор перешел на другие темы, связанные с их предстоящей работой.

– Понимаешь, хочу тебя только предупредить, что платят там молодым специалистам мало. По-моему, не больше тысячи в месяц – поэтому они там не задерживаются. Правда, и у нас оклады для вас невелики: Женя тысячу для начала и получит, но тут хоть смогу помочь как-то в отношении премий, командировок. И повышений, конечно. А там – нет. Это, чтобы ты понимал ситуацию конкретно. Тем более что у тебя и определенные личные планы. Так ведь?

– Честно говоря, Николай Петрович, совсем определенными их назвать нельзя.

– Есть какие-нибудь сомнения?

– Есть.

– Что тогда я тебе скажу? Много про свой личный опыт рассказывать не стану, но точно скажу: если они есть, не торопись. А Ася твоя, как мне Женя говорил, подруга Марины?

– Они вместе учатся.

– Марину я уже знаю. А твою Асю не прочь бы посмотреть тоже: чем-то, может, тебе смогу помочь разобраться. Хотя, конечно, чужую беду рукой разведу, а свою – ума не приложу. Но ты мне, не скрываю, понравился – и не хочется, чтобы ты повторил чужие ошибки.

Неожиданно он перешел к совсем другому:

– Малышонок этот, Толик, славный какой. И тоже Толей зовут.

– Его в честь Толи и назвали.

– Я сам думал: родится у меня сын, Толей его назову. Да вот нет еще: всё откладываем, – он что-то вспомнил, помрачнел.

Чтобы отвлечь его, Юра стал рассказывать историю женитьбы Ежа. Посмеялись.

– Хорошие у тебя, Женя, друзья. Толя кое-что нам рассказывал. И теща твоя будущая, видно, хорошая.

– Очень.

– Она замечательная, – добавил Юра. – Умница, веселая, даже озорная – молодая совсем. И к Жене – я видел – относилась как к сыну, можно сказать.

– Это немаловажно.

Говорили еще долго.

…– Ладно, братцы: доливайте остатки, и я буду отчаливать. Завтра, Юра, привези мне все нужные документы – чтобы кто-то не опередил.

Они вышли проводить его. Но шли вместе не долго: быстро подвернулось такси, на котором он уехал.

Перспектива для Жени и Юры стала достаточно определенной, и они продолжали спокойно заниматься своими дипломными проектами. К этому неожиданно добавился короткий курс лекций по марксистской философии, со сдачей зачета по нему. По-прежнему регулярно собирались по воскресеньям: как минимум, вчетвером.

Общение Жени с Медведевым было постоянным: Николай Петрович интересовался ходом его дел. Подсказывал немало полезного: в частности, посоветовал в экономической части дипломного проекта сделать сравнение его технологической схемы с той, которая была разработана в проектном задании, выполненным технологическим отделом.

– Экономический эффект, считаю, должен оказаться ощутимым. Я подумал: хорошо, если твой дипломный проект будет рекомендован для производственной защиты. Очень это пригодится. Во-первых, чтобы дать тебе сразу возможно наибольший оклад. А во-вторых, для дальнейшего повышения. Тебе же семью скоро надо будет содержать.

– Николай Петрович, когда вызывали в деканат подписывать распределение, зам декана сказал, что предполагали меня оставить при кафедре. Чтобы я подумал прежде, чем подписывать. Я сказал, что хочу до того, как стать аспирантом, набраться инженерного опыта.

– Ты понимаешь, какая штука: в принципе, ты прав, но, с другой стороны, не известно, как обернется жизнь. Может получиться, что потом этой возможности не представится. Вообще-то, существует аспирантура и в нашем НИИ. Сможешь стать аспирантом и у нас и, притом, может быть, под моим руководством: есть у меня план заняться докторской диссертацией, и я должен буду руководить аспирантами. Но это пока еще план, хотя Лариса и усиленно пихает меня. Давай, подумаем: время они ведь тебе дали?

– Да. Но мне больше нравится ваш вариант. Может быть, стоит рискнуть?

– Давай-ка, подумаем еще.

…Он поехал в Женин институт, чтобы полностью выяснить ситуацию. Говорил с самим деканом, профессором Щипановым – тот намеревался оставить Женю при своей кафедре. Открыто объяснил ему, как и что.

– Николай Петрович – так, кажется, вас зовут – я ведь понимаю, что вам выгоднее, чтобы он стал работать с вами. Почему вы тогда так беспокоитесь, не прогадает ли он, отказавшись сейчас остаться при кафедре?

– Его брат спас мне жизнь ценой своей: так что я теперь за него в ответе.

– Тогда скажу вот что: можно рискнуть. Я охотно возьму его и позже – конечно, при наличии возможности в тот момент. В принципе нахожу его желание поработать инженером до поступления в аспирантуру весьма разумным. Я его достаточно хорошо знаю: он неплохо, к счастью – или несчастью, уже знает жизнь, чтобы принимать правильные решения.

И Женя подписал распределение.

4

– Как, ты говоришь, его фамилия? – Лариса вдруг весьма заинтересовалась: Медведев, пользуясь её хорошим настроением, только что рассказал ей историю женитьбы товарища Жени.

– Гродов. А что?

– Его отец врач? Известный доктор Гродов?

– Кажется, да.

– А точно?

– Какая тебе разница?

– Коля, да ты соображаешь: познакомиться с доктором Гродовым? Это же мечта: работать у него! Можешь точно выяснить?

– Хорошо, – согласился он.

…– Да, – подтвердил он на следующий день. – Тот самый: Сергей Иванович Гродов. Ну, и что?

– То, что надо попробовать этим воспользоваться. Пригласи Женю с сыном доктора Гродова к нам.

– Ладно, скажу Жене: “Приведи к нам своего товарища, про которого Юра рассказал. Жена моя заинтересована – через него познакомиться с его отцом: жаждет по знакомству перейти к нему работать”.

– Коль, не бузи: ведь когда надо для тебя, я сразу бросаюсь делать. Скажешь, что история женитьбы, про которую он тебе рассказал, возбудила мое любопытство.

– Не он рассказал, а другой его товарищ, по институту. Я же сказал: Юра – не Женя. Но Жениного друга, как я понимаю, надо пригласить вместе с женой.

– Конечно.

– И Женю с Мариной. А также Юру с его девушкой.

– А этого Юру зачем?

– Мне нужно: будет работать на одном из наших опытных заводов, и я хочу к нему поближе приглядеться.

– Тоже твой протеже, как и Женя?

– Да. Ребятки-то весьма головастые: начну докторскую делать, можно их взять аспирантами.

– Понятно. Приглашай, конечно.

– Только ты уж, пожалуйста, будь с ними более любезна, чем в прошлый раз, – не удержался, напомнил он.

– За это не беспокойся.

Она, точно, встретила их, почти как самых близких людей. Куда делась её учтивая любезность: она вся сияла. Поцеловала Марину, обняла Женю. Медведева это покоробило: она вела себя так всегда, когда ей что-то от людей было нужно.

– Женя, Мариночка, какие вы молодцы, что пришли с вашими друзьями. Это, как я понимаю, те самые Гродовы, романтическую историю которых мне на днях рассказал Николай Петрович. Страшно рада с вами познакомиться.

Юре и Асе она уделяла гораздо меньше внимания. Только сразу отметила, насколько красива Ася.

Обед прошел весело – главным образом, благодаря Юре. Медведев, стараясь не слишком заметно, рассматривал Асю. Эта девушка многим напоминало его Ларису: красива и спокойна – видимо, так же практична, как та. Мало, по сравнению с другими, улыбается – в основном, когда смотрит на своего Юру.

Тот – блестящий, остроумный собеседник: никак не скажешь, что паренек из деревни. Даже Лариса, кажется, очарована им. Тем более что пока он занимает внимание остальных, она успела обратиться к Сергею.

– Много наслышана о вашем отце: он очень известен в нашем, врачебном, кругу.

Гродов младший вежливо улыбнулся в ответ: намек на её желание познакомиться с его отцом он, явно, не понял. Зато, оказывается, его уловила Ася.

– Сережа, а почему бы тебе не познакомить Ларису Алексеевну с твоим папой? Сергею Ивановичу будет, наверняка, о чем поговорить с ней.

– А, правда, – поддержал её Юра. – Я думаю, стоит.

Гродов младший всем своим видом выразил согласие с их предложением, и Лариса с благодарной улыбкой посмотрела на них троих.

– Умная девушка эта Ася. Юре, я считаю, повезло много больше остальных ребят. Люда и Марина, конечно, милые, но Ася по-настоящему красивая: они просто ни в какое сравнение с ней не идут. И слишком неглупая к тому же: с полуслова поняла, что я хочу. Да, с такой женой он не пропадет, – сказала она после их ухода.

Медведев не стал ей говорить о колебаниях Юры. Они были понятны ему: когда-то, до того, как жениться на Ларисе, он тоже колебался. Все говорили ему: “Какая девушка: красавица, умная, деловая. И любит тебя. Что ты теряешься? Смотри – упустишь, где еще такую найдешь?” А он колебался: казалось, что-то не хватало ему в ней. Но, в конце концов, предложил ей оформить их отношения – и до сих пор не уверен, правильно ли сделал.

Лариса кажется всем идеальной женой. Да: красива. Да – деловита: умеет установить связь с нужными людьми. Да – любит его: столько сделала для его карьеры. Во многом благодаря ей у них есть почти всё, о чем мечтают многие: отдельная квартира с телефоном, своя машина, модная мебель, хрусталь, сервизы. Создала ему условия, чтобы он как можно быстрей стал кандидатом наук, и теперь толкает, чтобы он не тянул с докторской.

А чего-то не хватает. Она расшибется в лепешку для его карьеры, чтобы достать для него модные шмотки. Сама обо всем думает: что еще сделать, чтобы им было лучше. Но, наверно, не совсем понимает, что действительно нужно ему.

Перед тем, как ребята ушли, он собрал пакет фруктов и протянул Жене:

– Передай Толику. Скажи: от дяди Коли.

– Кто это Толик? – спросила Лариса.

– Малыш у меня в квартире, – ответил Женя.

– Дети – это его слабость, – снисходительно улыбнулась она. А это не было слабостью: его дом казался ему пустым в сравнении с домами знакомых, у которых дети были.

Всё реже потребность в её присутствии: как-то скучно с ней, с её вечными заботами о том, как что достать и через кого чего-нибудь добиться. Чаще и чаще появлялась мысль, что любви к ней нет – одна привычка. Но она держит: он, после скандалов с ней, несколько раз уже уходил из дома, жил у кого-то из приятелей, но потом возвращался.

Встреча со старшим Гродовым произошла вскоре. Сергей Иванович очень мило побеседовал с Ларисой, но на её осторожно выраженное желание работать у него ответил, что в настоящее время у них нет свободных вакансий. Правда, пообещал помочь ей, если будут, но точно не знал, когда они появятся.

Вообще, она видела, что больше внимания уделяли не ей, а Николаю: главным образом благодаря тому, что Женя сообщил им, что Николай Петрович воевал с его братом. Особенно после того, как Николай сказал, произнося тост:

– Я благодарен вам за то, что Женя благодаря вам не остался совсем одиноким. Ведь Толя, его брат, был моим командиром и другом. Я в неоплатном долгу перед ним. Хочу – в чем возможно – заменить для Жени его: стать для него старшим братом.

– Что ж, Николай Петрович: мы считаем себя родственниками Жени. Теперь и вас будем тоже считать им.

И Медведев, действительно, вел себя как брат Жени. Непрерывно интересовался его делами, подсказывал то, что считал нужным. Пробовал несколько раз предлагать ему и деньги, но Женя отказывался.

Неоднократно подвозил его домой, но, кажется, не только из-за самого Жени. Заходил к нему обязательно и нес что-нибудь с собой – фрукты, игрушку: для Толика. Тот бросался к нему навстречу:

– Дядя Коля!

Медведев брал его на руки и долго не отпускал.

5

Защита приближалась. Как ни старались всё предыдущее время, напоследок пришлось тоже попотеть – главным образом, из-за оформления. А так как погода стояла чудесная, и свидания от всего этого не сделались реже, работали допоздна.

Женя использовал для оформления титульного листа то, что когда-то показала им в школе Танечка: плакатный шрифт. Показал, как его начертить Юре и Лене, которые тоже захотели им воспользоваться.

Все в группе – за исключением только Стерова – старались перещеголять друг друга в оформлении своего дипломного проекта. Лепешкин даже обвел все чертежи тушью: все остальные восприняли это иронически.

Проект у Жени получился почти в полтора раза больше, чем у большинства. Переплетчик, которому Женя принес проект, сказал, что это объем не дипломного проекта, а диссертации, и потребовал не двадцать рублей, как со всех, а все тридцать.

Жениным рецензентом был сам директор НИИ – с подачи Медведева. Оценил проект очень высоко и, главное – то, что больше всего хотел Медведев: рекомендовал для производственной защиты в НИИ.

Предварительная защита на кафедре прошла прекрасно – во многом и из-за того, что незадолго до нее Жене попалась брошюра известного адвоката Кони, и он использовал его указание во время выступления повышать и понижать голос: это создавало, действительно, неплохой эффект. Листов был в восторге и решил сделать то же во время настоящей защиты.

Медведев присутствовал на их защите как официальный представитель НИИ. С гордостью смотрел, как защищался Женя. Юра защищался сразу после него: тоже весьма здорово.

Интерес для него представила и защита Стерова, а также Лепешкина, которого всё еще упорно пытался пропихнуть в их институт главный кадровик. Причину этого Медведев уже знал: Лепешкин совсем недавно женился на его племяннице. Защита обоих была достаточно бледной, особенно последнего.

Огласили решение комиссии. Вайсман: пять, диплом с отличием; проект рекомендуется к производственной защите. Листов: тоже пять, диплом с отличием. Последним двоим кандидатам в его НИИ по тройке.

В коридоре их ждали Марина и Ася с букетами. Букетов было три: третий они вручили не очень красивой девушке, на защиту которой Медведев обратил внимание: она тоже получила пять.

– Поздравляем, Леночка! – девушки расцеловали её.

– Спасибо, девочки! Давно не видела вас. Как вы? – она улыбнулась и сразу как-то похорошела.

– Всё хорошо. Ты как живешь?

– Я? По-прежнему: без новостей.

Девушки почему-то замялись. Медведев не стал интересоваться, почему, предложил:

– Поехали куда-нибудь: отметим событие. Вполне поместимся вшестером.

– Но вы же за рулем, Николай Петрович: вам пить нельзя будет, – заметила Ася. – Лучше к Жене: у нас всё приготовлено, – она показала на большую сумку, которую держала Марина. – В случае чего, у него сможете остаться.

– Уговорили: идея весьма толковая, – согласился Медведев. – Вы же очень разумная, Асенька: прямо как моя Лариса.

Медведев оставил машину во дворе. Выходя из нее, достал из бардачка две бутылки коньяка, протянул одну Жене, другую Юре:

– Примите: по случаю вашей защиты.

Пока девушки накрывали на стол, Женя позвонил Валентине Петровне.

– Всё: защитились! - сообщил он.

– Поздравляю! О результатах не спрашиваю: и так ясно. А Юра как?

– Всё то же самое: пять и диплом с отличием.

– Поздравь его от нас. Может быть, придете сейчас: отметим?

– Мы уже начинаем.

– Вдвоем с Юрой?

– Нет: мы с ним и еще, Марина, Ася. И Лена, – добавил он тише.

– Понятно. Ну, что ж: еще раз поздравляю, и счастливо отметить. Но к нам придете в ближайшие дни: договорились?

– Да. Спасибо.

Медведев поднялся для первого тоста:

– Дорогие ребята – Женя, Юра и вы, Лена! Сегодня такой день: вы стали инженерами. Как я понял на вашей защите, вы все трое будете ими: в полном смысле. Я рад, что Женя и в какой-то степени Юра будут со мной работать. Жаль только, Лену узнал лишь сегодня: может быть, и её сумел бы устроить, как Юру.

– Спасибо, Николай Петрович: меня распределили в мой родной город, Челябинск.

– Тогда будем считать, что всё в порядке. Давайте выпьем дружно за ваше окончание.

…Девушки не старались ограничивать мужчин, только подкладывали им на тарелки: такой день раз в жизни. Правда, Ася не позволила курить в комнате – выгоняла на лестничную площадку:

– Вам же всем спать тут.

Все трое уже были достаточно тепленькие, когда пришли соседи. Клава зашла, правда, только на минуту: поздравила ребят, выпила рюмку и сразу ушла к Толику. А Виктор Харитонович и Тамара присоединились к ним: принесли еще бутылку водки и свои закуски. Включили проигрыватель и начали танцевать. Тамара больше всего уделяла внимание Медведеву, а Виктор Харитонович уселся поближе к ребятам и усердно наливал.

В какой-то момент Ася напомнила Николаю Петровичу, что надо позвонить жене, что он останется ночевать у Жени: чтобы она не беспокоилась.

– Да ладно, – отмахнулся Медведев. – Потом. – Звонить и разговаривать с ней ему совершенно не хотелось: накануне они в очередной раз поскандалили.

Тогда Марина попросила сделать это Женю. Лариса не стала ни о чем расспрашивать, только попросила дать ей адрес и появилась у Жени очень скоро: видимо, прикатила на такси. Она не стала уводить сразу мужа домой: присоединилась к общей компании, но не пила совсем. Вскоре она и Тамара нашли общие темы для разговора и ушли к ней в комнату.

Потом они появились, и Лариса сказала:

– Коля, я думаю, нам пора. Прощайся, и пошли: я отвезу тебя домой.

– Не хочу. Я останусь ночевать здесь, слышишь?

– Ну, ладно, ладно, – почему-то сразу уступила она. – Только дай мне ключ от машины. И, я думаю, вам уже стоит лечь спать.

– На, – протянул он ключ. – Девчат тоже отвези.

– Конечно.

– Нам до метро только, Лариса Алексеевна, – сказала Ася.

– Нет: развезешь их по общежитиям. Слышишь?

– Хорошо: конечно, – покорно сказала она.

Уходя, Марина тихо сказала Жене:

– Вам, правда, уже стоит пойти спать: день был тяжелый. И не пейте больше. Николаю Петровичу, особенно, постарайтесь больше не давать. По-моему, у них что-то не то сейчас.

… – Лариса Алексеевна, вы высадите, пожалуйста, нас у метро: мы Николаю Петровичу потом скажем, что вы нас отвезли до самых общежитий, – предложила Ася дорогой.

– Конечно, – поддержала Лена.

– Спасибо, но мне еще совсем не хочется домой: прокачусь с вами. Развезу всех, как обещала.

6

Большой сбор устроили на даче, когда защитился Саша. Пригласили и Медведевых, но они сказали, что не смогут приехать из-за неожиданных срочных дел на этот день.

В действительности, из-за очередной размолвки. Николай Петрович поэтому не хотел идти вместе с Ларисой, которая так стремилась лишний раз встретиться с доктором Гродовым. И его отказ пойти еще усугубил их ссору.

…Сидели на террасе, потому что день был необычайно теплым, даже жарким. Вскоре после того, как встали из-за стола, “младшенькие” предложили пойти купаться. Марина, Ася и Люда хотели вначале вымыть посуду, но Валентина Петровна сказала:

– Не морочьте себе головы, девочки: помоем без вас, а вы идите. – И молодежь ушла.

Шли веселой гурьбой. Настроение было у всех прекрасным, и смеялись непрерывно. “Младшенькие” шли впереди, Женя с Мариной последними.

Он хотел уже сегодня вечером поговорить с ней – об их женитьбе. Наверно, распишутся они в Сочи, у её родителей. А свадьбу сыграют здесь еще раз потом, когда вернутся.

Вода не была холодной, и уходить не хотелось. Вылезали из воды и валялись на берегу, болтали, курили. Юра с Сашей завели свой излюбленный разговор о поэзии.

Женя вначале слушал их разговор, перешедший в спор. Потом решил последний раз искупаться. Марина последовала за ним, но на середине повернула обратно, а он поплыл на другой берег.

Когда вернулся, Саша и Листов еще продолжали спорить. Они так и не ходили больше купаться. Больше никого на берегу уже не было.

– Где все? Переодеваться пошли?

– Не стали ждать: домой побрели. Марина только здесь. Тоже только что вылезла: ушла переодеться. Беги и ты. Пора уж: там нас, наверно, заждались, – ответил Юра.

– Сейчас: чуть обсохну, – он лег. Ребята продолжали спорить, и он вмешался в их разговор.

Продолжал думать о том, о чем спорили, и когда шел по роще, чтобы выйти на место, где можно было спокойно переодеться. Голова еще была занята мыслями о предмете спора Юрки и Сашки, и когда поднял её, внезапно увидел то, что сразу заставило сердце дать резкий толчок: на полянке за деревьями стояла Марина – совершенно обнаженная. Она выжимала свой купальник, наклонив голову, и его не видела.

Он замер, не в силах отвести от нее взгляд: нагое тело её было прекрасно – невообразимо. Он и не представлял до того, насколько. Прекрасней всего, что он видел когда-либо в музеях: каждая черточка её тела казалась самым дивным на свете. Капля воды скатилась с мокрых волос на её упругую грудь с еще набухшими после купания сосками.

Она кончила выжимать и повесила купальник на дерево. Теперь он видел её уже всю. Но в этот момент Марина подняла голову, и увидела его, смотрящего на нее широко раскрытыми глазами.

Она закрылась руками и крикнула:

– Отвернись! – а он продолжал неотрывно смотреть на неё, словно не слыша. И тогда она, заплакав, быстро шагнула вперед и ударила его по лицу. Он сразу, будто опомнившись, повернулся и быстро ушел.

… Он не сразу вышел на берег пруда. Ребята еще сидели, но уже не спорили, и Юра курил.

– Всё: готов? Пошли и мы. А то Марина уже тоже убежала: сказала, что что-то вспомнила, и это надо срочно Асе сказать, – сказал он.

– Дай прикурить, – попросил его Женя. Он дымил непрерывно, пока они шли до дачи.

Ася и Марина встретили их у калитки:

– Мы с Мариной решили уехать сейчас: есть кое-какие дела. А вы оставайтесь.

– Это может показаться странным, поэтому мы тоже поедем: проводим вас, – ответил Юра.

– Может, ты и прав. Я не против, – согласилась Ася.

– Юра, будь добр: скажи Валентине Петровне, что мы сейчас уезжаем, – Марина не смотрела на Женю – отвернулась от него.

…– Чего это вдруг? – удивилась Валентина Петровна. – Поедете попозже, если вам уж так срочно необходимо: выпьем чаю вначале.

– Девочкам, действительно, очень нужно. Вы нас извините, пожалуйста.

– Ну, раз нужно…

Марина всем своим видом давала понять, пока шли до станции, что не желает с ним разговаривать. Взяла Асю под руку, увела вперед, и та, обернувшись, сказала:

– Нам надо кое о чем поговорить, – и ребятам пришлось пойти сзади на достаточном расстоянии. Но девушки почти и не говорили.

На станции Марина сказала с непривычной для нее резкостью, опять не глядя на Женю:

– Возвращайтесь обратно: провожать нас совершенно ни к чему – мы поедем одни.

– Хорошо, – сразу согласился Листов. Женя молчал.

Подошла электричка. Девушки вошли в вагон.

– Я уеду тоже, – сказал Женя. – Следующим поездом.

– Он не скоро. Давай этим: пока двери не закрыли. – Они вскочили в начавшие закрываться двери соседнего вагона.

Стояли в тамбуре, курили.

– Что это с Мариной? Случилось что?

– Да, – тихо ответил Женя. – Это я виноват – я.

– Можешь сказать, что?

Но Женя не ответил, и Юра не стал повторять вопрос.

– Никак не ожидал, что она такой порох. Тебе не стоит пытаться немедленно поговорить с ней: дай ей успокоиться. Уладится: не думаю, что у вас произошло что-то страшное.

– Не уверен, – еще тише сказал Женя.

Он заставил Листова, следуя в небольшом отдалении, проводить девушек до общежития, а сам покатил домой.

Не спал всю ночь: он даже не ложился. Выходил вначале курить на площадку, потом выходить перестал. Под утро сигареты закончились, и он стал докуривать окурки, с верхом наполнявшие пепельницу.

Он пришел к метро еще до открытия и поехал в общежитие к Листову первым поездом. Общежитие еще спало, но вахтер пропустил его.

– Ты? – Листов не удивился. Женя молча вытащил сигарету из пачки на тумбочке рядом с кроватью и вышел в коридор. Юра появился почти тут же.

– Слушай, - сказал он, тоже закурив. – Они таки заметили, что я иду за ними. И…

– Что?

– Получилось, когда они завернули за угол. Я подождал немного – думал, они уже ушли достаточно. А они ждали меня там, сразу за углом.

– И…

– Марина сказала мне: “Это ты? Очень хорошо. Передай, пожалуйста, своему другу, чтобы он не пытался встретиться со мной: я больше не хочу его видеть”. И быстро ушла. А Аська добавила: “Юр, не иди за нами больше, ладно? Я постараюсь придти”. Ждал её около часа, и мы потом гуляли допоздна. – Он не стал рассказывать Жене, что, выйдя, Ася спросила его:

– Ты что-нибудь знаешь, что между ними произошло?

– Если бы! Женя ведь у нас такой: если сам не скажет, то спрашивать бесполезно.

– Марина – то же самое: два сапога пара. Только услышала: “Да: не ожидала, что он на такое способен”. А дальше молчала – как партизан. На что способен? Неужели позволил себе что-то лишнее?

– Ты что! Женька?!

– Вот и я то же думаю. Но что же?

– Да уладится, я думаю: успокоится она – они помирятся. Как говорится, милые бранятся – только тешатся.

– Да? Может, ты прав.

Им было хорошо в тот вечер. Они долго гуляли и уже не очень думали о Жене с Мариной.

– Мне необходимо с ней увидеться.

– Не пори горячку: я же уже говорил.

– Но записку хоть передать ей можешь?

– Напиши. Я Аське отдам: отдаст ей, когда найдет возможным. Ты, как я понимаю, еще не ел. Сейчас сварганю чего-нибудь.

Записку Ася передала через несколько дней, после экзамена.

– Боюсь, дело серьезней, чем мы полагали, Юрочка, – сказала она Листову вечером. – Прочитала и потом бросила в урну. А мне сказала: “Больше их мне не передавай, пожалуйста”. Не мандражируя – как-то слишком спокойненько. Не думала я, что она может быть такой – железной.

– Скверно. Если бы хоть кто-то из них сказал, что произошло. А так, даже не знаешь с какого конца подступиться.

…И дальнейшие попытки Жени встретиться с Мариной оставались безрезультатными. Когда удалось, всё-таки, встретить её после долгих часов ожидания у входа в общежитие, она, не поднимая головы, сказала: “Разреши пройти”. Он еще попытался оставлять ей записки у вахтеров общежития. Ждал потом, почти не вылезая из дома, что позвонит. Тем временем сессия у нее и Аси закончилась: они уехали. Уехал и Листов: повидать мать.

7

Он остался один. Не ходил ни к Гродовым, ни к Соколовым: могли задать вопросы, на которые отвечать никак не хотелось. Оставаться дома одному наедине со своими мыслями тоже было страшно, и он решил выйти на работу сразу после предстоящей вскоре производственной защиты.

Она тоже прошла блестяще: его разработки были приняты для исполнения в качестве технического задания. На защиту приехал декан. Он сидел во время защиты рядом с начальником ПКБ, и Медведев слышал, как он говорил тому:

– Могу поздравить: получили лучшего нашего студента нынешнего выпуска. Можете считать, вам крупно повезло.

– Не сомневаюсь. Юноша, по-моему, весьма перспективный.

Медведев просто сиял: Женя начинал замечательно. Начальник после защиты пригласил их троих в свой кабинет и предложил по рюмке коньяка.

А Женя чувствовал какое-то безразличие: мысли были о другом. Если бы Марина была рядом: они радовались бы вместе. А без нее радости не было.

Он каким-то образом сумел отклонить предложение Медведева отметить, уже по-настоящему, его успех. Заскочил на минуту домой, только чтобы переодеться, и ушел. Как всё последнее время, поужинал кое-как в какой-то закусочной и потом бродил по улицам допоздна. Всё равно, долго потом не удавалось заснуть. Но хоть, по крайней мере, никто из своих не мог позвонить ему задать какие-либо нежелательные вопросы.

Медведев удивился, когда он назавтра появился в ПКБ и сказал:

– Я хотел бы приступить к работе.

– Чего это?! Отдохни сначала. Можешь вполне и в конце августа или даже начале сентября: место твердо за тобой. Особенно после вчерашнего. Марина тебя к себе в Сочи не приглашала?

– Приглашала. Но у меня в этом году не получится.

– Денег, что ли, нет? Подумаешь! Сколько тебе надо-то?

– Спасибо, Николай Петрович, но я уже решил, – в голосе его послышалось что-то, что Медведев вдруг вспомнил того одиннадцатилетнего мальчика, смотревшего ему в глаза.

– Ладно: раз решил, будь по-твоему. Иди в кадры, а потом приходи – займешь свое рабочее место. Нет, погоди: лучше пойдем-ка вместе.

В отделе кадров он обратился к женщине, сидевшей у входа:

– Альбина Сергеевна, оформите молодого специалиста.

Помог Жене быстро заполнить анкету. Заминка произошла только, когда кадровичка велела написать заявление: принять в качестве старшего техника с окладом девятьсот рублей.

– То есть, как? Моему отделу выделили ставку инженера с окладом тысяча сто, а не старшего техника.

– Я не знаю. Мне так сказал Алексей Федорович.

– А где он сейчас? – Медведев указал на стол старшего кадровика.

– Наверно, у директора. Минуточку, – она позвонила секретарю директора. – Он уже ушел, будет сейчас. Да вот он. Алексей Федорович, Николай Петрович тут не согласен с должностью для этого товарища.

– А, это ваш протеже, Николай Петрович? Понимаю, но руководство кое-что переиграло.

– Что именно?

– Решило воспользоваться возможностью взять не двух, а трех сразу молодых специалистов, но пока старшими техниками. Пусть поработают, покажут себя – тогда мы их и повысим.

– Меня об этом Александр Андреевич в известность не поставил.

– Вам моих слов не достаточно?

– Я, всё же, предпочел бы переговорить с самим Александром Андреевичем.

– Считаю, что незачем.

– Что ж: увидим.

– А наш будущий сотрудник! Проходите. По какому вопросу, Николай Петрович?

– Александр Андреевич, Вайсман уже хочет начать работать, но ему предложили должность только старшего техника и оклад девятьсот рублей.

– Кто?

– Алексей Федорович: ссылается на ваше решение.

– Да? – начальник поднял телефонную трубку. – Алексей Федорович, зайдите, пожалуйста, ко мне. Да, сейчас. Подождите пока в приемной, – сказал он Жене.

– В чем дело? – спросил начальник появившегося старшего кадровика.

– Но мы же с вами говорили, что возможен вариант, чтобы взять еще одного молодого специалиста…

– Но я вам свое решение еще не дал. Так что вы торопитесь, спрашивается? Вас вчера тут не было – на производственной защите этого молодого человека: что вы о нем знаете? Его - старшим техником? Он на старшего инженера, по-моему, уже вполне тянет. И откуда этот третий: кто он?

– Он заявлен для экспериментальных мастерских. Выпускник того же института.

– Листов? – удивился Медведев.

– Нет. Лепешкин. У Листова же нет московской прописки.

– Что он такое? Николай Петрович, вы, кажется, были на их защите.

– Слабенький студент. Вайсман говорил, всё время тянул на одни тройки.

– А Стеров?

– Учился не лучше, но потому что слишком увлекался гулянками.

– Я слышал, было предложение в министерстве высшего образования: давать таким диплом техника, а не инженера. Наверно, правильно. Я думаю, Вайсману, с его красным дипломом, дадим должность инженера и оклад тысяча сто – как и собирались. А этим двум старших техников с низшим окладом – восемьсот рублей. На этом и порешим. Вы запомнили, Алексей Федорович?

– Позвольте, но нас могут неправильно понять. У этого Вайсмана, как сами понимаете, не совсем те анкетные данные.

Медведев сжал кулаки:

– Вы ему об этом скажите – у которого родители погибли на фронте.

– Я этого не знаю.

– Зато знаю я. Я с братом его воевал. Так что попрошу при мне на этот счет выражаться поосторожней. Надеюсь, вы меня поняли.

– Да, да, – ответил кадровик, не поднимая головы.

…– А ты, оказывается, правильно сделал, что вышел на работу раньше. – Да, если бы эти двое успели появиться раньше Жени, переиграть было бы уже почти невозможно. – Пошли-ка обедать.

Работа давала возможность хоть днем думать не только о том, что произошло. Необходимо было о чем-то спрашивать и отвечать на вопросы, связанные с работой. Необходимо было следить, чтобы не делать ошибок в размерах. И многое еще.

Приходилось разговаривать о чем-то и помимо работы. Но он не принимал участие в общей болтовне во время перекуров в коридоре. Уходил туда, где не было никого, и там быстро выкуривал сигарету. Потом возвращался за свой кульман и работал не разгибаясь.

Александр Михайлович, его руководитель еще по механической части дипломного проекта, а теперь по работе, сообщал Медведеву:

– Ну, пашет парень!

– Значит, доволен им?

– Еще бы! Я же видел еще тогда. Я думаю, скоро нашу специфику освоит и уже сможет в силу старшего инженера потянуть.

Но, все-таки, даже во время работы, мысль о Марине не уходила совсем. Сидеть дома и думать об этом было тяжело, и он предпочитал приходить домой как можно позже, чтобы сразу лечь спать. Ноги гудели – он успевал пройти достаточно много, чтобы свалиться и заснуть. Но просыпался страшно рано и, выпив чаю с куском хлеба, начинал курить: времени до работы было слишком много.

Много трудней было в выходные, когда ненужного времени было слишком много. Обязательно звонили прямо с утра или ребята, или Фрума Наумовна с Валентиной Петровной. Не ходить к ним совсем он не мог, но его никто ни о чем кроме работы не расспрашивал. Видимо догадывались, а, может быть, Юрка им сказал. Старались накормить его повкусней и посытней, но лезло плохо. Шел с ребятами куда-то: гулять, в музей, в кино. Но как только появлялась возможность, уходил. Якобы домой, а на самом деле, чтобы снова бродить одному по бесчисленным улицам.

8

Листов приехал за пару дней перед началом Всемирного фестиваля. Не застав Женю дома, позвонил Валентине Петровне.

– Юра, – обрадовалась она, – ты уже приехал? Очень кстати.

– А что: какие-то новости?

– Какие новости? Женя уже работает. Остальное, как я понимаю, по-прежнему: было бы что-то хорошее, он бы рассказал. А так…

– Понимаю. У вас его рабочий телефон есть?

– Да. Записывай. Хорошо, что ты приехал: а то он, похоже, всё время один. Поживешь с ним?

– Честно говоря, долго не смогу: я без денег – необходимо срочно выйти на работу. Но несколько дней в Москве пробуду: хочется посмотреть начало фестиваля.

– Ну, хоть это хорошо.

Звонок его для Жени был неожиданным. Нужно было сразу после работы поспешить домой: Юрка ждал его.

Но оказался он уже в квартире: в комнате у Виктора Харитоновича. На столе стояли три стопки, почти уже пустая бутылка “Столичной”, пиво и разная закуска. Оба были уже несколько тепленькие и дымили сигаретами.

– А, Женя! – обрадовался Виктор Харитонович. – Весьма кстати. Давай присоединяйся: догоняй.

– Что это вы раздухарились: не боитесь, Тамара появится, будет бенц?

– Не боись: бенца не будет. Ты же дома, считай, и не бываешь – не знаешь ничего: Тамарочка моя в Палангу отдыхать от меня уехала. Так что полная свобода. Юрочка очень кстати появился: с тобой-то не очень выпьешь. А надо! Давай, наливай себе штрафную.

– Правда, Жень, тяпни: не помешает, – присоединился и Листов, выливая в чистую стопку оставшееся в бутылке. Правда: после штрафной, закусив и закурив, Женя почувствовал, что всегдашнее напряжение чуть ослабло.

А Виктор Харитонович достал из холодильника еще бутылку водки и налил всем.

– Ну что, товарищи инженеры, поехали дальше, – ему, явно, хотелось напиться как следует: что-то, видимо, беспокоило его.

Выпили еще несколько стопок. Виктор Харитонович вытащил еще одну бутылку и какой-то сверток.

– Жень, сооруди-ка эскалопов: будь другом.

– Я помогу ему, – поднялся Юра.

– Он уже успел принять до того, как я пришел. Страшно мне обрадовался, – сказал он Жене на кухне.

Когда вернулись в комнату со сковородой, в бутылке уже убыло: Виктор Харитонович явно тяпнул еще в одиночку. Стопки опять были полны.

– Ну что, ребята, а теперь за женщин выпьем.

– За прекрасных дам! – поддержал Юра.

– Не: за самых подходящих нам, – возразил Виктор Харитонович. – Сейчас выпьем, и я вам досконально всё объясню.

Он жевал эскалоп и говорил:

– Самые красивые – не всегда самые нам подходящие. Ну, те, с которыми нам лучше всего. Вот эта, Женечкина бывшая мамзель, Инночка: красотка, спору нет, только хрен у тебя с ней бы что получилось. Отец её только тебя нет-нет и вспоминает: не очень-то Захар её ему нравится. И правильно: как говорится, тише едешь, дальше будешь, – видимо, эта мысль почему-то беспокоила его: он опять предложил выпить. – Еще раз за них, самых подходящих.

– Так я про что? – продолжил он, запив водку пивом. – Ваши девчата, по-моему, вам подходят, хотя кто его точно знает: это только жизнь покажет. А вот моя Тамарка мне – точно. И я ей тоже. Потому, что, когда надо, всегда помогаем друг другу – и никогда ни в чем не мешаем. Вот так! А я, можно сказать, только благодаря ей живой остался. Да! Давайте-ка за неё, Тамару.

– Дядя Витя, может, хватит уже? – попытался остановить его Женя.

– Ты, как знаешь. А мы с Юрочкой тяпнем еще.

– Да нет, я тоже лучше пропущу.

– Смотри сам. А мне надо. Надо! – выпив, он сразу закурил.

– Да, – задумчиво сказал он, докурив. Голос у него немного заплетался. – Вот так, значит. Вот ты, Жень, и Белла Соломоновна – вы считали, что мы не очень-то правильные. Что ж: может быть. Не больно праведные – не такие, как вы, как твои родители, как Толя. Они все погибли, а я остался жив, в тылу. Почему? Не знаешь, почему, и не поверишь даже, если расскажу. Миша только поверил: он знал, потому что сам через это прошел. А ты – нет. А может, и поймешь теперь, когда про Сталина правду сказали. Да и после пятьдесят третьего. Сейчас – только тяпну еще одну.

– В начале сорокового меня мобилизовали и отправили на командирские курсы, и когда немцы напали, я был уже командиром роты. Ну что: отступали, как все. Пытались не попасть в окружение, но, всё-таки, попали.

Шел с остатками взвода, пытаясь выйти к своим. По несколько дней не ели почти. Попадали под обстрел, бомбежку: теряли людей. Но шли, надеясь скоро выйти.

За пару дней до выхода из окружения очередной раз попали под обстрел. Уходили через болото, и вышло нас только десять. Остальные или погибли, или отстали.

У самого края болота увидел: кто-то барахтается – видимо, провалился и пытается выбраться. Пробрался я к нему, протянул жердину – вытянул. Правда, сам, пока подбирался, чуть тоже не провалился. Девушка оказалась, санинструктор; зовут Тамара. Слабая до ужаса: много дней шла одна и ничего совсем не ела. Отдали ей последний сухарь, но идти она, всё равно, не могла. Я её вынужден был нести: не бросать же. Остальные шли, держа винтовки.

Почти день еще шли лесом. Выходя из него, увидели через деревья дорогу и за ней несколько разбитых домов и колодец. Рядом грузовик, водитель наливал из ведра воду в радиатор. Одет в гражданское. Пошел к нему, оставив остальных на всякий случай в лесу.

– Здравствуй, – сказал ему.

– Ага, – пробурчал он в ответ.

– Машина в порядке?

– Ну.

– Повезешь нас туда, – я указал в сторону, где слышалась артстрельба.

– Не дождетесь. Жидов и комиссаров больше не вожу, – сплюнул он.

Я выстрелил ему в лицо – между глаз. Он упал, но из-за домов сразу появились бойцы с винтовками. Около тридцати. Увидев убитого шофера, наставили винтовки на меня. И тут из кустов раздалось:

– Первый взвод, пулеметы к бою. Второй взвод, взять группу на изготовку, – это был голос Тамары, здорово хриплый.

– Есть, товарищ комиссар, – ответили ей один из моих.

Я увидел, что кроме двоих все опустили винтовки.

– Вы окружены: при оказании сопротивления будете немедленно уничтожены, как этот предатель. Сложить оружие, – приказал я, наставив пистолет на двоих, не опустивших винтовки.

Они не очень охотно, но подчинились. Все винтовки легли на землю.

– Иванов, Сидоров, – позвал я своих, назвав вымышленные имена, – забрать оружие.

– Кто вы? – спросил я, когда винтовки были унесены.

– Товарищ лейтенант, командир бросил взвод, – ответил один из них. – А этот, – он указал на застреленного мной, – сказал, что уже Москву немцы взяли. Он и эти двое, – указал на тех, кто сразу не опустил винтовки, – предложили нам разбежаться по деревням. Он обещал довести до ближайшей деревни.

– И вы их слушали? Вражеская брехня: никто еще Москву немцам не сдавал. Приказываю следовать за нами: там кровью искупите свою вину.

– Не верьте ему: обманывает вас! – крикнули те двое, но я приказал их связать:

– Пусть предстанут перед трибуналом.

Остальные подчинились. Я велел погрузить винтовки в кузов, моим бойцам лечь на дно его, держа колонну под прицелом, а сам с Тамарой сел в кабину. Когда мы двинулись, было уже, конечно, ясно, что мы их взяли на пушку, но не видно было, что они огорчены этим. Двигались охотно, а двух связанных, пытавшихся упираться, даже подталкивали. Беспрепятственно двигались несколько часов.

А потом сзади вдали показались немцы на мотоциклах. Даже бросив колонну, уйти от них на нашем грузовичке было невозможно – тем более погрузив всех в кузов. И я решил: надо раздать оружие – кроме связанным, конечно - и принять бой. И будь, что будет.

Приказал всем скрыться в лесу и занять оборону, а сам развернул машину и разогнал её навстречу немцам, успев как-то выпрыгнуть на ходу. Слышал взрыв: наверно, при столкновении её с мотоциклами. Но через какое-то время они понеслись по дороге, строча по лесу из пулеметов. Когда приблизились к нам, мы тоже открыли по ним огонь. После столкновения с машиной их осталось меньше, и мы сумели уничтожить всех, потеряв сами пятерых из тех.

– Похоронили их? – спросил Женя

– Нет: не рискнул терять время – надо было срочно уходить. Мотоциклы были все непригодны, и ушли пешком, забрав с собой только немецкие автоматы, жратву и сигареты. А ночью вышли на своих.

– А вы, оказывается, герой, Виктор Харитонович! – сказал Юра.

– Кому герой, а кому – непонятно что: может, немцы нас завербовали – потому и сумели выйти. Да еще – якобы для вида – автоматы немецкие приволокли. Оно и правда: всё ведь могло быть. Так что это, считай, было только начало – дальше история была веселенькая. Сейчас расскажу. Давайте-ка только тяпнем еще.

– Может, хватит, дядя Вить? – снова осторожно спросил Женя.

– Чего? Отставить! Я кто, и вы кто? Кем вас выпустили как офицеров, я спрашиваю? Младшими лейтенантами, да? А меня из училища старшим выпустили – три кубика. А за доблестную службу в штабе в капитаны произвели. Так что слушать мою команду: наливать!

9

Выпив, он задумчиво помолчал, а потом продолжил:

– Он же, сука, тем более окрысился на меня, что Томка ему приглянулась.

– Кому?

– Да особисту, кому еще? Только я ему её уступать не собирался. А что: девка она была видная. Я же таки успел это хорошо заметить, хотя, вроде, было совсем не до этого. И еще, что она тоже на меня глаз положила: у меня ж опыт по этой части был ой неплохой.

Заметил, как он зырит на неё – нарочно при нем поцеловал её: не в щечку, конечно. Чтобы ему было понятно. Всё понял.

И началось – правда, я думаю, не только из-за этого. Оружие всё заставили сдать – и трофейное, и свое. Даже пистолет у меня забрали. Подробный допрос он отложил до утра.

Ну, ладно: хоть поспим до него. Ушли мы с Томкой за стог, легли там. Обнял я её, прижал к себе. Только сил нет никаких: устали жутко.

Да и она: прижималась ко мне, но думала совсем о другом.

– Не нравится мне этот капитан, Витя – ох, не нравится! Не верит нам.

– Глаз на тебя, гад, положил.

– Вот именно. Как бы не пришлось уступить ему.

– Вот как! Уже готова.

– Не дури: из-за тебя – ты же живой мне нужен. А мертвому тебе на кой моя верность. – Положила она мне голову на плечо, а мою руку себе на грудь. Вот так! Объяснились без всяких предисловий. И не заметили, как заснули.

Утром узнали, что после нас еще остатки одного батальона вышли из окружения. Вывел его, оказалось, Лешка Сизов, с которым я на командирских курсах вместе учился. Их тоже разоружили, как и нас.

Только начали есть, меня на допрос вызвали. Тамара до землянки, где этот находился, провожала:

– Боюсь я за тебя: не напорол бы ты чего сгоряча.

Я засмеялся:

– Предлагаешь откупиться тобой?

– Не будет другого выхода – да. Подумаешь. Девственность уже не потеряю, да и у тебя, как я понимаю, первой тоже не буду.

Доложил ему подробно всё, что произошло с момента, как я со своей ротой попал в окружение. Он слушал с непроницаемым лицом, а под конец спросил:

– Почему же вы свой командирский долг не выполнили? Вы обязаны были на месте расстрелять этих двух вражеских агитаторов. Вы что, товарищ старший лейтенант, не знаете это?

– Решил, что ими должен заняться военный трибунал.

– Он ими займется. И не только ими. Они мне сказали, что и весь взвод собирался сдаться в плен врагу.

– Нет. Только разбежаться и прятаться по деревням. Они поверили, что Москва уже занята немцами – в большой степени из-за того, что командир взвода сбежал.

– Этого достаточно, чтобы всех их отправить в штрафные войска. Как вы могли дать им в руки оружие?

– У меня не было другого выхода. И оказался прав: они дрались, как настоящие красноармейцы. Пятеро из них погибли в этом бою, но немцев мы смогли уничтожить. Я считаю, что они полностью искупили свою вину.

– В этом еще необходимо тщательно разобраться. Так же, как в вашем поведении. – Томка была права: после этих слов я мог сказать ему, что думаю обо всем этом и о нем самом. Но не успел.

Послышался шум автомобиля. Особист вскочил и пулей вылетел из землянки. Я вышел за ним. От машины шли майор и немолодой жирноватый генерал. Мы с особистом вытянулись перед ними.

Они вошли в землянку, а я ушел к своим бойцам. Томка с нетерпением ждала меня. Пересказал ей всё.

– Дело серьезно, Витенька: этот пес от тебя не отвяжется.

Меня, действительно, вскоре снова вызвали. На этот раз я докладывал всё снова, но уже генералу. Особист время от времени вставлял свои замечания – мало благоприятные для меня. В моем присутствии послали за Лешкой Сизовым, а меня отпустили. Лешка потом мне рассказал, что особист к нему так сильно не цеплялся.

Генерал пробыл у нас пять дней. Осматривали с майором местность, явно планируя в этом месте оборону. Мы без дела тоже не сидели: рыли окопы.

Не сидела без дела и Томка. Уже в первый вечер она исчезла, и на следующее утро я увидел, когда она выходила из землянки, в которой расположился генерал, причем без майора. Она исчезала каждую ночь, и я знал, куда.

На третий день над нами пронеслись несколько немецких самолетов. Сбросили пару бомб, и несколько человек было ранено. Из них один из тех, с кем я прорвался через болото. Тамара возилась с ними, а потом за ними пришла машина и увезла в тыл.

В утро четвертого дня меня вызвали к генералу.

– Положение весьма серьезное, и поэтому, несмотря на настояния кое-кого из товарищей тщательно проверить вас прежде, чем доверить вам оружие, я считаю и возможным и необходимым оказать вам доверие. Вам поручается оборона высоты. Командиром назначается старший лейтенант Новиков. Оборону будете держать людьми, с которыми вышли из окружения вы и старший лейтенант Сизов. Всё ясно?

– Разрешите спросить, товарищ генерал: а остальные? – спросил я.

– Переводятся на другой участок линии обороны. Завтра. Есть еще вопросы?

– Какими огневыми средствами мы будем держать оборону? Какое количество пулеметов и противотанковых ружей мы будем располагать?

– Два и два. Понимаю, это немного. Можем также оставить вам часть автоматов, которые вы захватили у немцев. И всё. А теперь пройдем на позицию, оговорим ряд подробностей.

На позицию пошли вместе с майором и оперативником, который тоже зачем-то увязался. Там вскоре выяснилось, что генерал, похоже, кадровым военным и не был: майор сек куда лучше, но, видимо, боялся возражать ему.

А я даже в пределах того, чему учили на командирских курсах, слишком отчетливо понимал, что нашими людьми с тем количеством пулеметов и противотанковых ружей, которые нам оставляют, мы надолго не сможем задержать немцев. Но не надолго, всё-таки, наверно, сможем – только вряд ли кто из нас останется живым. Всё понятно: нас используют фактически как штрафников.

– И стоять до последнего: ни шагу назад, – единственное, что сказал под конец оперативник, молчавший до сих пор. Понятно: коль при этом останемся в живых, я пойду под трибунал.

В середине дня Тамара разыскала меня.

– Витя, надо поговорить.

– О чем? И так всё ясно.

– Не блажи: всё очень серьезно. Так что отношения будем выяснять позже.

– Наверно, не будем. Шансов мало. Да ты, небось, и сама знаешь.

– Если бы! Из старого черта лишнего слова не вытянешь: хитрый. Что они задумали? – она пристала, и я рассказал ей почти всё. Тамара побледнела, только ничего мне, почему-то, не сказала.

Но… За это “но” стоит отдельно выпить, только ладно – доскажу вначале, как обернулось оно.

А обернулось так: утром меня вызвали к генералу. Там и майор, и особист, и Лешка были. Генерал мне говорит:

– Старший лейтенант, мне вчера сообщили, что ты до армии был геодезистом. Так?

– Так точно.

– Значит, карты должен читать прекрасно?

– Да, – не совсем по уставу ответил я.

– Тогда твое задание меняется. Я тебя забираю с собой: ты мне нужен в штабе. Командовать будет старший лейтенант Сизов, а ты собирайся.

– Слушаюсь, – отвечаю.

Для особиста это было явно неожиданным.

– Но, товарищ генерал, он же… – попытался возразить он. А генерал ему:

– В чем дело, капитан? Я тут решаю. А ваше дело молча слушать и выполнять. – Тот и замолк. А Лешка глянул исподлобья на меня и отвернул голову.

Вышел я, закурил. А тут Томка подходит.

– Чего он тебя вызывал?

– Забирает с собой: буду в штабе у него. Ты, сказала, наверно, что я был геодезистом?

– Ну, я.

– А ты?

– Он и меня забирает. Здесь другой санинструктор остается, – и быстро ушла.

Я её удерживать и расспрашивать не стал: не до того было. Все, кого не оставляли, собирались, строились и уходили. Вышли Лешка и особист.

– Старший лейтенант Новиков, я хочу, чтобы вы присутствовали при приведении приговора предателям родины, которых вы сами, вопреки долгу, не расстреляли. Старший лейтенант Сизов, прошу построить ваших бойцов.

Вывели тех двоих. Особист зачитал им приговор и сам застрелил в упор.

– Так будет с каждым, кто не выполнит свой воинский долг, – сказал он потом, повернувшись к строю.

Мы с Томкой ехали в машине с генералом и майором. Водитель, с которым генерал приехал, был ранен тогда, когда немцы сбросили на нас бомбы, и отправлен в тыл – машину вел я.

После того, как приехали, Томка уже больше не исчезала ночью: оставалась со мной – генерал, казалось, потерял к ней интерес. А через два дня он, вообще, отчалил в Москву. Прихватив нас.

Вот так. А теперь уж выпьем непременно, – он налил себе и сразу выпил. Ребята сделали вид, что пьют.

10

– Ну, что еще? Приехали мы, значит с Томкой в Москву. Привезли нас сюда на машине генерала. Ночь была, освещения никакого. Шли мы по лестнице, я фонариком светил.

Ключи у меня каким-то чудом сохранились, и я начал открывать дверь в квартиру. Но она была заперта еще на цепочку и на щеколду. Стучать пришлось долго. Зоя Павловна открыла нам – не сразу: не узнала поначалу мой голос.

– Виктор Харитонович, вы?

– Я, я, Зоя Павловна. Открывайте – не бойтесь.

Впустила нас. Смотрит на Тамару – я говорю:

– Моя жена.

Отпер я комнату, посветил фонариком: дома. Только пыль кругом толстым слоем: сколько меня здесь не было. Но долго разглядывать было некогда: надо было окна завесить. Завесили одеялами и включили свет.

– Пылища какая! Тряпка хоть какая-нибудь есть? – первым делом спросила Томка.

– Брось: не до того. Завтра!

Взял, сбросил клеенку со стола на пол, поставил на стол, что было с собой: консервы, хлеб, водки остатки в бутылке. Достал посуду из буфета. Разлил водку в стаканы.

– Ну, что: за нас! За то, что живые, – сказал я.

– Вить, зачем ты сказал ей, что я твоя жена?

– А кто ты мне после всего? Распишемся с тобой как можно скорей – надо же прописать тебя: время-то военное.

Выпили, поели с ней. Покрывало с кровати тоже скинули на пол, белье постельное из гардероба достали. Кровать у меня была не слишком широкая – полутора спальная: тесновато для двоих. Да она ко мне прижалась крепко, и заснули мы с ней мгновенно.

На следующий день нас разбудили с самого, можно сказать, ранья: приехала машина. Генерал велел мне немедленно явиться к нему, и я укатил, а Томка осталась дома. Генерал, помню, мне втык сделал за то, что подворотничок не свежий. Но накормил завтраком, а потом повез в штаб, в котором работал.

Оттуда вернулся не рано. Томку застал в старом халате, который ей Зоя Павловна дала, а комнату эту уже здорово выдраенную. И хорошо: на следующий день она по направлению генерала отправилась оформляться в один из госпиталей. И потом ей уже было не до уборки: немцы были всё ближе к Москве – раненые поступали днем и ночью, и она не часто ночевала дома. Да и я тоже.

Но в одну из ночей, когда и я, и она спали дома, заявилась милиция с проверкой. Придрались, что она живет без прописки. Хотели даже увести её с собой – еле уговорил: пообещал завтра же расписаться и прописать её. Завтра, правда, не удалось – только через три дня: генерал никак не отпускал. Сам, правда, поехал с нами в ЗАГС и потом в домоуправление: всё быстро, поэтому, оформили. Потом отвезли Тамару в госпиталь, а сами обратно в штаб. Там выпили с ним по стакану, и я снова за работу. Не до свадьбы было: немцы подходили к Москве.

… Так и жили тогда, пока немцев не отогнали. Полегче чуть стало, хоть и не надолго. Устроили тогда что-то вроде свадьбы: поставили водку и бутылку вина на стол; сала, колбасу, сыра нарезали, консервы открыли; картошку с тушенкой Томка приготовила. Паек был у меня ведь неплохой. Зоя Павловна и Клава гостями на ней у нас были.

Да еще генерал: тоже заскочил совсем ненадолго. Вообще, оказался он ничего: ко мне относился неплохо, и я стал его адъютантом. Старое мы с Томкой не очень вспоминали: ну было, и ладно. Ведь если бы не он, вряд ли я сейчас сидел тут с вами сейчас.

Так же, как я не старался выяснять подробности её отношений с ним: смутно чувствовал, что это может только испортить наши с ней. Я и так знал, как всё было: что не просто потому, что она сказала ему, что я был до армии геодезистом, он захотел взять меня поэтому.

Сейчас расскажу, – он быстро налил себе и выпил.

– Томка пришла какая-то встревоженная домой через несколько дней после того, как оказались в Москве. Сказала, что привезли к ним очередную партию раненых, и среди них – Лешку Сизова.

– Значит, живой он остался? Хорошо! – говорю.

– Хорошо-то хорошо, только… Понимаешь, я шла по коридору, торопилась. Он меня первый увидел, когда я мимо палаты, куда новых поместили, проходила: двери открыты. Слышу:

– Тамара! – а я бегу, мне некогда. А он вслед:

– Что: узнавать меня не хочешь?

Я обернулась: вижу, он.

– Сизов? Ты?

– Я, я: живой. Хоть вы, конечно, не ожидали: думали, я уже геройски погиб. Как бы не так! Тоже живой. – Еще кое-чего сказал, всё с намеком, да еще смотрел на меня так, будто хотел мне в лицо плюнуть. Ты ему сказал тогда, что я генералу сообщила, что ты был геодезистом?

– Нет, не говорил ему ничего. Просто, злится, что он вместо меня остался. Хотя, какого черта: по званию-то мы с ним наравне были. Думаю, меня, а не его вначале там командиром назначили только с подачи того гада.

– Слушай, боюсь я, как бы он по злобе на тебя чего-нибудь не наговорил кому не надо. На генерала ты не очень-то рассчитывай – не прикроет: не такой. Попробуй лучше сходить, навестить его. Отнести ему что-то надо. Что он любит?

– Лешка? Водку. Хотя питок он не слишком сильный.

– Тем лучше.

Назавтра я генералу своему сказал, что надо мне на пару часов в госпиталь отлучиться – Сизова увидеть.

– Сизова? Какого Сизова? – сразу почему-то прикинулся он, что не помнит такого. – Друг твой, что ли?

– Да не то, чтобы друг: вместе на командирских курсах учились, – ответил я ему в тон.

– Ну, что ж: поезжай. Только слишком не задерживайся.

Лешка встретил меня не шибко ласково:

– Ага, так и знал, что припрешься. Твоя тебе сообщила, конечно?

Сделал вид, что не обращаю внимания:

– Неужели думал, узнаю да не приду?

Открыл я портфель, стал вытаскивать, что принес ему: копченую колбасу, сыр, шпроты, фрукты, белый хлеб. Он смотрит – молчит. Ладно, думаю.

На дне у меня бутылочка лежала – так, чтобы кроме него никто не видел. Смотрю, глаза у него заблестели: клюнул.

– Куда столько? – говорит. – Больше ничего не надо. И это тоже забери, – сунул обратно в портфель колбасу. – Нельзя мне это. Да и это тоже забери: лишнее, – кинул туда же один батон. – Ладно, спасибо, что пришел. И за это всё.

– Проводишь меня? – спрашиваю. – Ты, вроде, ходишь.

– Хожу, – поднялся он, взял костыли. – Пошли, а то я смотрю, ты торопишься.

Завел он меня куда-то в укромное место.

– Ладно, – говорит, – не тяни. Давай: наливай побыстрей, пока тут случайно кто не появился.

– А можно тебе?

– А хрен его знает. Наливай, не спрашивай.

Налил я ему и себе по полстакана. Он сразу опрокинул, от батона кусок оторвал, чтобы заесть. Я отпил только и стал колбаску ему нарезать.

– Фу: хорошо! Полегчало. А то уж думал, так совсем трезвым и помру, – глаза у него уже блестели.

– Чего это ты помирать собрался? Не рано ли? Раз в бою не убили, то живи и о плохом не думай.

– Да вот: не убили. Меня только и не убили, да еще троих. Остальных… – он закрыл глаза, помолчал. Потом сказал: – Наливай-ка еще.

Налил ему снова, а себе долил.

– Первую атаку мы отбили, да. Твои эти, на которых капитан косился, три танка подбили. А потом… Начали они нас долбать артиллерией. Больше половины людей погибло сразу. Вторая атака началась, а один пулемет только целый остался, второй и оба противотанковых вдребезги. Гранаты все израсходовали, патроны к немецким автоматам тоже скоро кончились. Я и велел отходить, когда они второй пулемет разбили.

– А капитан? “И стоять до последнего: ни шагу назад”.

– Его уж не было. Когда немцы начали приближаться, он мне: “Продолжайте держать оборону. А я за патронами”. Пополз – только пуля его настигла, – Лешка как-то странно усмехнулся, и я подумал, немецкая ли? – Когда отходили, меня ранили – может быть, к счастью. А то, может, под трибунал бы пошел за то, что велел отступить. Меня уже без сознания дотащили. Давай-ка, тяпнем еще.

– А ты молодец: вовремя исчез, – сказал он, выпив. – Везучий!

– Считай, что так. Если бы не узнал генерал, что я геодезистом до армии работал, то мне точно была бы хана. Капитан бы меня еще до боя, сразу после отъезда генерала, вместе с теми двумя шлепнул.

– Это уж точно, – вдруг подтвердил Лешка. – Только я думаю, ты не всё знаешь. Генералу на тебя насрать было: ты свою ППЖ, Томочку, благодари. Я же всё слышал.

– Что ты слышал?

– То и слышал, как она все это обделала.

– Ты о чем?

– О том: их разговор подслушал. Нечаянно, правда.

– Срать пошел в лесок, уселся за кустом. Вдруг слышу: генерал и Томка твоя где-то недалеко остановились и разговаривают. Я и затаился.

– Ну, я думаю, здесь нас никто не услышит. Можем свободно поговорить. Так о чем ты хотела, Тамарочка? – генерал говорит.

– Семен Васильевич, вы завтра уезжаете обратно в штаб дивизии?

– А кто тебе это сказал?

– Да какая разница? Главное, что мне вы почему-то не сказали. Значит, правда?

– Да, Тамарочка: последняя наша ночь с тобой сегодня. Мне в штаб пора.

– И оттуда в Москву?

– Да. Так что…

– Так что и меня не забудьте с собой прихватить. И Новикова, старшего лейтенанта, тоже.

– Никак не могу.

– Надо.

– Что значит, надо? Что, я спрашиваю?!

– Да не кричите вы, а то кто-нибудь услышит. Надо: потому что здесь оставаться ни мне, ни ему никак нельзя.

– Это почему же? Смерти боитесь? Ничего не поделаешь: на то война.

– Другого боюсь: что умрет он не от немецкой пули – от своей.

– Сбрендила?

– Да нет. Вы думаете, вам только со мной спать хочется? И другие желают.

– Ну, и что?

– А то, что этот капитан из особого отдела тоже хотел, да не успел: вы появились. И он мне за это, я вижу, хочет отплатить.

– Не выдумывай! Еще и Новикова зачем-то приплела.

– С Новиковым я из окружения вышла. Он меня из болота вытащил, когда уже не надеялась выбраться, на руках сколько нес, потому что идти сама не могла: не ела много дней. И последний сухарь отдал мне тогда. А капитан этот на нем отыграться хочет: считает, из-за него не досталась я ему в первый же день. Да он найдет предлог расстрелять его сразу, как только вы уедете. А если не сразу, то после боя, если Новиков живой останется. Ведь высоту они долго, слишком хорошо знаете, не удержат. А он меня спас – теперь моя очередь.

– Ну, и что? – спросил он опять.

– Заберите нас с собой.

– И не подумаю.

– Тогда обещаю крупные неприятности.

– Что?! Желаешь сказать, что удовольствие было не бесплатным? Да пошла ты… Всякая блядь пугать меня будет. Да я тебя…

– Что: застрелите, да? Ой, товарищ генерал, не надо: я ведь много чего предусмотрела.

– Да ну?

– Да без ну: если я через месяц в Москве не окажусь, ваша жена и ваше начальство получат от моих подруг в Москве письма о том, чем вы тут занимались.

– Думаешь, она тебе поверит?

– Обязательно: я подробно ваши приемчики в постели описала – жене-то они хорошо знакомы, надеюсь. А начальству – как вы тут оборону организовывали: будет на ком отыграться.

– Да врешь ты всё! Когда ты могла письма какие-то отправить? Да и адреса откуда узнала?

– Покопалась в ваших бумагах, пока вы после удовольствий храпели. А письма отправила с ранеными, когда их увозили. И не в одном экземпляре: писала через копирку – у вас её взяла.

– Ну, и сука же ты! Специально, я смотрю, под меня полезла.

– Не я под вас полезла – вы на меня. А я не противилась: выхода другого не было – по-хорошему с вами разве получится? А мне спасать надо человека, которому обязана жизнью.

– Врешь ты всё! Нравится тебе он просто: мужик-то видный. Только чего тогда ты у него прямо на глазах со мной путалась?

– А это вас не касается, – отрезала она. – Надеюсь, вы поняли, что другого выхода у вас нет, кроме как выполнить мою просьбу.

– Ладно, черт с тобой! Тебя возьму без вопроса, а вот его пока не представляю, как.

– А вы думайте, товарищ генерал: голова ведь у вас генеральская. Придумайте, зачем он вам нужен.

– Он кто? Ну, по специальности? До войны кем был?

– Гео… Гео…

– Геологом?

– Нет. Геодистом – вроде бы.

– Геодезистом?

– Правильно.

– Сойдет.

– Будем считать, что твердо обо всем договорились?

– Да: твердо.

– Только на всякий случай напоминаю, чтобы вы не надеялись, что насчет писем я пошутила. Так что и вы не пытайтесь завтра пошутить.

– Не буду, не бойся. Только вот что еще: ко мне сегодня не приходи. Слышишь?

– Так точно! – сказала она и быстро ушла, а он после еще стоял и матерился. А я ждал, когда, наконец, уйдет. Ноги от сидения на корточках совсем онемели: я еле потом встал.

А утром только понял, что, спасая тебя, она подставила взамен меня: ведь генерал меня вначале переводил во второй эшелон. На меня капитан-особист, правда, зуба не имел, но тоже запросто мог расстрелять: ведь я вышел из окружения и, значит, находился под подозрением. А не он, так другой: за то, что не погиб вместе со всеми солдатами, когда держали высоту. Получается, что мне повезло, что ранили.

– Очень тяжело, Леш?

– Да не слабо. В ногу. Операцию мне должны делать: как бы её не откромсали, боюсь.

Напоследок я выпил вместе с ним то, что было в моем стакане.

– Ладно, Леш, пойду я.

– Иди. Приходи, когда сможешь.

– Постараюсь. Будем надеяться: всё будет хорошо – операция пройдет нормально.

– Может быть: где наша не пропадала, – бодро ответил он. По-моему, пьян он был достаточно.

Я проводил его до входа в палату. Уже собираясь повернуться, чтобы уйти, всё же спросил его:

– Леш, ты кому-нибудь говорил про это?

Он ответил:

– Нет еще, – и посмотрел мне в глаза. Мне показалось, что он не настолько пьян, как казался. Наверно, не стоило задавать ему этот вопрос.

… А через несколько дней Тамара сообщила, что Лешка умер во время операции. Я не спрашивал о подробностях. Но пошел к генералу, сказал, что умер Сизов, и на этот раз напомнил ему, кто это такой, и он тогда вдруг вспомнил и дал мне машину и пару солдат, чтобы мы похоронили его в отдельной могиле. Мы с Тамарой и сейчас, когда никогда, навещаем её.

Виктор Харитонович опять, не глядя ни на кого, налил себе. И, не закусив, закурил сразу.

– Хреново! Я же мог воевать, как другие. Как Николай Петрович, Толя, родители ваши. Что я: смерти боялся? Было бы за что: я ж немцев не меньше других ненавидел. А из-за какой-то сволочи – нет!

А кому рассказать можно было, почему я, здоровый мужик, оказался в тылу? Кому, кроме Миши, который единственный понял – только потому, что сам в этом побывал? Остальным даже не пытался: наверняка не поверили бы. Ведь Белла Соломоновна меня так до конца никогда и не признала. Да и ты, Женька, поначалу тоже.

А как же? Пристроился адъютантом генерала при штабе, разъезжает на армейской машине, пайки какие таскает на глазах у людей. Пьют, жрут, что другим только снится, патефон заводят, когда другие на фронте гибнут.

А кто знал, что в душе-то творилось, каким себя чувствовал? Ведь Томка когда мне сказала про то, что Лешка не перенес операцию, я ведь почувствовал, что где-то глубоко внутри у меня радость эдакая поганая шевелится. Давил её в себе, а все равно, чувствовал. Оттого и напился в тот день – после похорон его. Томка одна поняла, из-за чего:

– Не кори ты себя, Витя. На-ка, выпей еще.

Да: понимала! Она всё понимала: такая она у меня. Потому и живу я с ней в любви и полном согласии. Хоть другие на неё косятся: поблядушкой считают, как Клавочка наша. И твоя тетя считала.

А по мне она – то самое, что надо. Ну-ка, выпьем за Тамарочку мою, а то, я смотрю, я один пью, а вы манкируете.

– Но это уже, точно, последняя, дядя Витя, – сказал Женя.

– Хрен с тобой, пусть последняя.

Листов налил ему полную стопку, себе и Жене разлил остатки. Виктор Харитонович поднялся; качаясь, принес фото Тамары в рамке и поставил на стол.

– За Тамарочку, жену мою верную! - он чокнулся сначала с её портретом, потом с ребятами. Снова выпил, не закусывая.

– Ну чё, инженера свежеиспеченные? Небось, усмехаетесь про себя: Томка моя – верная жена. Чем? Душой – вот чем. Душой! Всегда со мной в трудную минуту: не будь она такая, как есть, давно бы кости мои сгнили – вы теперь знаете.

И потом тоже. Вот когда у меня неприятности из-за генеральской машины получились, кто меня от тюрьмы спас? Опять она – только она. А чего, спрашивается? Подумаешь, ну взял я кое-какие запчасти для его машины, чтобы Опель свой отремонтировать перед продажей. Узнал откуда-то, посадить грозился.

И сделал бы: он такой. А Томка, она – нет, не думайте, что тем же самым способом: раздобыла через кого-то и еще кого-то для жены его лекарства, которые той очень хорошо помогли. В лепешку, можно сказать, разбилась. И ведь предупреждала меня тогда – а я её не послушал. И еще не раз тоже. Никогда не бросала в трудную минуту. Да! А вы говорите.

А про то, что хвостом вильнуть не прочь была, что ей, в основном, в вину ставили, так и я ведь в долгу не оставался. Ну, и что? Стоит обращать на это внимание! Почему нет: походим втихаря кругами, и потом только еще слаще друг другу. И старались в этом не мешать друг другу – без всякого уговора. Мне только нравилось, что абы с кем она налево ни-ни – одни классные мужики: молодец баба.

А всё равно: верная. Не передком – душой. Это самое главное. А остальное: пусть себе, раз хочется. Кого это шибко касается? Детей ведь у нас нет. И не будет. Не хотели вначале, абортов она несколько сделала – и теперь уж не может совсем. Ну, и что? Нам и так хорошо. Всё равно, лучше её для меня никого нет: и для жизни, и в постели.

Ты, Женька, напрасно от неё шарахался, когда она – я ж видел – к тебе подкатывалась: она же тебя – точно – в наилучшем виде абсолютно всему обучила бы. Чудак ты, право слово, – он явно уже был в дребадан.

– Дядь Вить, а дядь Вить, – остановил его Женя. – Может, ляжете уже?

– А что: я уже того – что-то не то говорю? Врешь: то. Я про что еще не сказал: ты правильно тогда сделал, что Инку Захару уступил. Говно она: ему так и надо. А отец её до сих пор тебя вспоминает: потому как Захара не любит. Шибко он азартный, рыжий этот: как бы нам всем с ним не загреметь куда не надо.

Он еще продолжал что-то нести. Потребовал, чтобы Женя достал из холодильника еще одну бутылку – Женя вместо этого налил всем в стопки боржом. Виктор Харитонович выпил и явно не заметил, что; Юрка, похоже, тоже.

– А теперь спать, дядя Витя, – сказал Женя, не давая ему снова закурить.

– Ладно, ладно – уговорил. Ты только не убирай, оставь всё на столе – завтра повторим. Хорошо ведь сегодня посидели.

Женя довел его до кровати, попытался раздеть, но это не удалось: Виктор Харитонович уже спал. Уложил его, как есть, только обувь снял и расстегнул ремень. Дядя Витя храпел.

Юрка не помогал Жене: кимарил у стола – тоже был достаточно хорош. Женя увел его к себе, уложил на диване. Юрка пытался что-то спрашивать – Женя ответил только:

– Завтра, – и ушел обратно. Засунул, как смог, всё в холодильник и понес грязную посуду на кухню. Достал тазик, сложил посуду и приборы и стал заливать водой – помыть завтра. В это время на кухню пришла Клава.

– Женя, – обрадовалась она, – давно тебя не видела. Как твоя работа? И почему вечером тебя не видно?

– Да так получается, – ответил он. Она не стала расспрашивать, только спросила:

– А что от тебя так пахнет?

– Юра приехал, и дядя Витя нас к себе затащил.

– Почти каждый день гудит: ты поздно приходишь – не видишь. Тамара в понедельник уехала, он и начал. Он и при ней уже прикладывался, но она его как-то ограничивала. Что-то неладное у них, похоже, хоть и накупили они в последнее время всего. Если не перестанет, телеграмму ей дать придется.

– Клава, а мне никто не звонил? – спросил он.

– Нет.

– А Толик как?

– Не спит еще, зайди к нему: он по тебе скучает.

– Не стоит: сама же говоришь, что от меня пахнет.

Клава ушла, и он пошел курить на площадку.

Он не чувствовал себя пьяным, хоть выпил не так уж мало, но выпитое сегодня усугубило его отчаяние. Этому способствовало и гнетущее впечатление от пьяного рассказа дяди Вити.

Но у того есть жена – хорошая жена, как он считает. А что ждет его самого? Неужели Марина никогда не простит, не вернется? Больше не увидит он её и её замечательную маму?

Но почему, почему так получилось? Почему он не отвернулся сразу, как она крикнула? За что она ударила его?

Почему он смотрел на неё и не мог отвернуться? Не мог? Правда: не мог. Почему? Он закрыл глаза, и всё произошедшее тогда возникло перед ним.

…Да, должен был отвернуться – сразу, как увидел её без одежды. Он виноват, безусловно: оскорбил её девичью стыдливость. Она ведь слишком чистая, чтобы позволить это даже ему, чьей женой уже собиралась стать. Не такая, которые легко позволяют всякому – и не только смотреть на себя обнаженную.

На такую он и не смог бы смотреть. Тогда, когда эти кобельки, Стас и Виталька, уговорили его привести барух, он испытывал лишь ужас, различая в темноте, как раздевалась так называемая Ванда. Когда она, голая, подошла и положила его руку на свою грудь, он не испытал ничего, кроме омерзения, заставившее тут же отдернуть руку и убежать. И вспоминал потом, как о кошмарном сне. А тут не мог не смотреть.

Да: не мог. Он впервые увидел её тело открытым. Он не представлял, насколько прекрасно оно – тело любимой им, его будущей жены. Но на которое он не должен был смотреть, пока она ею не стала. А он не мог оторвать глаз от неё: он задыхался от острого счастья, глядя на её грудь с набухшими сосками, по которой скатывалась капля воды с её мокрых волос. Он действительно не соображал и не слышал, не мог двигаться – только смотреть на это чудо: впервые увиденное тело её. Затаив дыхание. Как на святыню.

“Как прекрасна ты, моя возлюбленная. Груди твои, как гроздья винограда; сосцы, как молодое вино”. Эти слова пришли ему в голову – они так поразили его когда-то, когда первый раз читал “Суламифь” Куприна. Если бы она не возмутилась, не прогнала его, он сказал бы ей. А теперь…

Как объяснить ей, что он не подсматривал? Как? Она же может не поверить. Потому что он не отвернулся, когда она приказала.

Но, наверно, необходимо попытаться. Он старался это сделать с самого начала, но она не желала слушать его. Юрка тогда сказал, что ей прежде надо дать успокоиться. Его прошло уже немало.

Надо написать ей. Куда? Дома ли она – в Сочи? Юрка перед отъездом проговорился, что она сначала собиралась ехать куда-то еще. Но если её нет в Сочи, Рахиль Лазаревна, наверно – нет, наверняка – перешлет его письмо ей.

И откладывать незачем: написать сегодня. Сейчас. Он, всё равно, не уснет.

…Он долго писал его. Юрка спал как убитый.

11

С Листовым было чуть полегче. Юра ждал его дома; что-то уже было приготовлено – они ели и отправлялись бродить. Шли, курили и говорили. О чем угодно, только не о том, что мучило его. Он промолчал, поймав вопросительный взгляд Юры, и тот всё понял.

…В день, когда начался фестиваль, стояли всей своей большой компанией вместе с “младшенькими” на Садовой. Было полно народу, звучала музыка.

Шум усилился, когда появились первые грузовики со стоящими в кузове участниками фестиваля. Их громко приветствовали, пожимали руки.

Грузовики медленно двигались один за другим. Менялись флаги стран. Женя стоял позади всех своих и только следил взглядом. Почему-то то, что он раньше с нетерпением ждал, не сильно интересовало его: привычные мысли не оставляли.

Но вдруг сердце сделало толчок: на приближавшейся машине было белое знамя с двумя голубыми полосами и шестиконечной звездой. Израиль! Что-то сразу подняло его: он рванул вперед, оказался впереди всех.

Девушки и парни – израильские ребята! – склонились над бортом машины, протягивая руки навстречу. Он взял одну из них: руку высокого курчавого парня, сжал её крепко. Что сказать: ведь он не знает древнееврейского, а тот может не понимать по-русски или по-английски. И сказал:

– Шолом алейхим! Ло мир але инэйнем![2]

Парень, видно понял: закивал головой. Машина проехала.

Через некоторое время Женя почувствовал, что ему опять неинтересно.

Вечером они пошли с Юрой, и тот потащил его по оживленным местам в поисках фестивального веселья. Так попали на площадь возле Центрального Дома Советской Армии. На небольшой эстраде выступал женский ансамбль в таджикских платьях; пели: “Светик мой…”, аккомпанируя себе на похожих на мандолины инструментах.

Постояли, послушали их. Потом отошли туда, где происходили какие-то игры: оказалось “ручеек”. В поисках чего-то более интересного сходили еще на ряд площадей, но и там ничего, кроме того же “ручейка”.

На следующий вечер снова ходили по площадям в поисках каких-то фестивальных мероприятий. Везде только “ручеек”.

– Ну её, всю эту муть, – зевнул Листов. – Знаешь, Вайс, я, пожалуй, завтра уеду на свою работу.

После его отъезда Женя возобновил свои прогулки допоздна по тихим улицам: фестиваль для него кончился. Но через неделю он после работы стал первым делом ехать домой: смотреть почту. Письма не было.

---

[1] Всё будет нормально.

– Да, сэр. Могу говорить по-английски свободно. И по-французски и немецки тоже.

[2] Мир вам! Давайте все вместе! (идиш)

[Up] [Chapter I][Chapter II] [Chapter III] [Chapter IV] [Chapter V] [Chapter VI] [Chapter VII] [Chapter VIII] [Chapter IX] [Chapter X] [Chapter XI] [Chapter XII] [Chapter XIII] [Chapter XIV] [Chapter XV] [Chapter XVI] [Chapter XVII] [Chapter XVIII] [Chapter XIX] [Chapter XX]

Last updated 05/29/2009
Copyright © 2003 Michael Chassis. All rights reserved.